The Flash

Кенши для Кейджа — что-то вроде странной зависимости. Джонни помнит его карие глаза — глубокие, умные такие, с отблеском занудства где-то в радужках. Они всегда казались ему невероятно завораживающими. На бортах ванны — там, где потрескалась отделка — красуется чёрная плесень. Вода, неравномерными потоками падая из крана, смывает её и уносит с собой в слив. Под ногами образовывается чёрная от спор плесени лужа. За дверью слышен шум: Такахаши бродит по квартире и постоянно спотыкается, через раз выругиваясь себе под нос. Кенши не был похож на себя — лицо чуть состарилось, а его шаги стали грузнее. Вместо шоркающих коротких шажков квартиру заполняли топающие, кажется, тридцатипяти дюймовые шаги. Они клокочут о скрипучий пол, раздаются гулким эхом и оседают в пустоте. Раньше такого не было. Когда Джонни выходит из ванны, с его волос капает вода, а на угловатых от худобы бёдрах висит полотенце с кровавым следом сбоку. — Почему у тебя всё так поменялось? — спрашивает его Кенши, сидящий на диване. Джонни скользит взглядом по Такахаши и опускает глаза к предмету мебели — на нём новое постельное. — Я ничего не трогал, — отвечает Джонни. — Бардак. Без тебя тут никто не прибирался. — Мисс Райли уехала? — Давно. — Надо убраться, — заключает свои мысли Кенши, вздыхая. — Я ещё не совсем освоился. — Повязка прикольная. — Уберись, Кейдж. Джонни ходит по квартире со шваброй, на конце которой повисла мокрая тряпка. Он размазывает пыль по полу, не сильно заморачиваясь с уборкой. Кенши стоит у раковины на кухне и моет посуду — всё то, что осталось с его последнего визита. Кейдж отрывает взгляд от пола и смотрит в окно. Там снова идёт снег. Вечереет. В стекле он видит отражение профиля Такахаши — он широкий, еле-еле помещающийся в тёмное полотно окна. Исхудавший Джонни на контрасте с Кенши выглядит нелепо. Кейдж качает головой и вновь принимается растирать пыль по полу, краем уха слушая шум воды и стук столовых приборов о керамику со стороны раковины. Когда тряпка перестаёт собирать пыль, Джонни смотрит на неё: она вся чёрная. Он всполаскивает кусок ткани в раковине уборной и оставляет там же, после относя в комнату и швабру. В тот момент, когда он выходит из ванной, вода на кухне выключается — Кенши закончил. Они пьют чай, сидя за столом ровно так же, как сидели несколькими месяцами ранее. Кенши дважды пытается обмакнуть ложку с сахаром в кружку, но оба раза промахивается, рассыпая песок по столу. — Дерьмо, — шипит от раздражения Такахаши, бросая ложку на стол. Джонни молча пару раз глотает содержимое своей кружки, прежде чем поставить её обратно на стол и своей ложкой положить Кенши сахара в чай. Он, в отличие от Такахаши, не промахивается. — Я думал ты уже привык ничего не видеть, — задумчиво говорит Кейдж, перемешивая сахар в чае Такахаши. — Я же говорил, что ещё не освоился, — сердито отвечает Кенши, ставя локоть на стол и утыкаясь лицом в ладонь. — Как это вообще произошло? — спрашивает Джонни, закончив перемешивать чай Кенши и убрав из него ложку. — На турнире влетело, — кидает в ответ Такахаши, убирая руку от лица. Он берёт кружку и несколько раз крупно отпивает из неё. Кейдж, пока голова Кенши запрокинута назад, смотрит на то, как движется его кадык — дёргается с каждым глотком, пропадает за кожей и вновь появляется за ней, натягивая её на себя. — Повязка тебе действительно идёт. — Спасибо? Джонни меняет постель на полу — он кидает пыльное бельё в ванну, думая, что потом отнесёт его в прачку, а затем стелит новое спальное место для Кенши на полу. Такахаши сразу же ложится спать, не дожидаясь того, когда ляжет Кейдж. Джонни несколько минут смотрит на спящего Кенши, прежде чем последовать его примеру и лечь на диван. Утром Кейдж просыпается от звуков на кухне. Там, за спинкой дивана, трещит масло и свистит старый чайник. Когда он смотрит в сторону шума, перекинув вес собственного тела через диван, то видит Кенши за плитой, который что-то мешает в сковородке на ней. На соседней конфорке от сковородки стоит истошно орущий чайник. Кенши поворачивается на Кейджа, кажется, даже в столь жуткой какафонии звуков услышав его. — Утра, — с нотой облегчения в голосе говорит он. — Поможешь? Убери чайник, пожалуйста. Джонни снимает чайник с плиты и ставит его на стол. Запахи, наполняющие кухню, до боли знакомы. Создавалось такое впечатление, что Кенши здесь был до этого буквально вчера. Но прошло два месяца. Силуэт Кенши, сидящего за столом, царапающего узоры вилкой на тарелке, похож на больной сон. Кейдж не говорит ни слова — лишь неспешно ест завтрак, изредка запивая еду чаем. От него уже начинает воротить желудок, но он не жалуется. Днём они продолжают убираться: Кенши до конца разбирает шкаф у стены, до которого Кейдж во время его отсутствия даже и не думал прикасаться. А сам Джонни протирает от пыли все поверхности, до куда может дотянуться — до верхней полки шкафа рука не дотягивается. В процессе на некоторых поверхностях он находит наслоившуюся от сырости плесень, на других — опавшую с потолка побелку, а за косяком у балкона находит ствол. Тот, который Кейдж метнул туда ещё в первую свою неделю здесь. Джонни одурённо крутит его в руках, смотрит за тем, как небольшими кусками с него сваливается блеклая пыль и как сквозь всю её серость виднеется лёгкий проблеск металла. В небольшом пятнешке чистоты — у дула, которое было прижато всё это время к стене, абсолютно чисто. Кейдж направляет пистолет дулом себе в лицо и смотрит на него. Металл блестит, даже очень. Кейдж видит в нём затемнённое отражение комнаты со странного угла и вглядывается в обстановку со стороны. Только сейчас она кажется ему странной, несмотря на несколько месяцев жизни в этом месяце без подобной мысли. — Ты чего притих там? — появляется сзади него Кенши. — Что-то нашёл в своих залежах? — Просто задумался. Джонни поднимается с пола и идёт к комоду, на котором прибеднился квадратный телевизор. Пистолет с тихим стуком о дерево ложится сзади коробки. Кейдж думает о том, как бы ему выбросить его, да так, чтобы никто этого не заметил. Кенши слышит абсолютно всё: скрип половиц от шагов Кейджа, его неровное дыхание, как при взволнованности, и тихий-тихий, премерзкий, невероятно глухой стук железа о комод. Постепенно на улицах города становится ещё больше снега. Кенши понимает это, когда, выйдя на балкон, чувствует, как под его ногами хрустит совсем свежий снег. Он пытается стоять на улице, облокотившись о перила, дышать морозным воздухом и ни о чём не думать. Но у него не получается. В голове сотнями трезвонят колокола мыслей — всё из-за черноты перед глазами. Каждый день он готовит Кейджу и себе поесть, до конца убирается в квартире и уже даже думает затеять ремонт в уборной, ибо капающий кран его достал. Но каждый раз, в компании Джонни, он молчит. Держит язык за зубами, не желая говорить с Кейджем о происходящем. Всё до жути просто — он знал, что Джонни не заговорит об этом сразу, если вообще заговорит. Монета с громким звоном падает в отверстие и катится по механизму машинки куда-то вниз. Спустя пару секунд раздаётся характерный щелчок и приборная панель стиралки загорается зелёным. Кенши закидывает в коробку грязные простынь и одеяло, после чего захлапывает дверцу. Он нажимает на кнопку сбоку, и стиральная машина начинает низко гудеть. Здесь, в прачечной, в прошлый раз пахло стиральным порошком и яблочным мылом. Сегодня же здесь пахнет сыростью и плесенью. Секунды перетекают в минуты, а те, в свою очередь, в часы, которые неминуемо становятся сутками. Время здесь идёт неправильно долго. Среди мёртвой тишины раздаётся громкая мелодия, оповещающая о завершении стирки. Кенши встаёт с дивана и плетётся к коробке, откуда достаёт уже сухое после стирки и сушки бельё. Это занимает у него непривычно много времени: простынь цепляется за барабан машины, встрявает в резиновом кольце, окружающем окошко-иллюминатор, и в конце концов падает на пол, вероятно, в лужу грязи с чьих-то ботинок. Кенши не удосуживается проверить эту теорию на правдивость — он просто кидает простынь обратно в барабан, сразу же закрывая дверцу за ней. Он тратит на стирку на семь долларов больше предполагаемого. Бельё отправляется обратно в шкаф, а сам Кенши с тяжёлым вздохом падает на диван где-то в ногах смотрящего телевизор Джонни. Тот, в свою очередь, не отлепляет взгляда от экрана, продолжая впитывать в себя картинку из коробки. Лишь спустя несколько минут тишины Кейдж подаёт голос: — Почему не Япония? Тебе бы там помогли. — Не хочу, я же говорил, — кратко отвечает Кенши, после, добавляя: — Были мысли остаться в Китае… Но, знаешь… С тобой получше, чем с ними. — Гнить со мной? — тихо смеётся Кейдж. — Ты в любой момент можешь перестать это делать. — Скоро выведешь меня на истинный путь, Кен-долл. — Боже правый, не называй меня так. В эту ночь Джонни не снится Кенши, его пустые глазницы и кровь на его лице. Только чернота, похожая на мазут. Такая, которая всем и снится.

***

— Скоро уже зима закончится, а ты за всё время ни разу на улице и не был, — говорит Такахаши, стягивая с шеи красный шарф и ставя на пол полиэтилоновый пакет с продуктами. Тот наклоняется и громко шуршит. — Выходил, — отвечает Джонни, выходя в коридор и забирая покупки с пола. — Раз пять. Может даже семь. Я не считал. — В семь раз больше, чем я ожидал. Впечатляюще. Ручки пакета оставляют на пальцах Кейджа красную зебру. — Какой ты важный. Кенши, скинув с себя пальто, проходит глубже в квартиру и облокачивается о стену, обращая на того пустые глазницы, скрытые красной повязкой. — Говнюк. Точно же. — Психотерапевт. Точно же, — дразнит Кенши Джонни. Это похоже на перелётных птиц — оно приходит и уходит, подобно приливам и отливам. Как нефть: обволакивает тугой плёнкой и душит. Но когда оно уходит, то у Такахаши едва хватает времени отдышаться. Ему начинает казаться, что это его проклятие. — Почему мы снова говорим об этом? — Не знаю. — Вот и заткнись. Джонни слушает: молча до конца разбирает пакет, а затем перекладывает бóльшую часть покупок в холодильник. Квартира наполняется запахом горелого сахара, соевого соуса и острого перца. Джонни слышит эту смесь даже с дивана, поэтому думает про себя, как Кенши, стоящий у плиты, всё ещё не задохнулся. С его возвращения прошло около недели, но Джонни всё никак не может привыкнуть к постоянному шуму. — Воняет, — задумчиво спустя несколько минут терпежа заключает Джонни. — Сам ты воняешь. И я не вру. Они ужинают. Кейдж думает о том, что с того момента, как с ним снова начал жить Кенши, он стал лучше есть. Еда такая же на вкус, как и всегда: пряное месиво вкусов, которые Джонни не может отличить по своей натуре: он человек белый, и его пик кулинарии — кремовый суп из банки. Но даже так старания Кенши вызывают внутри него что-то приятное и греющее. Когда еда в тарелке Такахаши заканчивается, он со вздохом откидывается на стуле и уставляется красным полотном на Джонни. Его пустой взгляд, скрытый повязкой, создаёт ощущение какой-то мутной недосказанности. Такой, что губит браки, ломает дружбу и оставляет людей враждующими. Но с Такахаши всё по-другому. Кенши успокаивает, хоть его и нет. Джонни неожиданно начинает: — Я знал, что рано или поздно окажусь в такой ситуации, — он скребёт вилкой по тарелке, размазывая схватившийся от крахмала соевый соус по её площади. — Я надеялся умереть. — Оно было видно, — соглашается Кенши. — Когда я пришёл сюда неделю назад и смог открыть дверь, то думал, что найду тебя с мутными глазами. — Я был близок к этому, знаешь ли. Такахаши качает головой, кажется, вспоминая что-то. — Я тоже думал, что умру. На турнире, в смысле, — Кенши на секунду замолкает, подбирая слова. — Но я тут. С тобой. Джонни плотно сжимает губы, думая, что бы ему ответить. — Никогда этого не говорил, — начинает Кейдж. — Но… Спасибо. — Тебе спасибо, Джонни. Тем же вечером Кенши ещё раз обрабатывает ожоги на руках Джонни, тщательно мажет каждый из них кремом, который он купил в прошлый свой визит. Он скользит пальцами от одного к другому, аккуратно создавая на каждом из них маленькие шапочки из белой смеси. — Мимо, — указывает Джонни, когда Кенши тыкает кремом на кончике указательного пальца мимо ожога. — Давай я сам. Я сам это сделал, сам и… уберу. — Дай мне закончить! — неожиданно громко отвечает Кенши. — Чуть-чуть же осталось. — Молчу. Джонни чувствует тёплые пальцы Кенши и холодный крем. Он помнит, как эти ожоги появились — каждый из них. Правда теперь их бóльшая часть — лишь затянувшиеся отметины. — Шрамы украшают мужчину, — вслух думает Кенши, заканчивая обрабатывать руку Джонни. — Ты весь в татуировках. Это же тоже шрамы? — Думай, как хочешь.

***

В один день Кенши, вернувшись с улицы, снимает с себя шарф и говорит вглубь квартиры: — Там на улице тепло, прогуляемся? Джонни встречается с ним глазами, и когда Кенши чувствует его взгляд на себе, то улыбается желтоватыми зубами. Эта улыбка кажется ему как никогда родной. Кейдж останавливается у ворот в парк и смотрит ввысь: они всё такие же огромные. Кенши встаёт возле него. — Что-то не так? — Просто задумался, — отвечает Джонни, отмахиваясь от мыслей. Они заходят в ворота и оказываются в сквере. Тепло. Тут постепенно тает снег: он оседает по углам небольшими кучками и превращается в плотный лёд, тающий и показывающий под собой перегнившую, тёмную, почти коричневую от старости траву. И теперь под ногами он не хрустит, а нудно хлюпает. Липнет к подошве ботинок и скрипит, если наступить на него посильнее. Они идут по привычной дороге — вдоль небольших холмов и отдалённых деревьев, петляют у островов гнилой травы и в конце концов оказываются на опушке, если пройти меж кустов которой, окажешься у пруда. Джонни тут не был около месяца. — Я всё ещё удивляюсь тому, что ты не знал про это место. — Я многое про себя не знал, — говорит Джонни. — И про тебя… тоже. Кейдж неожиданно понимает, насколько многое он упустил. И от того на душе странно. Не из-за чувства вины или той же недосказанности, а из-за компании Кенши. Он заполняет дыру в груди, больно отдававшую импульсами в висках. Он заполняет дыру в груди, вызывавшую ежедневные кошмары. Он заполняет дыру в груди, жрущую Джонни изнутри. Странно то, что Кейдж никогда об этом и не задумывался. Джонни продолжает: — Я тебя воспринимал как должное, хоть и не должен был. Почему ты вообще остался? — Три слова, — улыбается Кенши. — Точно-о-о… — поняв, что имеет ввиду Такахаши, тянет Кейдж. — И я… Наверное. — Придурок. Корка льда на пруде постепенно оттаивает: сверху неё виднеется слой воды, а сама корка кажется в разы более тонкой. Настолько, что шатающийся от ветра рогоз пробил своим стеблем место вокруг себя. Стоящая вода не мёрзнет — настолько за последние пару дней стало теплее. — Тут слишком красиво, — тихо говорит Кенши, стоящий за спиной Джонни. — Ты же не видишь ничего, — недоумевает Кейдж. — Оно мне не мешает, — возражает Такахаши. — Насмотрись для меня. Потом, может, расскажешь. — Тут пруд, — начинает Джонни. — Тот, в котором я тогда увидел своё отражение и пересрался. А ещё… снег. Повсюду. Но он тает. Скоро весна. — А ты? — спрашивает Кенши у него. Джонни от резкости вопроса на секунду замолкает, хмуря брови. Он поворачивается на Кенши и переспрашивает: — А что… Я? — Опиши себя. Я тебя не помню. — А… — тянет Джонни, вновь подходя к пруду и смотря в штиль на льду. Впалые щёки, блеклая кожа, морщинистый лоб и уставший взгляд — вот, что встречает его в отражении. С десяток секунд он просто молчит, смотря на себя. Джонни думает, говорить ли Кенши правду, пусть тот, скорее всего, прекрасно понимает, как выглядит Кейдж. — Щёки… худые. Бледный. И глаза у меня странные, — заключает Кейдж, отходя от воды и смотря на Такахаши. — Красивый. — Не ври. — Не вру. Жизнь не останавливается на твоей внешности. Это всё равно рано или поздно произойдёт. Слова Кенши отрезвляют, кажутся чем-то здравым. Впервые за долгое время Джонни чувствует, как уголки его губ расходятся в разные стороны, а зубы обнажаются в доброй улыбке. — Спасибо тебе, Кенши. Такахаши тоже улыбается. Свет, падающий с неба, отражается в его угольных волосах, открывая вид на увеличившуюся с прошлого его визита в размерах седину. Время действительно никогда не останавливалось.

***

Солнце садится за горизонт, оставляя заслугу освещения на попечение луны и звёзд. — Когда всё закончится, то я, наверное, уеду из Японии, — начинает Кенши. — А ты? — Не знаю, — жмёт плечами Джонни, взглядываясь в тёмное небо, словно ища там что-то. — Мне надоела жизнь богача. — Неужели, — смеётся Такахаши. Он показывает пальцем в небо. — Смотри, созвездие Мученика. Его обычно тут не увидишь. — Прямо как я. — Так чем бы ты занялся? Если надоела жизнь богача… то… может, ферма? — Ну… — снова задумывается Джонни, прежде чем звонко засмеяться. — Что смешного? — обиженно спрашивает Кенши, поворачивая голову и смотря на Джонни. У него красивые глаза. — Я бы жил на отшибе Нью-Йорка в кирпичной многоэтажке и курил дешманские сигареты как паровоз.