твой человек

      Это захолустье не было таким уж и отвратительным, как изначально плевался Паша. Выбирать особо не из чего было, возмущался тот, наверное, только из принципа. В действительности отвращения или же негодования в нём не было, он просто пытался хоть как-то разбавить ту атмосферу.       Павел думал, что сходит с ума.       Нет, не в плане того, что это неправильно, а что… что это вообще было в его мыслях. Ник уже давно не ходил в маске, лишь прятался в капюшоне своего худи, словно скрываясь от лишних глаз. И с маской, и без, он всё равно привлекал внимание, а Павел лишь мог наблюдать, как тот борется с этим нововведением.       — Иди поешь, — металлический голос зовёт с маленькой кухни, и Вершинин поднимается почти нехотя, хотя в желудке урчит от того, что тот просит есть.       Звучит и выглядит это, конечно, как очень глупая комедия с очень плохим концом. Паша и сам уже не знает, на какой конец он рассчитывал — рвануть в Чернобыль, поменять столько раз время и обстоятельства… Выйти сухим из воды уже не получится.       Жаренный кусок картошки падает мимо тарелки, обдавая его руку неприятным теплом, и он возвращается в реальность. Никита рядом молчит, лишь молча даёт салфетки, и помогает вытереть.       — Я не маленький, сам могу, — бурчит Паша, и краем глаза, совсем на долю секунды видит, как Никита улыбается.       У Паши в груди сердце кульбит делает. Нет, это не детская влюбленность, скорее восхищение тем, что Ник спустя столько лет не забыл, что такое радоваться и улыбаться. Поэтому, когда бумажное полотенце стирает с кожи парня недавно приготовленную стряпню, Паша подается вперед, по пути задевая вилку, что с грохотом падает на пол, и касается губ своего напарника по несчастью.       Губы у него, оказывается, тёплые. Сухие, обветренные, частично деформированные шрамами, но тёплые. Вершинин устал прятать в себе эти намеки на симпатию, которые каждый раз бьют его по сознанию, что нужно хотя бы попытаться. Не сделаешь — не узнаешь.       Никита не отталкивает, но и не берет на себя инициативу. Ещё пару смазанных движений, и Паша отстраняется от него, смотря каким-то нашкодившим котёнком. Становится неловко.       — Тебе напомнить, что ты — это я? — спокойный вопрос бьёт в солнечное сплетение, и Вершинин кивает коротко, все еще прячась взглядом. В голове крутится «Попробовал?» и дикое, просто дичайшее совестливое чувство вины. — Ты сам понял, что сделал?       Он его словно отчитывает, словно тот маленький ребёнок, который в чём-то провинился. От этого становится только хуже, и Паше хочется сбежать. Зря он это затеял — думается ему, но неожиданно он слышит тихий, но глубокий выдох, и его тянут обратно на себя, сгребая в теплые сильные руки.       — Я плохой человек, Паша, худшая версия тебя, которую можно вообще придумать, — он говорит ему это куда-то в шею, обжигая горячим дыханием. — Злой, жестокий, абсолютно…       — Зато ты — мой человек.       Никита внезапно замолкает, словно обдумывая что-то своё, а после утягивает Пашу на себя, одаривая чувственным поцелуем, которого у него ни с одной девушкой не было.       Да, Паша, Никита определенно твой человек.