Желая Артемиду

Облезлый потолок с рыжими потеками по углам давил на него, тишина звенела. В удушливой пелене сигаретного дыма и тревожных мыслей Майкл сел и огляделся, увидев свое мутное отражение в пузатом телевизоре. Протерев глаза, чтобы стянуть невидимую муть с головы, он огляделся уже более осознанно. Сумрачная комната, едва освещенная одинокой лампой на прикроватном столике, напоминала декорации для низкобюджетного инди-хоррора, действие которого происходило в дешевом мотеле: скрипучие полы, едкий запах моющего средства, потрескавшиеся ручки, пластиковые цифры со стертой позолотой, из-за чего каждый номер превращался в один и тот же. Мини-отель, ставший фоном для его отчаяния, назывался то ли «В гостях у Джо», то ли «В гостях у Бо», что-то про гостей – это точно. Он лег и закрыл глаза,желая спрятать в мраке свое горе. С силой помассировал виски, надавил на веки в попытке прокрутить события прошлой ночи, но из памяти все подчистую стерто – пленка вырвана из кассеты. фред Гроб, как пазл, вошел в идеально ровную могилу. В дверь постучали. Сердце забилось быстрее, стены сужались, грозясь раздавить, голова кружилась до тошноты, точно он на огромной скорости катался на карусели. Стук раздался снова, на этот раз более настойчивый – Майкл не удивился бы, если бы на третий раз дверь вышибли ногой. Скатившись на пол, выругался, прислонился спиной к кровати и спрятал лицо в ладонях. Все кружилось даже под темнотой век. Выдохнув, он поднялся на ноги и, опираясь на мебель, – деревянную, липкую, обитую тканью – добрался до двери и дернул ручку. На пороге стояла Шелли с расплывшимся лицом, как у неоткрытого персонажа в компьютерной игре, но длинные латексные сапоги блестели в слабом свете коридорных ламп. Шелли. Красивое имя. И значение у него было не менее благородное – жемчужная, однако оно ей не подходило, как будто на овчарку натянули башмачки чихуахуа. Шелли не напоминала ни жемчуг, ни какой-либо иной драгоценный камень. Она была подделкой низшей пробы и, подобно знаменитой тезке, превращала его в монстра. – Приветик, американец, – прощебетала она одним из своих искусственных голосков и кокетливо помахала пальчиками, унизанными дешевыми кольцами. – Тебе… тебе не обязательно было так выряжаться. – Он прочистил горло, но его стенки все равно ощущались как листы наждачной бумаги. – Еще бы вы, мужланы, не были такими гребаными фетишистами, – уже своим голосом ответила она и, кольнув карими глазами, толкнула его плечом и вошла в номер. Покой коридора нарушало бешеное мигание и зуд лампы, и в темноте, вспыхивающей синеватым флуоресцентным светом, Майклу привиделся до боли знакомый силуэт.Он захлопнул дверь. Он не хотел видеть. – Неужто соскучился? – В настоящем голосе Шелли всегда сквозили обвиняющие нотки, и хоть Майкл не любил, когда она натягивала маску, в этот миг он предпочел бы притворство. Усевшись на диванчик, Шелли закинула одну ногу на другую. Пожалуй, ноги были лучшей ее частью – больше ни у одной женщины он не видел таких подтянутых, длинных и стройных ног. Впрочем, их красота быстро меркла на фоне ее откровенной вульгарности и ошеломительной прямоты. – Так ты что, не нашел себе девушку? Ну, из ваших. – Под «из ваших» она подразумевала богатых – она презирала всех, у кого карманы пухли от денег, даже Майкла. С минуту он апатично стоял у двери, не в силах пошевелиться и отвести взгляд от ее блестящих сапог. Шелли не вызывала в нем никаких особенных чувств, но ее появление разбавило мрак комнаты, как кисточка, испачканная красками и опущенная в стакан с водой, и он смотрел на нее, надеясь, что от мрака избавится и он. – Господи, какая духота тут у тебя, – возмутилась она, стянув косуху – под ней оказался обтягивающий крошечный топ, – и небрежно кинула в кресло. Майкл устроился возле Шелли на диване, сел на пятно, которое когда-то могло быть как выпивкой, так и кровью. Из бюстгальтера – большого, но ненадежного сейфа, – она выудила пакетик с белым ядом и бросила на столик. Майкл пощупал его – шорох под пальцами – в тот миг он спутал бы даже перец с песком. Немного погодя, он нашел свой пиджак, достал деньги и передал их Шелли. С видом опытного дельца – каким она и была – она быстро перебила купюры длинными пальцами с черным облезшим лаком. – Не доверяешь мне? – Я никому не доверяю. Под тихий шелест фунтов он откинулся на спинку дивана и, запрокинув голову, рухнул в темноту под веками, впал в медитативный транс, и все окружение, как и его мысли, приняло оттенок артхаусной драмы с элементами криминала: в мотель врываются наркодилеры, изрешечивают дверь и его тело из автомата, насилуют Шелли, убивают ее особенно жестоким образом. Шелли, девушка-дворняга, отлично знала законы реального мира. Они познакомились благодаря Фреду. С ней Майкл потерял свою девственность и стыд, позже переспал с ней еще пару раз, а может, пару десятков раз, но никогда не воспринимал ее любовницей, ему вообще не нравилось думать о ней – въевшееся пятно на рубашке: ни постирать, ни выкинуть. Майкл давно не звонил и не писал ей, ведь все воспоминания о ней мостиком вели его к Фреду… Пересчитав деньги, Шелли встала и спрятала их в карман косухи, а после закурила, как обычно держа сигарету между большим и указательным пальцем, сильно вдыхая. Ничего элегантно эротичного, как в старых фильмах, – куря, она походила на уголовницу-рецидивистку, хотя Майкл сомневался, что Шелли когда-то сидела в тюрьме, разве что так, в обезьяннике за дебош по пьяни. Он никогда не спрашивал о ее прошлом, но порой представлял со сжимающимся сердцем, как она, еще совсем девочка: острые коленки, блеск в глазах, некрашеные волосы – бросает школу и, за неимением иных вариантов, сбегает из дома от отчима-ублюдка и матери-алкоголички, спит, где придется, мечется из одного клоповника в другой, доедает объедки, берет в рот за деньги у всяких отморозков, и, хоть он и не знал, правда ли это, но ссадины и шрамы по всему ее телу подсказывали, что он недалек от истины. – Смотрю, наше расставание не пошло тебе на пользу, – с усмешкой отметила она, кивая подбородком на полупустую бутылку виски. – Что на этот раз? Шелли придвинулась ближе, пробежалась пальчиками по его груди и положила на нее руку, отчего он весь сжался. – Ты же собирался соскочить. – Я не подсяду снова. Она улыбнулась снисходительно-знающей взрослой улыбкой и сбросила пепел на пол, по-бунтарски игнорируя пепельницу. – Девушка кинула? – С чего ты взяла? – А по какой еще причине молоденькие мальчики так убиваются? Шелли едва перевалило за тридцать – скрывала точный возраст, – но она вела себя так, словно разменяла шестой десяток и не упускала случая напомнить, что у Майкла еще молоко на губах не обсохло. – Фред умер. Он никогда прежде не говорил об этом вслух. Простые слова – тяжкое значение. Гром среди ясного неба. Земля разверзлась под ногами. Пузатый экран телевизора дал трещину. В ванной сорвало кран. Днище кровати проломилось и вспороло матрас. Стены крошились и падали, за ними – бездонный тоннель, из которого он в отчаянии смотрел на мир, черная пустота, бескрайний вакуум неизвестности, как в космосе. Это должно было произойти, мир полыхал, все погибало, охваченное адским пламенем. Стоны и крики, вонь горящей плоти, собственной плоти. Но комната, город, страна, как и прежде, жили своей никчемной безынтересной жизнью. Ухмылка соскользнула с позеленевшего лица Шелли, но от соболезнований она воздержалась, и он мысленно поблагодарил ее за это. – В Афинах он даже не успел бы стать эфебом. – Чего? Опять эта ваша хренотень, – старчески-негодующим тоном отозвалась Шелли. Он шмыгнул носом и вытер его рукавом. – Есть кое-что еще более паршивое… в последний вечер, когда мы говорили… – Он запустил пятерню в волосы и с силой потянул. – Я все испортил. Я охеренно плохой человек. – Ты себя переоцениваешь, дорогуша. Но да, со мной ты ужасен. Не позвонишь, не напишешь... – Я никому не звоню. Теперь мне все безразличны. – Прямо-таки все? А как же твоя малышка Кэти? Сколько ей уже? – Тринадцать. – И сколько еще она будет твоей малышкой? Ляжет под какого-нибудь пижончика в красном пиджачке и забудет о своем большом страшном брате. Он сжал челюсти. Молчание висело над ним, как копье на ниточке, которая норовила порваться от любого опрометчивого слова, дуновения ветра. Шелли докурила, потушила окурок в пепельнице и обрубила нитку: – Так что случилось? Наконечник вонзился ему в грудь – он задержал дыхание. – Покончил с собой. Принял смесь снотворного и антидепрессантов и впал в кому, из которой так и не выбрался. Каждую ночь воображение Майкла рисовало яркие, пугающие картины того, как Фред носился по мрачному, извилистому, туманному лабиринту там, в мертвой глубине, и пытался найти выход, не зная, что ему некуда вернуться. – Он даже… даже не оставил записки, – сдавленно произнес он, и только в тот миг окончательно осознал, что это не сон, он не очнется весь в поту посреди дня в измятых простынях и груде шелестящих страниц, задыхаясь от жары, – это произошло: Фредерик умер. Шелли задумалась, поджав губы, отчего стала настоящей собой – той Шелли, какой она была за фасадом дурного вкуса и вынужденной грубости: думающей и чувствующей молодой женщиной, у которой, в должных условиях, могло бы сложиться прекрасное будущее. – Думаешь, это из-за той девчонки? – спросила она на манер опытного детектива. – Девчонки? – Мэри Крэйн. Они же вроде мутили или как? Сейчас в Суррее не найдешь газету без ее фотки. – Не знал, что ты читаешь газеты. – Майкл рывком подвинулся вперед – это походило на полноценное упражнение – схватил пачку и, снова откинувшись на спинку, вытащил сигарету, но долго не мог прикурить. Руки не слушались, голова, впрочем, тоже. – Голубоглазик покончил с собой… Я бы охотнее поверила в то, что с собой покончишь ты. Майкл затянулся до жжения в легких. – Почему он это сделал? Ты не хочешь выяснить? – Боюсь, если я открою эту дверь, назад дороги не будет. – Невидящий взгляд беспокойно забегал по темным пятнам вокруг. – Я не смогу управлять тем, что из нее выйдет. – Какие метафоры! Да ты прирожденный поэт, Майкл Парсонс, – шутливо ткнула она его под ребра, и Майкл окатил ее взглядом «а ты дурочка, да?» – порой изо рта Шелли выскакивала отборная чушь, да такая, что свет туши. Она встала – латекс сапог неприятно заскрипел – схватила со столика бутылку, в ней все еще что-то плескалось, и отпила жадный глоток, виски потек в вырез обтягивающего топа, который скрывал меньше, чем открывал. – Что же ты будешь делать? – спросила она внезапно гнусавым голосом, так, будто это был далеко не первый глоток сегодня. – Что ты имеешь в виду? – Не знаю, – повела плечом она. –Без него тебя будто не существует. – Осознав, как странно и двусмысленно это прозвучало, она добавила: –По крайней мере, ты сам так думаешь. – Он говорил, что без него я останусь навеки одинок. – Потому что ты заноза в заднице? Он полоснул ее суровым взглядом. – Потому что я уникален. – Он просто хотел, чтобы в твоей жизни не было никого, кроме него. Он хотел этого от всех. Она отставила бутылку,сделала пару дорожек и разровняла с помощью скидочной карты Tescо. Майкл подался вперед, затушил сигарету, завороженно наблюдая за ловкими движениями тонких пальцев, от предчувствия, предвкушения, нетерпеливого ожидания заслезились глаза. – Еще не поздно остановиться, – предупредила Шелли, но это замечание прозвучало так же неуместно, как если бы она вылила воду в дырявое ведро, ожидая, что та не прольется на пол. Мрачное прошлое подмигивало ему, зазывало к себе, как сирены на скалах, – вина душила, точно непутевого родителя, бросившего детей на произвол судьбы. Майкл порылся в заднем кармане, нашел мятую пятерку и скрутил Елизавету и Черчилля в трубочку. Нагнувшись к столешнице, он резко вдохнул: в носу запекло, глаза повлажнели, в затылке закололо, сердце болезненно зашлось, пульс клокотал в ушах – его тщедушное тело, измученное болью и горем, едва не разорвало на части. Сознание взмыло под потолок в лучистой радости, и наконец он получил несколько упоительных секунд, о которых давно мечтал. Секунд тишины. Полной и всепоглощающей. Он едва ощущал, как Шелли сжала его колено пальцами. – Он был моим другом. – По виску потекла слеза. – Он был моим лучшим другом… – Знаю, мой мальчик, – погладила она его по щеке и спустилась на колени, устроившись между ног. – Нет, – прохрипел он и дрожащими руками взял ее за запястья в попытке поднять. Он отчаянно нуждался в заботе, хотел, чтобы Шелли просто обняла его, прижала к груди и гладила по волосам, пока он не уснул бы в слезах, а вовсе не ощущать ее пальцы, расстегивающие его ремень, тянущие язычок молнии вниз. Стеклянный взгляд уставился на потеки на потолке, и он вообразил себя этой рыжей размазанной линией, увидел все как бы со стороны: Шелли, возившуюся с едва живым телом, полоску кожи на ее спине, где из-под пояса юбки выглядывали, скорее всего, крылья бабочки, но он отчего-то видел их крыльями падшего ангела. Ангела, унесшего сотни жизней. Представил на месте Шелли Грейс Лидс – только так он мог переносить вечера, когда хотелось пустить пулю в лоб. Грейс. Та самая Грейс Лидс, которую он обещал себе ненавидеть. Он напрягся и схватил ее за волосы. Ее глаза, язык, теплый рот, влажный жар. Он содрогнулся – липкий, краткий миг, а потом его снова нагнали тени. Тени ненависти, печали и стыда. Напряжение между ними рассеялось после второго захода, а может, третьего? После третьего вести счет просто неприлично, говорила Шелли. Задыхающиеся от счастья и любви ко всему живому, они пели и танцевали, пили и курили – как в старые недобрые времена. Все потеряно. Все возможно. Потные тела скрутились на полу, хватаясь за животы, едва не умирая от смеха, а смешило их все на свете: «Какой маленький телевизор, ты посмотри!». «Слышишь, как скрипит?» – сидя на кровати, Шелли подпрыгивала, и матрас действительно истошно скрипел, приводя их в неописуемый детский беспорядочный восторг. Уголки рта Елизаветы опустились, Черчилль еще сильнее нахмурился. вы не имеете права меня осуждать ублюдки да я вас, да я вам Что именно Майкл с ними сделает, он так и не придумал. Извилины в мозгу падали и рассыпались подобно костяшкам домино – одна за другой, голова трещала – он едва видел. Проблевавшись в ванной, он уснул на голой плитке – холод к щеке, дрожь на кончиках пальцев, кислота во рту. Очнулся, стоя на коленях у телека, прижавшись к экрану лбом. Трясущимися пальцами он набрал Кэти сообщение – сине-белесый свет резал глаза – и проверил его с десяток раз, чтобы не выдать себя глупой ошибкой: «Я в порядке, нужно немного времени. Справишься?», и получил ответ: «Конечно. Жду тебя. Береги себя». И как его тринадцатилетняя сестра умудрялась быть самой умной женщиной, какую он только знал? Прикончив бутылку, Шелли беззаботно посапывала, раскинувшись звездой на кровати. Расстегнутые сапоги, задравшийся топ, всклокоченные волосы, мерно вздымающаяся грудь – видя ее спящей, Майкл испытывал к ней нежность и вину за то, что пользовался ее положением. Он пропустил последнюю сигарету и вышел за новой пачкой, по крайней мере так объяснил себе желание сбежать. В конце коридора все так же беспокойно мигал свет, но внезапно совсем потух, погрузив его в темноту, шедшую кругами и ромбами. Его бросало от одной шершавой стене к другой, словно неопытного моряка на корабле в шторм. Когда свет снова замигал, он обнаружил, что номера указаны не только на двери, но и на ковриках, будто на случай, если гость напьется до такого состояния, что придется добираться ползком. От частого моргания подступил новый приступ тошноты – внутренности содрогались от спазмов. Побив себя по карманам, он не нашел денег и поплелся обратно в номер в надежде их отыскать. Никак не мог избавиться от ощущения, что из темноты коридора за ним кто-то следил, два голубых глаза – красивые и пугающие в своей холодности. И вот свет снова исчез, загорелась лишь последняя лампа в конце коридора. Вдали чернел силуэт. Майкл шагнул, но уперся в невидимую стену. Колотил по ней, стирая руки в кровь, задыхался и молил о прощении – бился за ней что есть силы, бился за этой вечной стеной непонимания. Ты приползешь, как сейчас, и будешь молить принять тебя обратно, ползать в ногах, задыхаться и захлебываться собственными слезами. Ты приползешь, потому что без меня ты не существуешь. И это было правдой. Фред был прав. Стена рухнула волной, и пена из осколков пронзила его насквозь. Бессилие свалило его на пол. Из запястий, изрезанных вдоль, пульсирующими рывками билась кровь, темно-сангиновая, почти бурая, и его трясло, как в припадке эпилепсии. В густой жидкости копошилось нечто живое, дергало лапками в отчаянной, но тщетной попытке спастись. Коридор расплывался, кружился, замирал и двоился, будто в причудливом калейдоскопе или сразу в десятках зеркал в комнате смеха. Но никто не смеялся. я буду умолять я буду умолять только прими меня обратно Вылилась внутренность вся, и глаза его тьмою покрылись.