Семья

Пальцы судорожно сжимают бумагу, пока Августа снова и снова перечитывает пришедший ей приказ. «Причина... предательство... устранить...». Подпись Её Величества. И печати. Но от того, что ей нужно сделать, внутри всё сжимается от ужаса и отчаяния. Устранить четвёртую Предвестницу. Арлекино. За предательство. Августа с тихим сипением съезжает по стене, выпуская бумагу из рук. Она медленно опускается на пол, шелестя едва слышно, но в тишине этот звук обращается звоном набата. Августа обнимает себя за плечи, с хрипом втягивая в лёгкие воздух. Она не может. Это не может быть правдой. Отец не предала бы Её Величество, но обвинять Её Величество во лжи — поступок такой же отвратительный и непростительный, как и пришедший приказ. Почему она? Почему приказ пришёл ей? Не Лини, преемнику Арлекино, а ей? В глубине души Августа прекрасно знает ответ. Если Её Величество хочет наказать Отца за предательство, что ударит больнее? Или, вернее, кто? Августа знает ответ, и он ей не нравится. А ещё она знает, что ей нужно сделать выбор — между преданностью Отцу, вырастившей её, давшей ей дом, и Царицей, которой подчиняются все Фатуи. А Августа Фатуи, уже даже не ребёнок дома Очага — она выросла, ей уже двадцать лет, и она должна делить верность между домом и Царицей, крио архонтом. До этого момента — пока цели дома, Отца и Её Величества совпадали, — ей не приходилось думать о том, что произойдёт, если когда-то они не сойдутся. Августа дёргает шпильки из пучка — резко, безжалостно, с болью вырывая их из сложной причёски, — и волосы рассыпаются волнами по плечам и спине. От этого не становится легче, но она хотя бы отвлекается на несколько мгновений. Пока не возвращается мыслями к тому, что ей нужно сделать. Августа не хочет даже думать о том, чтобы привести приговор в исполнение. Даже несмотря на то, что это будет значить, что предательницей в глазах Её Величества станет ещё и она. Но если она предаст Царицу ради Отца, как отреагирует Отец? Вряд ли она будет рада этому. И уже в её власти будет вынести смертный приговор самой Августе. И она колебаться вряд ли будет, даже несмотря на то, что Августа — одна из её воспитанниц. Августа утыкается лбом в колени со сдавленным скулежом, качается из стороны в сторону, пытаясь успокоиться и мыслить холодно и разумно — всегда ведь могла, никогда не колебалась, ни разу. Выполняла любые приказы Отца, не сомневалась в своей преданности. А теперь её убеждения грозят рассыпаться в прах. Чего стоит преданность? На что она пойдёт ради неё? Августа ловит себя на малодушной мысли — сбежать. Но сразу обрывает себя. Она сбежит — слуги Царицы найдут её. Её найдут — приказ убить Отца перейдёт кому-то ещё. И этот кто-то может попытаться его исполнить. Попытаться — потому что убить Арлекино кому-то уровня дома Очага вряд ли вообще возможно. Арлекино — Четвёртая, её уровень ближе к уровню богов. Но сам факт такой попытки... Августа думает, почему отдан был приказ не кому-то более сильному — тому, кто это сделать может, тому, кто не умрёт, пытаясь. И не понимает. Может, горькая усмешка скользит по губам, это план, полный «божественной мудрости», может, ребёнка из дома Очага выбрали именно для того, чтобы ударить со спины, потому что они ближе всего к Арлекино и она не будет ждать предательства? Тогда всё выйдет сделать без лишнего шума... Августа закрывает глаза, не желая продолжать цепочку. — Августа, что происходит? Августа поднимает голову и замирает — под рёбрами появляется тянущее, тоскливое чувство. В глазах Отца заметны отголоски нетерпения и лёгкого раздражения. — Я пять минут пытаюсь тебя дозваться. Что происходит? Августа шатко поднимается на ноги, держа в дрожащей руке бумагу с приказом. Страх грызёт её изнутри, но внешне она выглядит бесстрастной и спокойной, когда молча протягивает документ Арлекино. Та читает его, и в тёмных глазах медленно вспыхивает пламя гнева. Обращённого на Августу. — И чего ты ждёшь? Августа делает глубокий вдох, как перед прыжком в воду. Инстинкт самосохранения воет и кричит, дёргает струны страха и желания выжить — что ты делаешь, глупая, зачем вообще отдала приказ об убийстве Арлекино, той, кого нужно убить?! — Ну, Августа? Выполняй... приказ, — голос Отца леденеет, выстуживая что-то внутри Августы, когда она наконец заставляет себя говорить. — Простите, Отец. Но я не могу выполнить этот приказ. — Ты — что? — страшен не гнев. Страшнее холодная ярость, вспыхнувшая вмиг в глазах Отца. Она хватает Августу за подбородок, ногтями впивается в кожу и смотрит. Долго, пронзительно и испытующе. — Почему? — Потому что я не могу предать вас. — А Её Величество — можешь? — Арлекино опасно щурится и сдавливает подбородок Августы сильнее. Августа отводит взгляд. — Смотреть на меня. Отвечай за то, что ты делаешь. Или ты забыла мои уроки? — жёстко чеканит Арлекино, заглядывая в глаза Августе. — Не забыла, Отец. — Ты знаешь, какое наказание полагается за предательство? — Да. Вы можете убить меня за это. И я готова понести наказание. Арлекино приближает своё лицо к лицу Августы и почти выплевывает: — Неужели ты совсем не ценишь свою жизнь? Чему я тебя учила, спрашивается?! — Ценю. Но цена моей жизни равна тому, что я могу сделать в этой ситуации. А в ней я не могу выполнить приказ и заслуживаю смерти за предательство, — Августа честно и прямо говорит это, смотрит в глаза Отцу — пристально, внимательно, пока в ней самой борются страх и преданность, пока хватает сил стоять на ногах. — Вот как. — Отец внезапно успокаивается. — Значит, ты думаешь, что заслуживаешь смерти? — Да. Отец приподнимает бровь и отпускает подбородок Августы. Она долго молчит, прежде чем вновь заговорить. — К сожалению... Или счастью... я тоже не могу наказать тебя смертью. Но могу запереть тебя в доме Очага до конца твоих дней. Ты никогда его не покинешь. Согласна ли ты со своим приговором? — Я согласна с любым приговором, который вы выберете для меня, Отец. Арлекино бросает на неё быстрый взгляд, в котором Августа, как ни пытается, не может различить ни одной эмоции. А потом протягивает руку. — Глаз бога, будь добра. Августа беспрекословно подчиняется и кладёт электро глаз бога в раскрытую ладонь. Арлекино молча отворачивается и быстро выходит за дверь. На неё ложатся печати Пиро, и Августа только сейчас понимает, что произошло. Ноги не держат, и она опускается на колени, сглатывая горький ком, вставший в горле. Её не убили, но это не приносит облегчения — оставляет привкус разочарования в себе; она должна бы радоваться, но не может, потому что ждала наказания за предательство Царицы. Августа понимает в глубине души, почему Отец её не убила, хотя должна была: как бы она ни пыталась выглядеть суровой и холодной, она была привязана к воспитанникам, и эта связь никогда не была односторонней — Арлекино искренне пеклась об их благополучии и получала привязанность и преданность в ответ. А сейчас... Что будет сейчас? Как быстро Царица узнает о том, что Августа не выполнила приказ? Кому отдаст его снова? Августа не знает. Проходит неделя. Августа проводит её в полном одиночестве, не считая агента, который приносит ей еду. В почти полном одиночестве — у неё нет ничего, кроме беспросветного чувства вины и страха; и, несмотря ни на что, уверенности в том, что она поступила правильно. Когда второй раз за день дверь открывается, Августа не ожидает увидеть на пороге Арлекино. Она плавно заходит в комнату, закрывает её на ключ, и поворачивается к ней — в глазах Отца Августа не видит ничего, кроме спокойствия. — Сиди, Августа. — взмахом руки она останавливает её и сама садится на стул, стоящий напротив кровати. — Твоё заточение закончено. — Вы всё же решили меня..? — Августа замолкает на полуслове, слыша тяжёлый вздох. — Что непонятного в фразе «твое заточение закончено»? — Я не понимаю... — Августа заглядывает Отцу в глаза. — Ты ещё не поняла, что это не был приказ Царицы? — Это был не... Что?! — Августа широко распахивает глаза. — Но печати... Подпись... Она не верит. Не может поверить, не хочет. — Это я подделала подпись. — Но зачем, Отец? — Я хотела узнать, насколько далеко зайдёт твоя преданность. — И вы... — С одной стороны я польщена. С другой — разочарована. Тем, что так и не сумела вбить тебе в голову понятие ценности собственной жизни. — Но я ценю... — Ты была готова отдать её за меня, о какой ценности ты говоришь? Августа замирает и отводит взгляд. — Я... Простите, Отец. Но я действительно не могла предать вас. — Я знаю, девочка моя, — голос Арлекино смягчается, когда она встаёт со стула и приближается к Августе, которая тоже поднимается на ноги. — Я знаю. А потом Отец обнимает её, привлекая к себе со всей силой, на которую способна женщина, испытывающая искренне материнскую боль — необъятную, отчаянную, тоскливую. От Арлекино пахнет огнём и железом, тяжёлым фонтейновским парфюмом, и Августа молча утыкается лбом в её плечо, пытаясь впустить этот запах в себя, пропитаться им. Ей не больно на физическом уровне — она приучена принимать боль, — ей нужна эта близость. Она даёт дышать полной грудью — наконец-то. В руку ложится что-то прохладное, щекочет ладонь, покалывает кожу слабыми разрядами. Августа понимает, что это её глаз бога. — Я надеюсь, что тебе никогда не придётся выбирать на самом деле, кому принадлежит твоя верность. — Я тоже, Отец... Я тоже.