The Flash

«На самом деле — мне нравится тишина ночи, и мне нравишься ты, который найдёт меня в ней». Кенши совсем не изменился: всё та же красная рубашка, помятая кожанка и угольные волосы с редким отблеском седины в них. — Что ты здесь делаешь? — Кенши глухо усмехается, приосаниваясь в стуле напротив Джонни. — И ты так здороваешься со стариной Такахаши? — руки самурая складываются на груди, а сам он горделиво улыбается. — Тебя просто найти. — Мне всё равно, — Кенши сдержанно качает головой в ответ. Признаться честно, Кейдж не грезил увидеть его после всего произошедшего, от чего внезапное появление Такахаши собственной персоной казалось чем-то сюрреалистичным. На журнальном столике стоит две кружки с чаем. В чае Кенши три кубика сахара, а перед ним самим стоит тарелка с пирогом мисс Райли. В кружке Джонни нет ни грамма сахара, только коричневого цвета кипяток. Кейдж хранил несколько пакетиков чая на случай, если отходняк от похмелья будет из рук вон плохим, но пригодились они ему только сейчас. — Херово ты обосновался, — окинув квартиру беглым взглядом, заключает Такахаши, задумчиво хмыкнув. — Я и не пытался сделать хоть что-то, — Кейдж стучит указательным пальцем по ручке кружки, оперевшись щекой о ладонь. — Почему я не удивлён? Повисает неловкая тишина, прерываемая лишь мерным постукиванием пальца Кейджа о кружку. — Так что ты тут делаешь? — Кенши кашляет в кулак, отводя взгляд от Джонни. — Говорить честно или соврать? — Джонни скользит глазами к лицу Такахаши, после чего отвечает: — Что тебе удобней, — с губ самурая слетает неловкий смешок, и он, вздохнув, поднимает голову и смотрит на Кейджа. — Ты — редкостный говнюк, — зубы Джонни оголяются в нахальной улыбке, а в уголках глаз собираются морщины. — И без тебя знаю. Кенши подносит кружку ко рту и делает крупный глоток. Джонни молча наблюдает за ним, всё так же облокотившись щекой о руку. — Мне нужно было найти тебя, от того я и тут, — наконец говорит Кенши, выпив добрую половину содержимого кружки. — Я думал, ты умер, — ни на секунду не задумавшись, кратко отвечает Кейдж, откидываясь на спинку стула. С чего-то слова Кенши не вызывают в нём ни миллиграмма эмоций. Такахаши цокает, а затем одним движением руки опрокидывает в себя остатки чая и краями пальцев двигает Джонни тарелку с пирогом. — Поешь, ты как труп. — С каких пор ты со мной так разговариваешь? Даже после того, что произошло? — самурай трёт переносицу боком указательного пальца. — Мне пора идти, — Такахаши поднимается со стула и задвигает его ближе ко столу, предварительно отряхнувшись. — Мило, — Кейдж встаёт из-за стола и, следуя примеру Такахаши, задвигает стул. Джонни стоит в прихожей, скрестив руки на груди. Кенши сидит в полуприседе перед ним, завязывая шнурки на своих лакированных туфлях. Кейдж выжидающе пялится на его затылок. Когда Такахаши заканчивает завязывать шнурки и поднимается на уровень Кейдж, то раздосадованно вздыхает. — Увидимся, — Кенши протягивает руку, подавленно улыбаясь. — Мы не увидимся, — Джонни жмёт руку и осторожно трясёт ей, стараясь не смотреть на Кенши. Он наблюдает за тем, как Такахаши закрывает за собой дверь, и прислушивается к происходящему снаружи до тех пор, пока не перестаёт слышать дребезжание лифта.

***

Джонни стоит у ветхой могилы, надписи на которой уже давно затёсаны гулким ветром. В руках две вялые розы, а в мыслях пусто. Из читающихся букв в граните складывается «Кейдж», а земля перед ним заросла травой и смрадит смертью. Внезапно, надгробие взрывается, и дробь из осколков склепа летит Джонни в лицо. Он кричит от боли, роняет цветы на землю и закрывает глаза руками, а когда убирает их, то понимает, что ничего не видит. Осколки попали в глаза, и теперь он слеп. Пластиковый станок выскальзывает из трясущихся рук и скатывается по стенкам раковины вниз. Он скрипит о неё, прежде чем остановиться и оказаться прямо под потоком прохладной воды. Она отскакивает от пластиковой ручки в разные стороны, после стекая к лужице над сливом. С правой щеки Кейджа стекает тонкая струйка крови, начинающаяся у окончания скулы и заканчивающаяся на уровне подбородка. Джонни смотрит на себя в зеркало, плотно сомкнув губы в одну целую линию. Они едва видно дрожат. Капля крови скатывается с лица и падает в воду. Кейдж опускает взгляд и смотрит на то, как кровь окрашивает лужицу, как расходится мелким калейдоскопом и сразу же исчезает. Он не слышит ничего, кроме постепенно нарастающего звона в ушах и отдалённого визга сирены где-то снаружи дома. Палец ложится на порезанную щёку и смазывает с неё ещё одну оформившуюся капельку. Она лопается на подушечке пальца и затекает в её небольшие трещинки. Джонни моргает несколько раз, приходя в чувства, вновь смотрит на окровавленный палец и, тихо выругавшись сквозь зубы, выключает воду. Он вытирает след крови с лица полотенцем и плетётся в основную комнату. Кейдж опускается на колени и рыщет глазами меж полок небольшого шкафа, расположенного сзади дивана. Там он находит упаковку пластырей — их ему дала мисс Райли, увидев ожоги от сигарет. Кейдж корёжится перед зеркалом в ванной, пытаясь нормально закрепить пластырь на лице. Порез достаточно большой: в длину, как минимум, в фалангу указательного пальца, а щиплет так, словно его только что облили перекисью. Странное это дело — ведь даже в детстве он пластырями не пользовался. Лишь однажды матушка ему нацепила один на разбитую коленку да отправила дальше играться на заднем дворе. А ещё Кенши. Кейдж точно припоминает усидчивое пыхтение самурая над его предплечьем, когда Джонни по дурости изрезал его себе катаной, понтуясь перед ним. Налепив пластырь на уже не кровоточащий порез, Джонни с облегчением вздыхает. Он так и не закончил бриться: добрая половина лица всё ещё была обросшей, а над губами красовались мужицкие усы. Быстро умыв лицо, Кейдж продолжает изворачиваться перед зеркалом, пытаясь хоть как-то побриться. Привыкнув к дорогущим триммерам и специфичным раскладным бритвам из того странного места, Джонни дешёвые станки казались неудобными и непривычными. В квартире темно: уже смеркается. С визита Кенши прошло неясно сколько времени — Кейдж после снисхождения господина Такахаши во времени лучше ориентироваться не стал. Джонни, закончив бриться, выходит из ванной и без сил падает на диван, упираясь лицом в скомканную подушку.

***

— Как ты умудрился изрезать себе руки? — причитает Кенши, обрабатывая покрытые порезами предплечья Кейджа. — Оно само, ей-богу, — Джонни кивает на отметины, вскидывая брови ко лбу. — Отвернулся на секунду, а тут… Бац — и всё. — Ты как ребёнок, Кейдж. Я же говорил, что баловаться с катанами нельзя, — Такахаши кидает красную от крови ватку в сторону и рвёт бумагу упаковки пластыря, лежащего сбоку от него, следом сдирая защитные крылышки с бандажа. — Сильно болит? — Не стеклянный — выживу, — Кенши тепло улыбается в ответ, вызывая у самого Джонни придурковатую улыбку. Пластырь, который Такахаши наклеил на конец большого пальца, ложится на самый маленький из порезов. Он разглаживает его по ране, и тот прилипает как влитой. Кожа неприятно саднит от клея. Следом пластыри оказываются поверх и других ран, и рука болит уже не так сильно. — Спасибо, — тихо говорит Кейдж, едва Такахаши доклеивает последний из пластырей. — Было бы за что, — отмахивается Кенши, выбрасывая бумажки от пластырей в небольшой пластиковый пакет, которые Кейдж притащил с собой с Земли. — Ещё как есть за что, — Джонни наигранно прыскает. — Без твоей помощи я бы не мог бы дрочить неделю, а то и две! Рука перестаёт полностью болеть только на следующий день.

***

Джонни широко раскрывает глаза, и ему кажется, что они вот-вот вылетят из глазниц. Он лежит в ванне, полной крови, а напротив него, завалившись назад, сидит Кенши. У Такахаши нет глаз, из его открытого рта с уголков губ стекает кровь, а в его лоб воткнута катана. Кейдж её сразу вспоминает — та самая, которой порезался в свой последний день пребывания в компании Кенши. Внезапно кровь начинает пузыриться, и через несколько секунд катана с хлюпаньем выскакивает из головы Такахаши, разворачивается и одним движением втыкается в грудь Кейджа. Кейдж вскакивает с дивана с щемящей болью в груди, хватая воздух ртом в немой агонии. Джонни судорожно выдыхает, кладя руку на грудь, пытаясь нащупать пульс. Сердце бешено колотится, а в висках стреляет. В квартире всё так же темно: за окном даже не горят огни города, а на улице, несмотря на шум в ушах, и вовсе по-дурному тихо. Кейдж смотрит в окно и в темноте видит своё тусклое отражение. Он видит только очертания, но и те выглядят до боли незнакомыми и чудными. Джонни сглатывает, чувствуя, как сердце стремится подняться ввысь по горлу из грудной клетки и вылететь через рот. Когда дыхание стабилизируется и в ушах больше не орёт сирена, а скорее шипит радиоприёмник, Кейдж тяжело вздыхает. Он не засыпает до самого утра, ложась обратно на диван только когда в окна комнаты начинают биться первые лучи солнца. Всё это время он простоял на одном месте, глядя вникуда. В сегодняшнюю ночь ему как никогда хотелось найти свой револьвер и попытать удачу во второй раз. Если бы пистолет выстрелил, то тогда Кейдж был бы в посмертном выигрыше. Уже утром он смотрит в потолок, считая трещины. Кажется, их там, как минимум, с миллиард. Либо же Джонни просто сбился со счёта и считал одну и ту же трещину всё это время. Трещину, подобную ему. Он вспоминает мать: то, как та ругалась за оплошности на кухне и неубранную комнату. Сейчас бы она была просто в ярости. Он вспоминает своего дотошного братца — настоящего придурка, изводившего нервы Джонни всё его отрочество. А ещё он вспоминает Кенши. В который раз. Скоро в стенах комнатушки начнут появляться дыры — Джонни лежит на диване и смотрит в одну точку на стене с самого рассвета. Трещина ему надоела и, не найдя лучшего решения, он перевернулся на бок и теперь бестактно изучал кирпичную стену, просто пялясь в неё. На улице шумят люди и изредка сигналят машины, а с кофейни, расположившейся в подвале здания напротив, доносится аромат ужасно крепкой робусты. Джонни слышит назойливое жужжание мухи, вероятно, прилетевшей на заветрившийся пирог мисс Райли. Кейдж так и не осилил его, ибо его начало тошнить после одной десертной ложки. На большее его не хватило — стошнило бы прямо на месте. Но Джонни и не жалуется, ибо он никогда фанатом подобной стряпни не был. Он кладёт ладонь правой руки на лоб и проводит ею вниз, щупая каждую из морщинок, каждый из недостатков его лица. Бритая щека легко колется. Джонни ведёт по ней чуть дольше, чем по остальному лицу, пытаясь запомнить расположение всех волосков. Когда ладонь оказывается на сухих губах, Кейдж выдыхает в неё и морщится от запаха. Как только Такахаши разговаривал с ним? Джонни уже думал встать и на скорую руку почистить зубы, ведь у него и щётка зубная есть, да и паста тоже имелась, но тело как будто прилипло к дивану. За последний месяц этот диван на пару с мисс Райли были единственными, кто терпел его бесполезное существование. И если добродушная хозяйка поступала так из жалости, то диван, наверное, при первой же возможности убил бы Кейдж за его образ жизни и постоянную тошноту. Внезапно в углу комнаты радостной трелью раздаётся рингтон звонка. Джонни уже и забыл про то, что у него есть мобильник. Он не без боя с самим с собой поднимается с дивана и медленно шоркает ногами в сторону телефона, стоящего на зарядке в самом дальнем углу квартиры. Если память Кейджа ему не изменяет, то телефон пролежал там недели две, а может и три. Или может он там лежал с того момента, как Джонни впервые тут появился. На экране мобильника тридцатым импактом, белым поперёк чёрного выведено: «Хозяйка хаты». Джонни свайпает зелёную кнопку вверх, принимая вызов, а затем прижимает телефон к уху. — Да? — мисс Райли счастливо охает, радуясь ответу. До этого она уже звонила ему, но Кейдж либо упорно игнорировал звонки, либо вовсе не слышал их. — Джонни, дорогуша, прости, что докучаю вторые сутки, но как ты там? — на фоне голоса женщины Джонни слышит неразборчивый бубнёж её мужа, мистера Райли. — В полном порядке, — безучастно отвечает Кейдж, прижимая телефон ближе к уху. — Славно-то как! — вслед за этими словами следует строгое «цыц»: судя по всему, мистер Райли чем-то недоволен. — Мой муж зайдёт к тебе вечером, хорошо? Он передаст тебе почту и счета, ибо они приходят к нам на дом. — Без проблем, — мисс Райли коротко благодарит Кейджа, прежде чем сбросить звонок. Джонни падает на диван, думая только об одном: «лишь бы в почте было приглашение на мою казнь». Ему снится Такахаши, подвешенный за рёбра к огромному крюку, которым мясники разделывают свиные туши. Кожа под острым лезвием изорвана, а из раны нещадно хлещет кровь. Джонни подходит к нему ближе и кладёт руку на бок, покрытый огромным полотном татуировок. Кенши дёргается от касания, и крюк входит в него глубже. Такахаши срывается на крик: молит о помощи, отчаянно дёргается в воздухе, насаживаясь на крюк всё глубже и глубже. В один момент он замолкает, а тело его повисает так, как повисла бы тряпичная кукла на рыбацком крючке. Джонни будят несколько стуков в дверь. Рубашка от пота прилипла к его телу, а во рту было сухо. Он лежит в тишине несколько секунд, слушая собственное сердцебиение, прежде чем в дверь снова стучатся. Кейдж встаёт с дивана и идёт в прихожую, где крутит замок двери, после открывая её. На пороге стоит худой мужчина, на первый взгляд такого же возраста, как и мисс Райли. — Сынок, разбудил? — спрашивает мистер Райли, осмотрев Джонни от пят до макушки. Кейдж не сомневается, что выглядит, как дерьмо, от чего вопрос мужчины кажется резонным, несмотря на всю его глупость. — Ничего страшного, дедуль, — мужчина облегчённо вздыхает, а затем зарывается в кожаную сумку, повисшую через худое плечо. — Так… — мистер Райли достаёт несколько конвертов, и протягивает их Джонни. — Только счета, сынок. Ты уж прости. У Кейджа прыти не хватит спросить, за что мужичок извиняется, поэтому он без лишних слов берёт конверты из его рук и кивает головой в знак благодарности. Джонни уже было закрывал дверь, потянув её за ручку на себя, когда его остановил голос мистера Райли: — Я тут заметил, что у вас выход на крышу открыт, — мужчина кивает головой куда-то вбок. — А тут колорит такой… Красиво, в общем-то. Ты сходи, посмотри, вдруг понравится. Ты у нас паренёк серьёзный, но не чёрствый. Мечтательный, в смысле. Аки Британец. — Спасибо, дедуль. Мистер Райли снимает с себя выцветшую кепку с выгнутым козырьком и на прощание кланяется, подобно джентльмену. Кейдж закрывает за ним дверь, едва тот отходит от неё. Кинув конверты на тумбочку и даже не думая посмотреть их содержимое, Джонни идёт в сторону балкона. Он не был на нём с той ночи, когда его тошнило от кошмара, и, кажется, он тогда в последний раз считал шаги. Но слова мистера Райли напомнили о его существовании. На улице, несмотря на постепенно холодеющую осень, тепло. И снова темно. Джонни кажется, что совсем скоро он забудет, как выглядит дневной Нью-Йорк и в конец привыкнет к вечерним огням города. Но он не жалуется. Кейдж садится на край балкона, упираясь руками в низкие перила и спуская босые ноги в пустоту под ним. Прохладный ветер обдувает их, и, несмотря на температуру за двадцать градусов, ступни быстро мёрзнут. Только сейчас, спустя месяц нахождения тут, Кейдж понимает: он в тупике. Будущее, которого он раньше остерегался и боялся, теперь при нём. На нос капает капля дождя, а затем ещё одна. Постепенно из собравшейся над домом Кейджа тучи начинает лить ледяной дождь. Он сидит ещё несколько минут под ним, вымокая практически полностью, прежде чем встать и уйти обратно в квартиру. Джонни надеется заболеть воспалением лёгких или даже ангиной, чтобы умереть. В который раз упав на диван прямо в мокрых вещах, Кейджу кажется, что из его ушей течёт кровь. Всё из-за шума в ушах, ведь тот не пропал даже под звуками дождя и был всё ещё при нём. Вспоминая жуков и личинок из кошмаров, такой исход ему казался не то чтобы плохим. Всяко лучше, чем эхо в ушах. Стук дождя за окном усиливается — там уже целый ливень. Джонни смотрит в чёрный потолок, пытаясь найти в нём старую добрую трещину. Но видит лишь темноту. Глаза метаются из стороны в сторону: ищут остатки его здравомыслия, но ничего не находят. Он чувствует только сырость под собой, боль в ушах и то, как сердце бьётся о рёбра. Кейдж лежит так, пока не чувствует, что футболка начала сохнуть на животе. Вокруг смоляная тьма сродни нефти. Он тянется рукой до столика, хватает с него одну из сигарет, лежащих там уже несколько дней, и зажигалку. Палец соскальзывает с колёсика и некоторое время Джонни борется с ним, пытаясь добыть из зажигалки хоть какое-то пламя. Когда комната тускло освещается малюсеньким огоньком меж его пальцев, он поджигает сигарету, сразу же закуривая, и кидает зажигалку обратно на стол. Кейдж думает о том, что завтра нужно будет сходить на крышу и спрыгнуть с неё.