Мозаика

Дальнейшие годы пролетели для Маши, как во сне. Мадам Бернар, будучи в полном восторге от своего нового наряда, засыпала Машу заказами, полностью полагаясь на вкус и фантазию «мадемуазель Миронофф». Через квартиру Гэндзи — через оба входа — то и дело сновали посыльные, влетала рыжим пожаром сама великая актриса, приводя с собой то своих друзей, то сына, то коллег. Маша, вначале испугавшаяся, вдруг сама заразилась энергией мадам Бернар, и шила не покладая рук, рисуя все новые и новые эскизы. Сара познакомила Машу с Альфонсом Мухой — своим обожателем, автором афиш и удивительных, волшебных украшений, и вместе они создавали для мадам Бернар новые образы как для сцены, так и вне сцены. Вскоре после зарождения этого тандема Гэндзи с Масой уехали. Маша плакала первый раз за много месяцев, боясь, что своей новой жизнью спугнула их, но Гэндзи успокоил её: — Такой уж я ч-человек, Мария. Не могу долго сидеть на одном месте, начинаю бить к-копытом, как застоявшийся конь, — тут Маша улыбнулась сквозь слезы. — Тем более, у меня много дел и планов как по сыщицкой, так и по инженерной части. Квартиру я оставляю за вами, оплачена на год вперед. Вы сможете спокойно развивать свое швейное дело, не беспокоясь о жилье. Тем более, наш друг Сеня никуда от вас пока не девается. Маша кивнула: Сеня и правда оставался в Париже, занятый какими-то своими прожектами. Из России на его имя поступили немалые деньги — процент от какого-то то ли клада, то ли вклада, и Сенька был состоятельный молодой человек. Гэндзи уехал, а Маша и Сеня остались — и стали компаньонами. Когда Маша поняла, что сама со всеми заказами уже не справляется, Сеня навел ее на мысль нанять швей, которые тут же заполонили опустевшую половину Гэндзи. А когда Маша поняла, что в финансовых вопросах тоже путается, с большой охотой взялся учить новоявленную бизнесвумэн экономике. Вскоре Маша решилась — и официально открыла ателье на модной парижской улице, где уже было несколько модных домов, причем не арендовав, а полностью выкупив здание: тут тоже помог Сенька, одолживший под малый процент немалую сумму. Вскоре разошлись пути и с Сенькой — тот увлекся синематографом, вмиг сойдя с ума после новомодной фильмы по рассказу Жюля Верна, и сносились они теперь только раз в год, когда Маша аккуратно вносила часть долга. Сидели в кафе, пили кофе, обменивались новостями. Потом Сенька пропал — уехал обратно в Россию, воротить свои дела с синематографом, а деньги и пару слов Маша передавала по почте. В 1906 году неожиданно на пороге ее ателье появился Гэндзи… И сердце снова сладко ухнуло вниз, и уже не возвращалось. Страшные воспоминания и отвращение ко всему любовному стерлись за новой жизнью, ателье мадемуазель Миронофф, разрекламированное Сарой Бернар и Сенькой, превосходно развивалось, и Маша была полностью независима и абсолютно счастлива, проводя время в компании действительно талантливых творческих людей, была вхожа в светские и богемные круги и была зачинательницей многих новых мод. Любовников не заводила уже не от отвращения, а потому, что было некогда: когда Маша не работала, она либо сама училась и читала, либо пропадала в салонах и гостиных, с увлечением впитывая новые и старые культурные веяния, либо всегда в первых рядах партера сидела на представлениях в театре. Гэндзи же своим нежданным возвращением расшевелил в повзрослевшей, расцветшей Маше нечто, что когда-то не смог расшевелить ни глупый Петя Лилейко, ни коварный Просперо, и ее детские рассуждения о физиологичном из старого дневника казались ей смешными. Разве могла та, старая Маша, знать, как горячая истома разливается по телу при простом прикосновении к руке? Разве могла та Маша знать, как можно одним взглядом разжечь в сердце настоящий пожар чувств? Разве она знала, что такое на самом деле желание? Гэндзи, несмотря на все свои приличия, тоже не стал делать вид, что с Машей он видится только ради разговоров — и Маша наконец узнала, что в романах действительно лгали о наслаждении — а точнее, попросту недоговаривали.