Наследники Города. Мальчик и Ворона.

      На мёртвых окраинах стена местами сильно просела, и небо здесь было почти таким же бесконечным, как на речной границе. Камень, спасавший Город уже более сотни лет, сейчас олицетворял лишь свою ненужность.       Умные люди говорили, что это происходит из-за болот. Из-за того, что после прихода великой воды почва больше не могла выдерживать вес стены, и монолит медленно проседал. Несколько лет назад со стены даже сорвался кусок — наверняка он был огромен, больше, чем взрослый человек, раз теперь на стене красовался заострённый скол. Не ровная линия, не волнистая, а именно острый, пугающий скол. Инородный.       Флорис помнил, как приезжали люди из Города, боязливо оглядывались на него, но вопросы задавать решались немногие. Они смотрели на стену: кто-то рисовал скол, кто-то сосредоточенно писал карандашом заметки.       Было даже несколько идиотов — сами себя они иначе называли — которые отважились пойти на болота искать этот кусок камня. Должно быть, болотные крысы тогда неплохо полакомились — не хотелось думать, что где-то там, в лесу, просто пропало так много мяса, которое теперь может отравлять воду.       Хорошо, что после пропажи этих искателей приключений ажиотаж стих, и приезжали сюда теперь только новые помощники и провожающий, как раньше.       — Неужели всегда так?       Парнишка оглядывает болотистые поля и деревья, то ли умирающие в них, то ли проросшие уже в этой земле, после того, как пришла вода.       Городские боялись близости стены, боялись мертвецов и местных зверушек. Да и физической выносливости им не хватало. И, если прошлых ссылали из центральных районов, то этого отправили из рыбацкой деревни.       Флорис надеялся, что новенький проживёт подольше. Работать одному было трудно.       — Люди всегда умирают, Килька. Не знал?       Парнишка — его ровесник, скорее всего. Совершенно белокожий, он и сам выглядел уже как мертвец, из живого на лице только глаза, и Флорису хотелось бы видеть в этих глазах больше здравого смысла.       — А будешь так на ветру стоять, скоро и ты сдохнешь.       Ещё когда усталый возничий только отстёгивал крытую телегу, а парнишка выбирался из повозки, неаккуратно стаскивая по ступенькам свои пожитки, Флорис отметил, что выдающимися физическими данными новенький не обладает. Теперь, когда лошадь скрылась за линией горизонта и стих скрип колёс повозки, оставалось надеяться, что он порадует хотя бы интеллектом.       — Просыпайся давай, тебя сюда работать отправили. И как тебя там зовут, ещё раз?       — Лоренц, — говорит тот хрипло, действительно сонно. — А почему ты меня килькой назвал?       — Ты рыбак. Бабушка только про такую рыбу рассказывала. Так что, пока от тебя толку нет, будешь Килькой.       Ждать, пока Килька сообразит, что от него требуют, было уже некогда. Флорис поднимает чужой чемодан и несёт его в дом, к которому вела узкая тропинка. Пожитков у новенького немного — значит, разобраться с ними сможет и после обеда. Чемодан Флор оставляет на крыльце и машет почти побежавшему следом парню, чтобы тот стоял на месте.       Лоренц выглядит уже не сонным, а возмущённым. Замечательно, такой хоть шевелиться быстрее начнёт.       — Работать, тебя сюда привезли работать, а не спать, — смеётся Флор и сворачивает на более широкую тропу, по бокам от которой углубления от колёс тачки. — Живее давай.       Серое, как стена, и такое же огромное здание крематория Лоренц должен был заметить сразу. Флорис слышал, что таких монументальных построек в Городе немного, да и те что есть не должны были попадаться на глаза бывшему рыбаку. Рыбацкие окраины — сплошная застройка из однотипных приземистых деревянных домишек. В Центре — Флорис видел, когда ездил в школу — дома были каменными. Некоторые даже большими, этажа в три. Он никак не мог сопоставить, выше крематория или нет, но однозначно выше его собственного дома.       Тяжёлая металлическая дверь крематория скребёт по бетонному полу, пропуская могильщика внутрь. Слева от входа, на реечном металлическом стеллаже, сложены вещи для работы: от молотков и гвоздей до фонарей, свечей и спичек. У фонаря, стоящего дальше от входа, копоть уже не отчищается от углов. Свечи в нём ещё хватит на один поход — это хорошо, меньше возни. Пламя занимается уверенно, Флор ждёт пару секунд, прежде чем прикрыть створку, и даёт фонарь Лоренцу, как раз догнавшему его. Во втором фонаре свеча почти новая, но запылённая от времени простоя.       Искусственного освещения в здании нет, до окраин электричество ещё не дотянули. Обещали, каждый год обещали упростить работу, но потом выяснялось, что нет проводов, что местная сырость будет вызывать поломки, что мощностей не хватает и ещё тысячи причин. Ждать Флорис давно перестал и радовался мелочам. Например, тому, что солнце теперь восходит заметно раньше, и, когда подготовка будет закончена, сумрак первого этажа уже развеется.       Но сейчас их ждала темнота цоколя. Бетонную лестницу, начинающуюся чуть дальше стеллажа, от гладкой горки рядом отделяют стальные перила. Флор спускается бодро, прикидывая, как сейчас распределить работу.       — А это зачем?       Флор замирает, растерянно смотрит на Лоренца. Тот остановился на лестнице и пялился на горку, будто впервые видел подобное.       — А, это когда по ступенькам идти лень, садишься на задницу — и поехал. Даже в свете фонаря видно, как округляются глаза новенького, и он почти перевешивается через перила, водит фонарём, то возвращая его к началу лестницы, то поворачивая к Флору, будто пытаясь прикинуть, сколько придётся ехать.       Флорис устало выдыхает. Кажется, с чувством юмора у парня не очень хорошо.       — Дрова, Килька. Это для того, чтобы спускать дрова.       Лоренц кажется разочарованным. Он тут же прекращает разглядывать горку и продолжает спускаться, осторожно, подсвечивая себе дорогу.       Как обиженный ребёнок, честное слово.       — Но ты можешь покататься. Если жить надоест.       Флор искренне пытается его развеселить, но шутку Лоренц явно не понимает — кривится, поджимает губы. Видимо, развивать тему и говорить о переломах не стоит. Не оценит. Зануда. Пожалуй, когда они будут спускать дрова, и Лоренц увидит, как мотает из стороны в сторону вязанки, а на ступеньках у перил то и дело остаются сбитые щепки, это прозвучит веселее.       В нижней комнате Флор вешает фонарь на тачку, говорит Лоренцу, где стоит вторая, и идёт к основной печи. Цоколь обременён лишь двумя комнатами, в пустом же пространстве Лоренц сможет ориентироваться на свет фонарика над тачкой Флориса и явно не заплутает. Да и расстояние небольшое.       Первое помещение, около которого могильщик останавливается, не имеет дверей. Склад, куда спускают вязанки дров за день до привоза тел. Работа здесь простая — сложить вязанку в тачку, провезти дальше по этажу и пронести её в печь. Свою тачку Флорис нагружает под завязку, но, когда подъезжает Лоренц — даёт ему совсем немного. Видел, как покачивается огонёк фонаря, слышал скрип колёс. Докинуть пару лишних вязанок — он, чего доброго, перевернёт тачку, пока будет везти. Ещё и фонарь расколет, а новый из Города ждать неделю минимум…       — Смотри, в печь складываем прямо вязанками, я их уже листьями проложил, так что загорится хорошо.       — Это мы сейчас в печь полезем?       Флорис щурится, пытаясь различить выражение лица Лоренца, но ничего не выходит. Видны только блестящие отсветы фонаря в глазах, делающие их будто стеклянными. Пустыми.       Бабушка учила не делать выводы о людях так поспешно, но, кажется, Лоренц действительно не блещет интеллектом. Как можно не знать элементарных вещей о строении крематория? Наверное, глупее этого только бояться незажжённой печи.       Решая дать парню шанс на реабилитацию, Флорис молчит, подхватывая свою тачку и толкая её дальше по коридору. Кажется, Лоренц теперь отстаёт ещё сильнее.       Второе помещение на этаже — нижняя часть печи. Комната, стены которой покрыты толстым слоем сажи. Флор начинает выкладывать дрова с дальнего левого угла, Лоренца отправляет в правый. Закончив со своей тачкой, проверяет, как справился новенький.       — Можно плотнее, — Флор заглядывает в его тачку. — Сейчас ещё привезу.       Лоренц старается, хоть и даётся ему работа нелегко. Он то неудачно перехватывает пальцы верёвкой, то ловит занозы и жалобно морщит нос, то чуть ли не роняет дрова себе на ногу. Но к третьей тачке даже заканчивает быстрее, чем Флор привозит ему новые вязанки. Тогда Флорис начинает возить больше.       — Это всё?       Лоренц дышит тяжело — не привык к печи, где всегда кажется, что воздух может просто закончиться. В сумраке видно, как сгибается фигура, когда он опирается руками о колени, будто так будет проще набрать воздуха в грудь.       Флорис снимает свой фонарь с тачки, проходится прямо по вязанкам, выстилающим пол. Местами задерживается, показательно проверяя, хорошо ли уложены дрова. Наигравшись в начальника, он снова катит тачку к первой комнате, возвращается с парой охапок травы.       — Не жалей, густые пучки втыкай прям между вязанок. И сверху потом засыплем.       — Ты же говорил, что там листья.       — Правильно. Внутри — листья. Но их, по-твоему, на розжиг хватит? Без травы нормально ничего не загорится. Листья — это чтоб огонь не погас. С домашней печью проще будет, да?       — Да.       Отвечает Лоренц ещё неуверенно, но уже явно начинает улавливать шутки, хоть и такие примитивные. По крайней мере, старается это изобразить. Когда трава скрывает все брёвна, и остаётся даже немного, чтобы просто рассыпать в углах, Флор объясняет, как поднять нижнюю дверь. Металлическая цепь скрипит, вытягивая заслонку. Надо будет смазать.       Нижняя заслонка Флору высотой почти до пояса, и поднять её — всегда самая трудная часть. Даже верхнюю обратно поднимать легче.       Флор берёт из тачки несколько веток, по одной подпаливает их от свечи и поджигает траву рядом. Когда огонь занимается — осторожно, чтобы не потухли, кидает ветки дальше.       Трава загорается быстро. Становится видно, насколько здесь невысокий потолок — теперь можно легко разглядеть воздуховоды. Только когда огонь стихает, и становится слышно треск брёвен, Флор командует, и они закрывают верхнюю дверь.       Могильщик опускает несколько засовов и говорит, что можно возвращаться на улицу. Лоренц его даже почти обгоняет от радости.       Поднявшись к стеллажу, Флор тушит оба фонаря, прежде чем покинуть помещение, и возвращает их на места. Недовольно щурится — рассветное солнце режет глаза. Лоренц сидит на земле и дышит, хватая ртом воздух.       Давая новенькому поблажку, Флор идёт к телеге, которую в паре метров от крематория оставил извозчик. Поднимает брезент, прятавший тела, морщится от неприятного душка. На эту окраину тела возили раз в три дня, в летнюю жару и того чаще. Сейчас же, один чёрт что весна только разыгралась, стояла удушливая духота, и гнилостный запах уже появлялся раньше, чем даже на прошлой неделе.       Флор подхватывает ближайший труп за подмышки и тащит волоком к зданию. Лоренц, уже отдышавшийся, взвизгивает и отшатывается, глядя на обнажённое тело.       — Не драматизируй, — Флор останавливается, отпускает ношу. — Это уже не люди, что бы там ни было с ними при жизни. И тебе всё равно придётся их грузить.       Лоренц смотрит на труп, приблизиться ещё не решается. Смотрит на крепко связанные щиколотки и колени. На скрещённые на груди руки и запястья, привязанные к шее. Лоренц невольно повторяет эту позу, скрещивает руки на груди и тут же выпрямляется.       — Почему они связаны?       — Чтобы кусками из телеги не пришлось доставать.       Лоренц смотрит ещё напуганно, и Флор решает не тратить время. Протаскивает в крематорий первого мертвеца, укладывает на деревянную подложку, где скоро все они окажутся плечом к плечу. Подтаскивает ещё трёх и, возвращаясь к повозке, останавливается у Лоренца. По-дружески хлопает его по плечу.       — Как тащить понял? — рыбак затравленно кивает. — Вперёд. Выбирай сначала кого покрупнее, чтобы точно всем места хватило.       С дровами Лоренц справлялся явно бодрее. Когда Флор возвращается к повозке, рыбак ещё стоит, глядя на тела. Это уже начинает бесить, и, вытащив одно из тел, Флор кладёт его на свежую траву перед новеньким. Сам демонстративно берёт другое и оттаскивает в крематорий.       Последнее ложе готовилось просто. Доски сбивались в квадрат, вокруг которого из квадратных брусков сколачивались борты. Таких заготовок на первом этаже стояло несколько, прижатых к стене в дальнем углу. Одну из них Флорис кладёт на пол, пинками подгоняет ближе к двери верхней части печи. Тела укладывает в два ряда, плечом к плечу в каждом и всегда головами к бортам, стопами к соседнему ряду. Флор достаёт верёвку, завязывает край на борте и проходится по доскам, протягивая её у каждого между шеей и связанными запястьями.       — Это ещё зачем?       — Чтоб не сбежали.       Лоренц ойкает, снова отшатывается. Флор же вздыхает. Придётся объяснять, как совсем маленькому и глупому.       — Смотри, в комнату эта херня заезжает достаточно быстро, держаться за борта сами они не могут, а если кто-то свалится — закинуть к остальным будет большой проблемой. Понятнее?       Лоренц кивает и, когда Флор протягивает верёвку уже на втором ряду, снова подаёт голос. Уже совсем неуверенно.       — А что у них на груди?       Флор смотрит на светло-коричневые диски, вложенные между грудью и руками, на каждом из которых выдавлен контур, отдалённо напоминающий птицу. Прикидывает, как объяснить попроще.       — Это чтобы лучше горели. Есть такая штука, торф, это… не знаю, как сказать. Болотная земля. Торф хорошо горит. Его тут собирают иногда, отвозят в Город. Там высушивают, спрессовывают, и получаются вот такие диски. Уже в комнате от температуры они загораются, и всё.       — А мы их прям в те дрова сейчас скинем?       — Нет. Сейчас увидишь.       Дверь здесь открывалась так же, как в печи. На цепях стальная махина поднималась к потолку, открывая перед взором пустую комнату, от которой пышет жаром. Деревянный поддон с телами пришлось толкать, но недолго: через пару метров пол скашивался, и уже по горке ящик съезжал в комнату, занимая чуть меньше её половины. Флор только и успел крикнуть Лоренцу, чтобы тот был осторожнее, прежде чем ящик оказался на месте. По команде могильщика они подняли тяжелую нижнюю заслонку, быстро опустили верхнюю. Засовы Флор закрыл кочергой и, поставив её к стене, вытер руки о штаны.       — Пойдём обедать.

***

      — Ночью из леса появляются чудовища, они ростом, как два человека, и тощие, как тени. Их фигуры тёмные — точнее, кажутся тёмными, потому что покрыты короткой и жёсткой чёрной шерстью, только местами из-под этой шерсти торчат белые кости. И пальцы у них тоже белые-белые, шерсти на них нет. Пальцы длинные и гнутся, как трава на ветру, да только если эта тварь их сожмёт — может даже металл гнуть. Вылезают они редко, только в полнолуние. Специально для них в телеге с покойниками привозят несколько красивых девушек и юношей, которых усыпляют и оставляют поближе к деревьям, чтоб эти твари особо далеко не выходили и не искали ещё чего поесть.       — А зубы?       — Есть, конечно! Жёлтые, вонючие, острые и длинные. Как сухой камыш.       — Да уж, понятно, почему они только в полнолуние вылезают. Чаще жрать с такими зубами явно не очень удобно. Бедолаги, — Флор заканчивает сматывать очередной пучок травы с жёлтыми цветками и подвешивает его на потолок. — К слову, ты бобра описал. Ну, тощего и очень высокого, но бобра.       Лоренц обиженно фыркает и замолкает, отпивает ещё из металлической чашки, в которой плавает такой же жёлтый цветок. Флорис убеждал, что цветы заваривать вообще не обязательно, и, чтобы у непривычного к сырости новенького прошёл кашель, нужны листья от травы, корзину которой он притащил утром с дальнего луга. Но плавающий цветок напоминал Лоренцу солнце, которого здесь было так мало, и Флорис позволил оставить его в чашке, заключив, что хуже не будет.       — Какие ещё там сказки про меня рассказывают?       — То есть, и это неправда?       — Неправда. Как и про червяка.       — Не червяк, а змея, которой новеньких скармливают! — Лоренц хмурится, допивает чай и оглядывается на самовар. Вода ещё не согрелась. — Точно неправда?       — Килька, — Флор разбирает оставшийся двоелистник на соразмерные растения. Складывает аккуратно, чтобы места срыва образовывали почти ровную линию. — То, что ты описал — это червяк. Ты сейчас или мне поверишь, или в следующий раз я тебе на лугу змею поймаю и принесу, чтоб понял, чем она от червяка отличается.       — Прям живую притащишь?!       — Конечно. Она же не для еды. Зачем убивать, если это не для еды?       — Для одежды ещё убивают, на шубы там…       — На болоте, Килька, не водится чего-то достаточно крупного для одежды. Тут бы на мясо наловить. И какая тебе одежда из змеи? Перчатка на двадцать первый палец?       — У тебя есть лишний палец?!       — Лишних пальцев не бывает. Этот вообще очень нужный. У тебя его разве нет?       Лоренц отставляет кружку на стол и смотрит на свои ладони, даже пальцы загибает. Пересчитывает. Наблюдая за этой картиной, Флор держится буквально пару секунд, после чего, так и не поймав в глазах нового товарища осознания, срывается на заливистый смех. Откладывает почти собранный пучок двоелистника, опирается локтями о колени и смеётся ещё громче, похрюкивая, и закрывает глаза ладонью.       — Да пошёл бы ты!       Лоренц от возмущения аж взвизгивает, чем вызывает только больший прилив хохота у Флора, который, может, и хотел бы успокоиться, но вместо того начинает задыхаться от смеха.       Добровольно на болота не шли, добровольно здесь только Флорис и жил. После смерти прошлого помощника поговорить выпадало только с извозчиками. Того не стало месяц как — староват был мужичок и уже неразговорчив, так и не сказал, чем провинился настолько, что его отправили к Флорису в помощь. Да и прожил он здесь недолго — видать, после этого и решили посылать молодых. Оба извозчика, конечно, были весёлыми ребятами, но даже на ночь на оставались. Помогали отправить трупы в верхнюю комнату, рассказывали за обедом, как дела в Городе, и уезжали. Остальную неделю, особенно зимой, было ещё более скучно. Летом дел больше. Травы на зиму готовить, в погребе убираться, одеяла сушить. А вечером даже почитать можно, света достаточно. Зимой света хватает только чтоб еды приготовить да на работу.       Невозможность поговорить тяготила Флориса куда больше, чем необходимость работать одному. К физическому труду он привык с детства, и, когда заготовка дров, таскание воды, отлов и приготовление еды вместе с другими бытовыми хлопотами падали на него одного, трудно не было. Было скучно. На последней неделе Флорис уже с дровами общался, пока спускал их к печи. Куда это вообще годится, они ведь не отвечают.       Хуже было начать разговаривать с попавшими в ловушку зверями — к ним быстро привыкаешь, потом приходится отпускать и сидеть на одной картошке. Или ещё хуже, если лапы переломают — есть. Но есть тех, с кем хоть немного поболтал, было совсем невесело.       — У тебя нормальные шутки бывают вообще?!       — А чем это тебе мои шутки ненормальные?       Лоренц не отвечает, с недовольной гримасой снимает с самовара старый сапог, тушит щепки и наливает себе в кружку кипятка. На просьбу Флора подлить и ему посылает, всё ещё обижен. За два дня пребывания здесь новенький уже перебрал все возможные места, куда хотел бы отправить Флориса за его шутки, и теперь ограничивался абстрактными указаниями.       Флору в принципе хватало того, что он не молчит.       — И вообще, вот ты хочешь сказать, что я некрасивый?       — Что?       — Ну, сам посуди. На корм тощим бобрам привозят красивых девиц и юношей, а меня они не жрут. Я, стало быть, некрасивый?       — Ты по описанию вообще старая бабка. Высокая, толстая, куришь табак на крыльце, собираешь всякие травы и сам этих тварей призываешь. А ещё покойников воскрешаешь и заставляешь их самих в печь лезть. У тебя скрипучий голос, седая коса до поясницы, да и вообще не факт, что ты человек.       — Ой, бабулю ещё помнят? — Флор снова отвлекается от трав, так и не успев собрать пучок. Улыбается радостно, а говорит с явной нежностью в голосе.       — Какую… бабулю?       Ещё в первый день Лоренц спросил, чьи вещи лежат на печи. Свёрнутый матрац, подушка и несколько стопок постельного белья казались лишними в доме, где обе кровати были застелены. И сейчас парнишка снова косился на печь, только уже напряжённо.       Не прекращая улыбаться, Флор, отправляясь в счастливые детские воспоминания, начинает рассказ. Говорить о своей жизни ему приходилось нечасто, а тем более о бабушке. И предоставленная возможность могла стать последней на пару лет.       — Ингрид. Мою бабушку звали Ингрид. Вообще наша семья отвечала за крематорий с тех пор, как его построили. С тех пор, как построили Город. Вроде как мои предки участвовали и в строительстве, когда приехали сюда, но это уже не точно. В этом доме есть книги о строительстве, о технике. О многом. Некоторые книги даже на старом языке, на одном из них. Так что если вас, из остальных районов, сюда ссылают за проступки, то я здесь вырос, я здесь знаю каждый сантиметр, да и это место, если разобраться, мне принадлежит. Ну, то есть, принадлежать мне оно, конечно, не может, но я тут вроде как управляющий.       — Какой ты управляющий? — хмурится Лоренц. — Тебе лет двадцать, кто тебя управляющим сделает?       — Ну, для начала, мне двадцать два. И ты видишь тут очередь из других кандидатов на эту роль? Вот и я не вижу. И никто не видит. Я тут с трёх лет рос, и знаешь — вы, городские, или дохнете за полгода, или выслуживаетесь и уезжаете обратно. Никто не выдерживает это место не из-за этих твоих червяков и бобров, которых народ со скуки придумывает, а из-за сырости, ветра и душной печи. Ты хоть молодой, после прошлого ссыльного обещали старше тридцатки не притаскивать, может, ещё приживешься, — Флор всё же наливает себе в кружку кипятка, засыпает несколько сушёных ягод и листьев из банки. — И вообще я, знаешь ли, замечательная кандидатура на управляющего. Я столько про похороны знаю! Вот, например, древние, ещё до того, как Город построили…       — Не надо, стоп! — Лоренц машет руками, привлекая внимание. — Ты знаешь, я верю. Давай про бабушку, про мертвецов мне и так тут хватает.       — Ну, потом всё равно расскажу, — Флорис отмахивается. — Бабушка была хорошей. Она тут всем заправляла, а когда помоложе была и сама работала. Меня родители не могли воспитывать, не помню из-за чего — может, просто денег не было. Отец фабричный рабочий, мать к нему уехала. Там и остались. Наверное, я потом только мать видел. И то она лет пять уже не приезжала. А меня бабушка забрала, время на ребёнка у неё было. Она меня всему учила. Как силки ставить, как еду готовить. Лет с семи я стал помогать в крематории рабочим, они тоже рассказывали что-то. Я в Город приезжал ещё несколько раз, экзамены в школе сдавал. Школу даже закончил, у меня аттестат есть. Где-то. Красивый.       — Прям школу закончил?       — Десять классов, а ты?       — У нас все только пять заканчивали. Писать, читать, считать умеешь — и иди рыбачь. Потом можно в вечерней доучиваться — я записался, но теперь, видимо, не пойду.       — Вот, говорю ж тебе, я тут на управляющего с детства готовился, — наигранную горделивость долго изображать не выходит, и Флор снова возвращается к сбору пучков травы. — Потом с тобой разберёмся, может, в городскую запишем. Тебе так хоть придётся здесь остаться работать.       — Так что там с бабушкой? — Лоренц спрашивает уже нетерпеливо, и Флор не может различить, играет в собеседнике нежелание строить себе перспективы жизни здесь, или ему действительно интересно.       — Четыре года как померла. Рабочих тогда не было, ещё зима поганая выдалась. Я тогда тут первый раз один оказался надолго. Жалко было, конечно, любил я её. Но знаешь, здорово, что в народе о ней говорят. К слову, в этом рассказе есть часть правды. В травах бабушка разбиралась и меня научила. Но это не то, что вы там себе напридумывали. Это тут медицина такая, настоящего врача у нас пока будешь искать — станет уже не нужно. А травами, сборами лечиться можно. Вон, ты кашлять перестал. А есть травы от головной боли, от температуры, да от всего почти. Она меня ещё раны зашивать научила, к слову. И это всё — никакая не магия. Не бывает магии.       Флор поднимается с пола и подвешивает два последних пучка к потолку. Сквозь поплывшее от времени стекло на пол падают жёлтые солнечные пятна. Разговор о бабушке у Флориса оставляет только тепло на душе — хорошо её вспоминать, хорошо рассказывать, какой прекрасной она была. Только в такие моменты становилось жаль, что парень совсем не знает, как описать её мягкие ладони, громкий смех и свободную манеру общаться. Не знает, какие слова нужны, чтобы передать его чувства при воспоминаниях о бабушке в полной мере.       Да и нет в мире слов, которыми можно описать эту эмоцию бесконечного счастья. Каждый день с бабушкой для Флора был летним днём из детства, наполненным запахом земляники, сочной травой под ногами и слепящим солнцем. Тот день, когда от бега уже не хватает воздуха в лёгких, а от радости буквально кружится голова. Бесконечный счастливый день.       — И ты по ней не скучаешь?       — В смысле?       — Ну, по бабушке, — Лоренц выглядит грустным, никак не может допить остатки своего чая. — Она ведь умерла, ты её больше никогда не увидишь.       — И что? Я её помню. И люди её помнят, раз даже до тебя слухи дошли. Теперь и ты о ней узнал и запомнишь. Знаешь, она говорила, что раньше была такая фраза: «человек жив, пока о нём помнят». И если так думать — моя бабушка переживёт нас двоих, да и вообще до последнего останется в легендах Города.       Лоренц теряется. Смотрит на плавающий в чашке жёлтый цветок, тускнеющий от воды, и откровенно выпадает из разговора. Явно вспоминает своих покойников — эту эмоцию Флор уже выучил, но так и не понял, отчего, вспоминая умерших, люди грустят. Он отбирает у Лоренца кружку, выдаёт ему котелок и их жестяные миски.       — Помой сходи, потом силки проверим. Не хочу снова пустую картошку жрать.

***

      В этом году весна приходила быстро. Несмотря на привычные дожди и промозглость, всё больше было солнечных дней, всё чаще слышалось пение птиц со стороны луга. Всё раньше и раньше утром привозили телегу с покойниками, чтобы не тащить тела по солнцу. Но в этот день новенький извозчик медлил перед отъездом, оглядываясь по сторонам. Флор даже спросил, что он ищет, но тот лишь отмахнулся. Сказал, что, видимо, что-то перепутал, и повёз пустую телегу в Центр.       Телега при Лоренце приезжала уже шестой раз, но работа парня по-прежнему оставляла желать лучшего. От трупов он всё ещё шарахался и снова не мог решиться их тащить, когда было нужно, но хоть пообедал нормально. И даже не спешил расставаться с едой, как в прошлый раз.       С наступлением пусть и непостоянного, но тепла обедать они стали на улице, усаживаясь с мисками прямо на дощатый пол крыльца. Помощник разглядывал стену и скол, но вопросы задавать не решался. Флор замечал несколько порывов и никак не реагировал на них. Захочет — спросит нормально.       — Пойдём, — Флор спускается с пустой миской на землю, протягивает руку за посудой Лоренца. — Проверим, что там на лугу зацвело.       — Я ещё не доел.       — Тогда сам мыть будешь. Живее давай.       Они оставляют за спиной дом и крематорий, сворачивают от дороги в Город и идут несколько километров параллельно стене. Видно, как постепенно расширяется линия твёрдой земли, как трава под ногами становится более разнообразной. Вскоре на горизонте появляется тонкая линия из домов. Деревня. Идти до неё часов шесть, а то и больше, как бы ни казалось, что луг не такой уж большой.       Лоренц шёл уже совсем медленно, заглядывался на пейзаж.       — Почему дом тут не построили? Или не в деревне? Легче же жить там, где люди есть. И помогут, если что случится.       — Ну смотри. Во-первых, прямой дороги до деревни нет, через луг раз в три дня тащиться, особенно когда его снегом заносит, удовольствие сомнительное. Во-вторых, сам знаешь, как люди к трупам относятся — от меня бы вся округа шарахалась. Они и так шарахаются, если прихожу, да и сами, когда приходят, трясутся от страха. Ну, в-третьих, если что случится — я должен быть на месте и быстро на это реагировать.       — А что случиться может? Мертвецам-то срочность зачем?       — Эпидемия, происшествие какое. Тел может быть много, а чтоб они лежали — нельзя.       — Почему это? Вонять будут?       — Гнить. Я ж говорил, что расскажу, — Флор срывает колосок, закусывает. Замечая, как поникло лицо Лоренца, улыбается ещё шире. — Раньше, до Города, мертвецов хоронили в земле. Колотили деревянные ящики с крышкой и закапывали в них, а потом ещё таскались к местам, где своих похоронили. Представляешь, какой ужас? Ну, суть даже не в этом, вне Города было много места. Раньше всё состояло из городов, стран, континентов. И у них было место, где трупы закапывать. А у нас его нет. А ещё, если мы будем трупы в землю закапывать, мы можем остаться без запасов воды, когда в земле начнёт тухнуть куча мяса. И тогда помрут все.       — Ну ладно, ладно, я понял, что ты всё тут знаешь. Угомонись. Деревня-то почему так далеко?       Лоренц всегда пытался перевести разговор на живых. Схемой работы крематория он не интересовался, преимущества сжигания над разложением ему, видимо, тоже значительными не казались. Флориса это расстраивало — как кто-то может быть столь равнодушен, когда речь заходит о важных вещах?       Рыбак снова спрашивает о мелочах, снова говорит о том, что больше к его жизни относиться не будет. Цепляется за прошлое и, Флор уверен, делает себе только хуже.       — Так видишь, луг неровный. Тут раньше то ли река была, то ли озёра. Это из-за потопов за Городом место воды менялось. В итоге озёра высохли, а у стены появились болота.       — А стена из-за этого сломалась?       — О, ты смотри, мозги появляются.       Лоренц хмурится, отвешивает Флору подзатыльник, и тот выпускает из зубов колосок и недовольно фыркает, оглядывая землю. Пожевать больше нечего.       — Ты злой.       — Нормальный я, это ты несообразительный.       — Знаешь, я иногда так хочу тебя придушить.       — Дело твоё, конечно, но с трупом тебе же и разбираться. И вообще, придушить меня ты не сможешь, ты хилый. Разумнее…       Флор уворачивается от ветки, которую Лоренц запустил ему в голову, и смеётся. Поворачивается к нему и снова задаётся вопросом — сколько этому парнишке вообще лет? Светлые волосы, почти белая кожа, на которой загорается всё больше веснушек и появляются красные пятна от солнца. Тощий, даже если с самим Флором сравнивать тощий, ещё и почти на голову ниже, чем Флор. Видать, кормили рыбаков плохо. Или этого заморыша сослали из-за того, что ему всё равно бы скоро пришлось ехать в эти края?       Флор отворачивается от Лоренца. Теперь он направляется в сторону стены, постепенно спускаясь в низину.       Земля здесь хлюпает под ногами, и, хоть они спустились всего метра на два, застоявшийся воздух кажется холодным, особенно после разыгравшегося весеннего солнца. Флор осматривает склоны, вспоминая, где в прошлом году росло хоть что-то интересное.       — Вообще, знаешь, жаль, что эти ваши народные сказки — неправда.       — Хочешь, чтоб по болотам шныряли всякие монстры?       — Нет, хочу, чтобы сюда привозили красивых живых девушек, хотя бы раз в месяц. Хотя, — Флор оглядывается через плечо и хитро смотрит на Лоренца. — Если эти бобры ещё и юношей едят, может, тебя того, на дегустацию притащили?       — Если так, и ты какую-то из девушек не сдашь — не боишься, что тебя самого сожрут?       — Переломятся, я тут главный. Меня жрать никто не разрешал.       — Знаешь, если ты этим несчастным будешь предлагать или в пасть к монстру, или жить с тобой — они будут выбирать монстра.       — Почему же? Привозят, если тебе верить, по четыре в месяц. Рано или поздно хоть одна, но согласится.       — А что будешь делать, если парень согласится?       — Рабочие руки лишними не бывают, но если потом какая-то девушка согласится — этот будет спать в бане.       — То есть, меня ты в баню выгонишь, если найдётся какая-то идиотка, выбравшая тебя?       — Да не, не переживай, — Флор отмахивается. — Тебя к тому моменту уже сожрут, скорее всего.       В этот раз ветка попадает точно в лопатку, Флор фыркает недовольно и замолкает. Раньше, когда было с кем поболтать, можно было показать своё недовольство, неожиданно замолчав. Сейчас же молчание Флора явно только радовало помощника, тащившегося за ним.       Ещё примерно через километр Лоренц сказал, что устал, и забрался выше по холму, чтобы полежать на солнце. Флорис предупредил, что пойдёт дальше по этой дороге. Если память ему не изменяла — развилок тут не было, и, если парень решит его искать, заблудиться не должен.       В редкой траве был слышен ещё слабый стрекот насекомых, от подлеска, рядом с которым остался новенький, доносилось пение птиц. Флор же нашёл куст мелиссы, на котором уже было несколько достаточно крупных побегов. Хватит, чтобы заварить чай пару раз, и это достаточно большое везение. Если так пойдёт — запасы в этом году получатся хорошие, а с Лоренцом будет даже достаточно много времени на сбор.       Меланхолично собирая наиболее толстые побеги, Флор невольно погрузился в воспоминания из детства. Как его по этим дорогам водила бабушка, объясняя всё, что сама знала про травы. Каждое своё повествование она начинала с того, что окликала парнишку по имени. Ребёнком Флорис не мог похвастаться должной концентрацией и, когда бабушке было важно убедиться, что он её слушает, она повторяла имя парня. Ингрид никогда не повышала голос на внука — она умела использовать интонации так, чтобы крик не требовался.       — Флор!       Голос у Лоренца ещё высоковат, и привлекать к себе внимание у парня получается только криком. Рыбак снова и снова зовёт Флора по имени, сбивая его с мотива песни, которую тот напевал себе под нос. Вспомнить песню полностью парень не успевает, а когда видит помощника и вовсе сбивается.       Таким перепуганным Флор его не видел, даже когда впервые вытащил перед парнем мертвеца. Увидев могильщика, бежавший парнишка затормозил так быстро, что чуть не свалился на четвереньки. Он хватал ртом воздух, чем сам себе мешал заговорить.       — Неужели всё же встретил своего тощего бобра?       — Пойдём, — Лоренц хрипит, машет руками, а сам не то что идти не может — кашляет каждый раз, когда хочет заговорить.       — Ясно, встретил и попытаешься ему скормить меня, потому что понял, что я красивее.       Флор не спешит вставать с земли, но, когда на его шутку Лоренц не реагирует и продолжает попытки что-то рассказать, приходится спуститься с пригретого места обратно в низину.       Флор суёт помощнику в руку собранный пучок мелиссы.       — Понюхай, успокаивает.       Указания, куда идти, ему не нужны — могильщик поворачивает туда, откуда прибежал помощник. Наверное, парнишка полез в кусты и нашёл там дохлую птицу. Или змею, которая жрала эту птицу. В то, что происшествие могло быть серьёзным, Флор не верил. Если б из подлеска действительно вылез какой-то монстр, Лоренц бы бежал, не останавливаясь, и уж точно ни под каким предлогом не стал бы возвращаться обратно. А тут вон, плёлся за Флором, отдышаться пытался.       — Вон там, — парень окликает его у подлеска, где чуть раньше остановился отдохнуть. — Где кусты с ягодами.       — Да расскажи ты уже нормально, что там.       — Девушка.       — Живая и красивая? — Флор усмехается. Происходящее всё больше похоже на нелепую шутку.       — Нет, кажется, не знаю. Я ягод хотел поесть, искал, какие покрупнее, а она там лежит.       — Этих ягод хотел поесть?       — Ну да, которые красные.       — Поесть успел?       — Нет, говорю же! Говорю, я ветку отодвигаю, а там…       — А там первая дура, которая их поесть успела, — Флор отмахивается, решая про себя, что какая-то деревенская девчонка нашла приключений на голову. Валяется там, скорее всего, недавно, иначе они оба учуяли б душок, но и помощь почти наверняка уже не пригодится. А значит, спешить и переживать бессмысленно. — Без моего разрешения чтоб больше ничего в рот не тянул, эта хрень ядовитая. Для того, чтобы такого, как ты, отравить, хватит пары штук. Понял?       Лоренц, кажется, успокаивается, кивает. Видать, испугался не самого трупа, а того, что в подлеске водится какой-то монстр. Хорошая у него фантазия, сказать нечего. Теперь же парнишка, снова посмотрев на куст с ягодами, поднёс к носу пучок мелиссы и глубоко вдохнул. Видать, дошло, что и сам чуть не помер.       — И что, она уже совсем мёртвая? — печально спрашивает Лоренц.       — Да, скорее всего. Тут стой, я посмотрю.       Флорис ловко поднимается на склон, отодвигает пару веток и опускается на колени рядом с телом девушки. Подхватывает запястье и замирает. На удивление, рука не то что тёплая, даже горячая. Да и пульс есть, вполне уверенный. Неужели ещё живая? Насколько это надо быть везучей, чтоб наесться волчьей ягоды и не помереть сразу? Удивительно. Но бабушка так и говорила, что дуракам везёт.       Флор кладёт ладонь ей на плечо и поворачивает, аккуратно, чтобы не испачкать руки, если её уже начало рвать. Снова замирает. Аккуратно кладёт незнакомку на спину и отпускает. Спускается обратно к Лоренцу.       — Килька, ты дорогу до дома помнишь?       — В последний путь, что ли, решил проводить? — обиженно фыркает тот. Всё же развить чувство юмора вышло даже у него. Потрясающий результат общения с Флором, парень явно обладал потенциалом.       — Рано её ещё провожать. Гони домой и проверь, нет ли у нас где гостей. Только всё проверяй — и дом, и баню, и крематорий. И если кого встретишь — бегом ко мне навстречу. Понял? — Лоренц кивает, снова настороженно, но на лице у него больше недоверия. — И мелиссу не потеряй, а то чай не с чем пить будет.       Парень кивает. Как строится в его голове мысль, Флору явно не понять, поскольку серьёзным тот становится только после того, как его просят быть аккуратнее с собранной травой. Под взглядом Флора он разворачивается и достаточно быстро направляется в сторону дома.       Флорис же поднимается обратно, к кустарнику. В сознание девица не приходит, что совсем неудивительно. Рыжая коса, почти расплетённая, лежит на ветке кустарника, теряясь среди красных ягод, а на боку, как и на траве, где она лежала, коричневое пятно крови. Одна бежевая штанина сорвана, скомкана и прижата к боку. Значит, побили девку не здесь, здесь она уже пряталась и пыталась остановить кровь. Умная, но явно не местная, залезла в ядовитый кустарник, чтобы спрятаться от животных. Здесь же прятаться не от кого — в таких глухих местах некого бояться, кроме людей. Осторожно Флорис поднимает девушку на руки и спускается с ней в низину. Рыжая никак не реагирует, и это уже плохо.       Возвращаясь к кустарнику, могильщик рвёт перепачканную в крови траву, рыхлит пальцами землю там, где её примяла рыжая. Убирает следы пребывания там кого-либо, кроме него и Лоренца. Раненых он здесь не находил ни разу, даже бабушка про такое не рассказывала. А значит, пока непонятно, что происходит, девицу лучше спрятать.       Очнётся, расскажет, что произошло, там уже можно разобраться — сдать её извозчику, чтоб полицейским передал, или радоваться, что от деревенских идиотов спас. Может, в конце концов, просто кому-то отказала, вот и погнали беднягу? Весна, в конце концов, не только же жабам на болоте с ума сходить.       Кровь из её раны уже не идёт, но, чтобы не оставить следов на дороге, Флор прижимает повязку крепче. Собранную траву прячет в ткань и уносит вместе с девушкой, уже спеша. Нарваться на её преследователей не хотелось. Что бы там ни говорил Лоренц про местных монстров — их тут никто и никогда не встречал, а вот драки случались везде, где бывали люди. И в них Флорис силён не был.