Предатель мертв

Серый потолок. Через окно — такое же серое, запыленное небо. Быстро собираются тучи, но дождь пока не обрушивается. Унылое и меланхоличное начало дня. Машихо тут же вспоминает ночь и не пугается, когда понимает, что лежит не на своей кровати. Его укрыли кимоно. Этот жест от Йошинори всколыхнул и малость развеял осевшую к нему неприязнь. Но холод все равно не отпускает. Машихо натаскивает на себя кимоно поплотнее и сверху добавляет хаори: видно, скоро поднимется ветер в придачу к прежней непогодице. Волосы укладываются с помощью гребешка. Дзори на босу ногу — и в путь. У пруда неподвижно стоит Йошинори. Выглядит пугающе: он, черные тучи над головой, гнущийся к земле камыш, вдалеке гремит. Машихо тихо ступает по гальке и подходит к нему. Лицо никакое, опухшее, под глазами пролегают тени. Статуя. Губы лиловые, как слива с пока только цветущего сливового дерева. Замер, как все та же статуя. Машихо некомфортно стоять рядом, но не спросить не может: — Ты спал? — Два часа — удалось, — хрипло отвечают ему. — Рано еще. Иди, полежи. Пустой взгляд наводится на Машихо. — Мне страшно. Так тяжело на него смотреть. От юноши словно издевательски неспешно утекают силы и морально-ментальные, и физические. Словно паутина опутывает забытый краешек. Словно тухнет свеча и кончается воск, расплавляясь. И вот слова у Машихо тоже кончаются. Он лишь обнимает Йошинори, который сиюминутно роняет голову на его плечо. — Они поймут, что это я, — настолько тихо, насколько можно, говорит Йошинори. — Вспомни, кто ты, — лучший самурай из всего букэясики. Они и не подумают связать убийство с твоей персоной. — Какой я после этого «лучший»? Какой я после этого вообще самурай? — Замолчи. Машихо сказал это, чтобы не отвечать пусть и на риторический, но вопрос. Ведь Йошинори, скорее всего, не так далек от истины. Юноши обнимаются еще пару минут, прежде чем от холода синеют губы и у Машихо и они возвращаются в комнату.

***

Йошинори пытается не накручивать себя; Машихо читает рукописи, которыми с ним поделился Асахи. Мацуо Басё способен упорядочить и усмирить мысли, потому Машихо, поглядев на Йошинори, чувствуя себя неловко, передает ему копии рукописей поэта без единого слова. У того в глазах — благодарность размером со Вселенную. Спустя полчаса подходит время завтракать. Йошинори признается Машихо, что дрожит от одной только мысли, что сейчас придет в целиком заполненное людьми помещение. Все они увидят его, его — убийцу Маэкава-сэнсэя. Знают ли о том, что почтенного самурая, не последнего по «рейтингу», наставника Харуто больше нет в живых? Знают ли, догадываются ли, кто лишил его жизни? Они слегка опаздывают, Йошинори плетется за Машихо подавленный, с пессимистичными думами в голове. За столом уже за обе щеки уплетают порцию бурого риса Асахи и Харуто. Как Харуто выучится? Найдут ли ему подходящего наставника или юноша будет вынужден подстраиваться под кого-то? Вырастет ли достойным воином? Судьба его — не последнее, о чем гадают Машихо и Йошинори. — Ну как? — живо любопытствует Харуто у «Нори-сана». — Как обычно, Руто-кун, — спокойно отвечает Йошинори и даже находит силы слегка улыбнуться восхищенному Харуто. Харуто всегда смотрит на Йошинори, как на самого успешного и могущего, очень гордится тем, что является ему близким человеком. — Выглядишь неважно, — комментирует Асахи; его будто изваянное из мрамора лицо ничего не выражает, оттого заставляя растеряться больше прежнего. Йошинори принимает как данность и в ответ лишь молчит. Они благодарят Всевышнего и друг друга за еду и берутся за хаси. Завтрак скуден — один только рис. Чашка наполнена не до краев — это ладно, пережить можно, — но риса едва ли не на донышке. Голод и нищета из-за непрекращающихся восстаний давно настигли их край, как и сотни других. — Легко было? На миссии? — спрашивает Харуто, неумолчный и нетерпеливый. — Хм, — врет, кивая, Йошинори. — А где вы его поймали? Как он выглядел? Враг то есть. Йошинори усердно разгребает мусор своих мыслей и выуживает воспоминание о виде вторженца на их территорию. — Темные одежды. Маска на лице. Высокий. Оружие еле держать умеет. В целом, неповоротливый, хотя и хилый. Харуто смотрит большущими глазами и находится под таким же большущим впечатлением. Его берут на миссии единственно в качестве наблюдателя, чтобы учился и набирался опыта, или предупредителя — это когда он стоит на страже, подстраховывает. — О-о-о! — не сдерживается Харуто от восклика. — Ты его убил? Йошинори прожевывает, проглатывает еду, но она встает в горле комком. Моток головой и сжатый ответ: — Помогал загнать в ловушку. — А-а, — понимающе тянет Харуто, — а убил, наверное, Маэкава-сэнсэй? Бум — в голове вспыхивает картина того, как клинок входит под ребра Маэкава-сэнсэя, без препятствий проворачивается в плоти и брызги крови появляются на ладонях и кимоно. Этот омерзительный звук, эти омерзительные хрипы и трясущиеся, скрюченные пальцы, которые тянутся к небу, когда полумертвое тело уже заваливается набок. Желудок скручивает, тошнота взмывает к горлу, слабость берет все тело, и Йошинори собирается подняться из-за стола, произнося: — Извините… …как Машихо, все поняв, останавливает, хватая за предплечье. — Поешь, — говорит тоном, не терпящим возражений. Йошинори покорно возвращается в сидячее положение — сил держаться на ногах и двигаться нет — и затем, борясь с ужасным, отвратным самочувствием, смотрит за тем, как Машихо бегает в окошко кухни, где происходит раздача порций, за водой. Вдобавок — дрожь. Снаружи — холодно, но к лицу приливает жар. В руки впихивают чашу с водой, подносят ко рту. Йошинори пьет осторожно, по ссутулившейся спине, серым рукам и бледноте лица ясно, что ему плохо. — Что с ним? — Асахи даже удивлен. — На миссии что-то не то в лесу съел, — мгновенно отвечает Машихо, и вопрос оказывается исчерпнут. «Зачем я его выгораживаю?» — думает юноша. Чаша ставится на стол; Йошинори склоняет голову и закрывает глаза. Машихо берет его за руку в поддерживающем жесте, и тревога понемногу отходит назад. Следуя его совету, Йошинори пробует доесть и так небольшую порцию риса, по чуть-чуть захватывает кашу хаси, роняет их и прикрывает рот рукой, когда снова подкатывает дурнота. После завтрака юноши возвращаются в комнату. Йошинори подавлен еще больше. Кажется, будто кожу потихоньку кто-то сдирает, обнажая плоть, впоследствии и скелет. И противостоять не получается. Он не может смотреть знакомым самураям в глаза и кланяться им в знак приветствия, боясь по взгляду увидеть: они знают. Уже чувствует себя лишним, запятнанным, ненужным. — Вести еще не дошли, — со сложенными руками на груди, серьезным тоном говорит Машихо. От этого не легче. В глазах Йошинори стоят слезы; успокоиться до конца не выходит. — Ты слишком очевиден, — упрекает Машихо. — Я… Я… — Голос — все тише и тише. Юноша на грани истерики или панической атаки, или на грани заполучить посттравматический синдром. На голову давит случившееся, которое не покидает мысли. Ерзает внутри, как паразит, подпитывается чувством страха и вины. Голосовые связки будто бы потеряли способность смыкаться и размыкаться, плюсом к этому не дает облечь мысли в слова физическое недомогание. А взгляд Машихо в данную минуту вовсе не мягок, ощущается лишь холод. Этим холодом Йошинори уже обжигает. Только кто его спасет? Кто избавит от ответственности? Может ли он сбежать и спрятаться? — Мне плохо, Шихо-кун… «Ты не можешь от него отречься», — настойчиво говорит внутренний голос Машихо. И совесть Машихо побуждает обнять Йошинори, утешить хоть так. Права ли она? Стоит ли утешать убийцу, пусть и который раскаивается за содеянное? Никогда в жизни Машихо так не путался насчет того, что ему делать, как сейчас. Йошинори опускает руки и не тянет их навстречу — хочется, чтобы его насадили на лезвие так же, как он — Маэкаву-сэнсэя, чтобы все это закончилось, чтобы настал конец. — Не думал о побеге? — Неожиданный вопрос от Машихо. Стать ронином, к тому же быть в постоянных бегах? Йошинори отрицательно качает головой и в свою очередь спрашивает: — Что мне делать?.. Какой же опрометчивый, подлый, мерзкий поступок… Если я сбегу, унижусь еще больше. И даже если удастся где-то затаиться, я не смогу жить спокойно. Меня достанут. — Нори-сан, — строго молвит Машихо, непривыкший к подобной эмоциональности, — держи себя в руках. Иначе заподозрят что-то неладное. Давай, не выдумывай и веди себя как обычно. Йошинори словно расчленяют. Он уже видит наихудшие сценарии, которые только можно придумать. Вспоминает, как замертво падает Маэкава-сэнсэй от его выточенного тем же вечером меча. Под кимоно струится из колотой раны кровь, но пятен не видно: безлунная ночь, темно. Ни души вокруг, лишь шелест листьев, захлебывания умирающего да звук падающих в траву капель крови с лезвия. Йошинори спешит укрыться среди кленов и пышных кустов. Перед взором стоят по-рыбьи пустые, застывшие глаза мужчины. Маэкава-сэнсэй был добр. Славился оригинальными и рисковыми тактиками, считался неплохим, хотя и чудаковатым стратегом. Заслужил ли смерть? Вернее, заслужил ли именно такую смерть? Конечно же нет. Кое-чему он научил и Йошинори в свое время. Так как это был наставник Харуто, они часто пересекались, перекидывались парой-тройкой слов, а также отправлялись вместе на миссии. Но Йошинори нагло оборвал его жизнь. Тогда чего теперь заслуживает он?

***

После полудня наступает время тренировки. Вопреки ожиданиям Машихо, его не мучают. Более того, у юноши получается несколько раз оказаться за спиной Йошинори, но реакция Йошинори не позволила чужому воображаемому клинку приткнуться к шее. До поры до времени. Юноша рассеян донельзя, не замечает своих ошибок или не может вовремя их предотвратить. Мысли — далеко отсюда, утаскивают за собой. Йошинори неспособен направить их в нужное русло, взять контроль. Пользуясь секундой его замешательства, Машихо юркает за спину, обхватывает талию Йошинори, якобы беря в плен, но, поскольку не тренируется с настоящим мечом, в отличие от другого юноши, лишь касается чуть подмерзшими пальцами шеи. Сам оторопел оттого, что смог это сделать. Тут же рывком поворачивает Йошинори к себе, смотрит недовольно и оскорбленно. — Не подыгрывай! — возмущается Машихо. — Я не подыгрывал. Твои навыки выросли. Взгляд у Машихо испытующий; в итоге юноша опускает руки, поправляет кимоно, сверху донизу проходится глазами по Йошинори и выдает: — Не копай под себя. Храни свою тайну и не смей подавать виду. Если проговоришься, сам знаешь, что может быть. От такой поддержки ни холодно ни жарко. Пониманию Машихо недоступен масштаб переживаний Йошинори, и это создает несоизмеримых размеров пропасть между ними. — Не могу. Я не знаю, что будет дальше, не знаю, что со мной сделают, не знаю, буду ли вообще жить. Я не могу об этом не думать. Знаешь способ перестать — скажи. — Захочешь жить — и не такое заставишь себя делать, — грубит — хотя нет, говорит правду — Машихо, потом делает вдох и благодушнее добавляет: — Пока что все нормально. Они не чародеи, просто так не догадаются, если ты не оставил «подсказок». Будешь много думать об этом — сам себя выдашь. И выспись сегодня. Кивок. Машихо надеется, что его слова — звук для Йошинори не пустой. — Харуто остался без наставника… — решает наконец сказать тот. И действительно: он чувствует за это вину и ответственность. — Обучишь тогда ты его, — выделяет «ты» и говорит так, словно все за всех решил. Словно судьбы людей у него в руках. Йошинори тупит взгляд и ничего не отвечает, между тем как Машихо не ждет ответа и объявляет: — Ужинать.

***

Потребовалось пересилить себя, чтобы войти во всю ту же залу, пройти к столу, не обращая ни на что другое и ни на кого другого внимания, и быстро съесть свою порцию. Разговоров за столом не было, ведь и тем для них — тоже. У Йошинори получается подкрепиться — с завтрака ни крошки в рот не брал. Только вот вечер в букэясики не такой спокойный, как обычно. Никто не знает, где Маэкава-сэнсэй. Непохоже, чтобы не шел домой намеренно: положено было вернуться с миссии и отчитаться дайме, чего не сделал Йошинори по той причине, что не дорос еще до вершин мужчины и просто-напросто не имеет права отчитываться, будучи самым обыкновенным, пусть и лучшим среди других молодых, самураем. А Маэкава-сэнсэй обязан. Но его так никто и не видел. Возникает повод поволноваться, дайме собирает разведческий отряд и ставит им в задачи отыскать пропавшего воина. Тем вечером Йошинори вновь забивается в угол и почти не шевелится. Весь затаивается, прислушивается к внешним звукам, к шагам в коридоре, к шуму за стенами. Параноидальные мысли держат в тисках и как будто сидят рядом, присматривают за юношей: как бы не сбежал! Дрожащие руки держат рукописи, отданные ему Машихо, глаза — вверх-вниз, по строкам, но смысл не улавливается. Машихо — в противоположном конце комнаты, чем-то занят, чего не видно за перегородкой. Наверняка бездумно пялится в потолок. Больше делать ему нечего. Машихо не совершенствуется, попусту тратит время — и не на отдых. На деградацию. Может, оттого и бесится, когда слышит про успехи Йошинори. Особенно когда сравнивает свои успехи с его. Но Йошинори впитывает знания и неустанно трудится, практикуясь, а Машихо лишь завидует. Чья здесь вина? С той стороны фусума скребутся — знак, по которому юноши могут узнать друг друга. Машихо удивляется: давно Харуто и Асахи к ним не заходили. Пускает их внутрь и сразу слышит: — Что он такое в лесу-то съел? Лица нет. — Асахи кивает в сторону Йошинори, сердце которого ушло в пятки, как только услышал, что к комнате кто-то приближался. — Почем знать? — легко отвечает Машихо. Юноши подходят к Йошинори. Глаза у того расширяются. Кажется, что и Асахи и Харуто просто огромны, затопчут Йошинори, задавят. Асахи опускается на колени, прикладывая тыльную сторону ладони к его лбу. Хмурое выражение лица — недоумение — и вывод: — Горишь. К лекарю ходил? — Нет. Это пройдет. — Сходи, — настаивает Асахи. Йошинори отнекивается. — Нори-сан, ты болен. Лучше сходи к лекарю, нам воины нужны. Харуто тоже тянет руку ко лбу и тут же отдергивает. Ломающийся голос звучал бы забавно в иной ситуации, но не в этой: — Нори-сан! Что ты такое говоришь? Просто так не пройдет, нужна помощь! Асахи добавляет: — Не глупи, герой. Отдохнешь зато. Йошинори с пару секунд потерянно смотрит то на одного, то на другого и в конечном счете делает попытку подняться. Однако ноги не держат. Перед лицом — приближающийся пол, но Асахи и Харуто успевают подхватить. Машихо тоже дергается, и все же те оказываются быстрее. — «Это пройдет», «это пройдет», — недовольно кривляет Асахи. — Завести? Йошинори отказывается, ловит взгляд Машихо, который так и говорит: «Будь сильнее». Скорее даже требует. Заставляет. И юноша, с мыслью, что если все-таки сможет удержаться на ногах, то дальше идти будет легче, прикладывает для этого все усилия и, сжав челюсти и игнорируя вялые сопротивления тела, встает, держась за стену. — Нори-сан… — от шока, что видит юношу, всегда такого ловкого, точного и неутомимого, изнуренным и болезненным, шепчет в ужасе и страхе за него Харуто. — Не волнуйся, Руто-кун, — Йошинори приподымает уголки губ и возносит руку — похлопывает Харуто по голове. И нетвердой походкой — жаль, что не от саке, — идет на выход. Юноши остаются с Машихо обсуждать насущные дела. Вечер для них — самая любимая часть дня. Тело гудит от прошедших тренировок, но день пережит, знания получены, голод утолен. Они смеются, рассказывая о своих неудачах, обсуждают вести из города, плохие или хорошие. Слышно, как ухает филин из леса и снаружи легонько стучит о стену фонарь. Тем временем Йошинори двигается вдоль стены, еле-еле переставляет ноги. В коридоре темно — хоть глаз выколи, и только благодаря седзи, немного пропускающим через себя свет, получается различать, где поворот, а где тупик. Пока все более чем спокойно. Разве что в голове неприятный шум, глаза сухие и хотят закрыться сами по себе, а тело словно отрывается от разума и живет как хочет. Вглядывается во мрак — на него мчатся две фигуры. Длинные мечи за спиной, полы кимоно разлетаются в обе стороны. От неожиданности ноги у юноши снова подкашиваются, и лишь в падении он замечает две горящие красным сферы — фонари в руках у этих самураев. — Стой! — крик одного из самураев. — Куда? Они пугаются, когда видят, как Йошинори спиной врезается в стену и тут же падает наземь. Спешат помочь, берут под руки, и другой самурай подносит фонарь к лицу юноши, узнает и восклицает: — Йошинори-кохай! Почему блуждаешь здесь в такой час? — К лекарю, — хрипит Йошинори. Ему помогают встать, лица у встречных — обеспокоенные. — Маэкава-сэнсэй мертв. — Только что отряд разведки доложил. — Убийца неизвестен. — Будут выяснять. Возможно, допрашивать и проводить обыск. — Ты не видел ничего странного в ту ночь? Враг ведь был один, да? — Да, да… — Ладно, Йошинори-кохай, извини, что задержали. Расскажи тем, кто еще не знает. Дело серьезное! Самураи переглядываются и спешат дальше по коридору, прячутся за поворотом, и отблеск от фонарей меркнет. «Уже все знают», — думает Йошинори. Паника не то что заполняет собой все — пытается вырваться наружу и взять бразды правления юношей в свои руки. Холодный пот проступает на лбу, шее, под одеждой — повсюду. Йошинори стоит у стены пару мгновений, пока приходит в себя, а потом — выстрел в мягкую плоть мыслей — и уже идет в обратную сторону, не к лекарю. И не в комнату тоже. В букэясики переполох. Все чаще мимо вихрем проносятся люди, однако не понять, кто это. Голоса заполняют помещения, голоса звучат в голове, повторяются эхом, копошатся и шуршат. Йошинори сходит с ума. Воздуха критически не хватает, и он боится свалиться ничком, без сил, и стать задавленным. В коридорах собираются толпы, грозные басы хатамото стремятся утихомирить бурю; раздаются команды и приказы. «Кровь нашли неподалеку!» — звучит совсем близко к Йошинори, орут едва ли не на ухо. Йошинори прорывается в более безлюдный коридор, узкий. Останавливается, но дыхание перевести не удается и на двух ватных ногах — а ощущение, что по воздуху — юноша идет в конец. Лабиринт. Окончательно путается в поворотах. Прежде сухие глаза увлажняются — выступают слезы и застилают обзор. Вот — ведущая куда-то седзи. Быстрей бы скрыться с глаз долой от всего кошмара, что происходит. И наяву, и в голове. Неважно, что за дверью, — только пусть там можно будет отдышаться. Ночная прохлада леденит все тело. Йошинори мгновенно задвигает седзи и напрягает слух: определить, есть ли кто-то здесь, на энгаве. Ни души. Различим один лишь гул внутри дома, а здесь — сверчки, покачивание сливовых ветвей да шум воды из пруда. Отсюда можно попасть в комнату, смекает юноша и крадется под окнами — хотя вполне мог бы идти обычной походкой, — пока не достигает другой энгавы — той, дверь на которую ведет из их с Машихо комнаты. Садится у самой стены, в наиболее неприметное место, облокачивается о нее, свешивает ноги и вбирает грудью чистый воздух. Цветение умэ… Будущее так размыто, Йошинори близок к тому, чтобы впасть в истерику, но вот она — нежно-розовая слива, волнует своими кривыми ветвями, и лепестки мелькают средь тьмы, приземляясь на водную гладь пруда. Доски на энгаве еще влажные: днем прошел дождь. Стойкий запах дерева. Только сейчас заметно: к уже имеющейся нехватке воздуха, жаре, общей слабости прибавилась давящая боль в голове. Пот все еще течет, и лучше не становится. Йошинори подбирает под себя ноги, подпирает голову обеими руками и пытается слушать природу, а не свои мысли и ощущения. Но седзи скользят в сторону, юноша вздрагивает и резко оборачивается. А Машихо столбенеет на пороге и хлопает глазами, пока смотрит на него. Страх Йошинори все нарастает. Нарастает, нарастает и собирается целой лавиной над всем его существом. Лавина непременно обрушится — и задавит прекрасную сливу. Сердце уже будто сжирает само себя. Да и пусть — тогда Йошинори перестанет ощущать и страх, и волнение, и животный ужас. Да и пусть — тогда Йошинори перестанет ощущать и приятную усталость после тренировок, и чувство сытости после долгожданного приема пищи, и запах умэ, выстиранного кимоно, подточенного меча. Да и пусть, правда? Но хочет ли Йошинори умирать? Машихо стремительно приближается к Йошинори. Это — конец? Сейчас он скажет, что Йошинори ищут? Или без лишнего словесного груза возьмет за шкирку и поведет к страже? Кажется, что такой исход событий уже был предрешен. — Боже мой, Нори-сан… — молвит Машихо и немедля заключает трясущееся тело в объятия. Йошинори не двигается до тех пор, пока не убеждается: Машихо с хорошими намерениями. И тогда — расслабляется, насколько может, но дрожи и страха не убавляется. Слезы, стоявшие в глазах, начинают скатываться крупными сверкающими каплями по белым-белым, словно накрашенным пудрой, щекам. Пальцы сжаты на воротнике Машихо, голова тычется в его грудь, и это непривычно. Между ними никогда такого не было, никогда. Может и можно выудить какой-то плюс из всего этого? Такой: Йошинори открывается с совершенно другой стороны, уязвленной, слабой, беззащитной, и Машихо с упоением наблюдает за тем, как он ломается, показывает всем на обозрение свои недостатки, мучается. — Они нашли кровь… Но ведь жаль его. Нельзя так. Йошинори сильно перевозбужден, психика уже трескается, и все, что ему нужно, — доброе слово. Несложно, совсем ведь несложно. — Еще ничего не кончено, — произносит Машихо. — Они не знают, они ничего не знают. Делай вид, что тоже ничего не знаешь. Тебе нужен лекарь. Пойдем, пойдем, Нори-сан… — Что им известно? — не слушая, спрашивает Йошинори и вскидывает голову. — Ничего стоящего. Идем. Машихо тоже хочет остаться на энгаве — спокойнее здесь как-то, — но вынужден помочь Йошинори. И лишь с его помощью Йошинори не падает без сознания и благополучно добирается до футона. Искорки в глазах, по голове бьет, как по тайко. Кровь на кимоно. Кровавые следы везде. Йошинори оставил улики? Его по ним и вычислят? Сколько еще ждать? Когда его свяжут, заставив понести наказание? Дыхание все учащается, но с каждым вдохом грудь тяжелеет. Легкие — камень, валун, не сдвигающийся с места. Руки-ноги — не на месте. Функционируют ли? Йошинори не может пошевелиться. Неимоверными усилиями получается оторвать руку от футона и приложить к груди: воздух не поступает внутрь, и ощущение удушья настигает юношу. Машихо на все это смотрит пораженно до такой степени, что и сам начинает малость паниковать. Просит Йошинори лечь, вытянуть конечности, не делать резких движений и не думать о плохом. Лицо Йошинори — в ладони, вкрадчиво: — Я за лекарем. Хватают за руку: — Нет! Не веди его сюда! — Тогда попрошу лекарства. Занимает всего три минуты. Машихо четко описывает симптомы, лекарь не удивляется: «При таких-то новостях…» и протягивает бутылек. Машихо топчется на месте, прежде чем попросить одеяло. Одеял мало — выдают их тяжелобольным и привилегированным. Но старик охотно отдает его, так как болен не кто-то, а Йошинори — самый умелый из здешних молодых самураев, и нагруженный Машихо возвращается в комнату, так и летя по коридорам. Йошинори не может не испугаться, когда он врывается. Машихо тут же дает ему лекарство, и потом — юноша уже укрыт одеялом. Все еще дрожит, все еще не понимает, куда деться от бурлящего котла, в котором варится. Ресницы закрытых глаз дергаются. Машихо думает, что ему делать дальше — идти ли к себе? — наполовину встает, но встречает тусклый взгляд Йошинори и в конце концов решает: — Побуду с тобой. Йошинори больше не в состоянии разобрать, что ему говорят: темнота — гулко бьющееся сердце — кошмары во сне — пространные неподвластные мысли. Машихо не спит, через пять минут слышит, что дыхание юноши нормализовалось. Значит, заснул. Вглядывается: капли пота выступили на коже — жар начинает уменьшаться. Раньше Машихо не было дела до того, как чувствует себя Йошинори. Зависть и желание конкурировать целиком затмили все хорошее, что в нем есть, так, что чувствовать по отношению к нему что-то другое не получалось. Но тут — обстоятельства иные. Тем более Машихо они тоже касаются: он же покрывает Йошинори. Получается, соучастник преступления. Что тогда будет с ним? Если Йошинори расскажет. Не расскажет, если не арестуют. Не арестуют, если не найдут улик. Не найдут улик, если улик нет. Но ведь кровь нашли неподалеку.