заставь дураков богу молиться

ночь, улица, фонарь аптеки нет пальцами артём осторожно касается евиного плеча. она вздрагивает, вскидывается, выдаёт испуганное "ёб, твою мать!", а потом, разглядев его, садится обратно. артём видел её сто раз. каждый раз — одинаково печальная. такая, что аж смотреть тошно. почему он выбрал именно её, чтобы д о в е р я т ь? джинсы, которые он сам ей и подогнал за полцены, белый свитер крупной вязки с высоким горлом, короткие волосы с выцветшей рыжиной краски, слабо тлеющая сигарета зажата меж пальцев. лак — ярко-оранжевый, ногти сильно отросли. т а к с е б е. ева выглядит, как осенняя хандра. — тебе же нельзя курить. — ага. а ещё, говорят, людей нельзя убивать. и дальше что? она шутливо салютует ему сигаретой с прокушенным фильтром. пахнет пылью, ночным городом, осенней тоскливостью и чем-то ещё. усталостью, наверное. общей. артём вымотан рабочими тёрками и матерью. ева... хер знает. это года такие — все чем-то вымотаны, просто кто-то больше, а кто-то меньше. а ещё есть какая-то недосказанность. ева передаёт ему сигарету. артём затягивается. они молчат. — ты знаешь, что случилось на озере, — он не спрашивает, он констатирует факт. ева забирает у него сигарету. — не знаю. — знаешь. [ она знает: гелик и две волги — охра и васильковая, ева такие видела первый раз. три на восемь. свист пуль. кто-то стонет. крови так много, что мнится, будто озеро стало алым. в сухом остатке — трое на гелике без единой царапинки, в волги поспешно загружают раненых и, кажется, мертвых. ева смотрит глаза в глаза — ей так страшно, что дрожат не только руки, но и коленки. — давай мы так сделаем, кис... я тебе щас подкину на мороженое, — крепкие пальцы забиты чернью татуировки, костяшки разбиты, мажется красным по ткани малинового пиджака; он правда достаёт бумажник и протягивает ей пару зелёных купюр. доллары? — а ты никому ничего не скажешь. не скажешь же? — мне нечего рассказывать. я ничего не видела и ничего не слышала. бархатистый смешок. ладонь ложится на голову. заправляет прядь волос за ухо. — понятливая ты у меня какая. поехали, подброшу. — я сама могу до... — это не предложение. поехали, сказал. ] ева моргает. раз-другой. — я не могу тебе сказать. — почему? артём смотрит на неё и узнает, но что-то в ней не так. неправильное. чуждое. чего она коснулась? — потому что он знает, где я живу. ты уж прости, но я жить хочу. [ не разувается даже. лениво проходит дальше по коридору, лениво оглядывается, даже говорит с небрежной, тягучей ленцой. кажется, он немного пьян. фаренгейт и коньяк? убойная смесь. — у собак конура и то попросторнее будет. это тебе че, от работы выдали? херня... невыгодно пахать библиотекаршей, а? — вы знаете, где я работаю? — я о тебе всё знаю. бокалы у тебя есть, библиотекарша? доставай. вино пить будем. красное полусладкое горчит. ] — имя хоть можешь назвать? — а ты думаешь, я знаю, как его зовут? — а что ты о нем знаешь? сигарета жжёт. [ ведёт себя, как хозяин. поит вином. делает бутерброды с красной рыбой, сам ест с ножа. задумчивый. глаза — как у бульдога, внимательные. рот — как пасть, если вцепится, то не оторвешь. и он вцепляется. — ну че, раз конфетно-букетный период мы прошли... можешь постель расстилать. — у нас не было конфетно-букетного периода. — а это че такое тогда? и полотенечко тащи, в душ сгоняю. — зачем? — ну дурочку-то из себя не строй. или че, не нравлюсь? — может и не нравитесь. — поговорка такая есть... нравится-не нравится, терпи, моя красавица. вино горькое. рыба солёная. с т р а ш н о. — я кричать буду. — будешь, конечно. меня, кстати, роман дмитриевич зовут. для тебя — просто рома. короче... ну, как хочешь. хоть котиком зови. ] кости киснут. артём сосредоточенно смотрит куда-то вдаль, туда, куда не проникает тусклый желтый свет фонаря. он думает о юльке, которая бросила их с отцом. о матери, которая варит какую-то непонятную кашу. о еве тоже думает, но меньше. зачем о ней думать, если она рядом сидит? кажется, это называется дружба. артём называет это "взаимовыгодное сотрудничество". он ведь не просто так познакомился с хорошенькой библиотекаршей, а хорошенькая библиотекарша не просто так согласилась прогуляться после работы. никакой романтики. договор. кто из них дьявол? он — отчаянно оберегающей отца-инвалида, пытающийся не дать железным рукавам сдать позиции, стремящийся к чему-то... чему-то высокому. больше денег? больше власти? больше... больше чего? она — сбежавшая от суеты мегаполиса в крохотный город, не отмеченный ни на одной карте, спрятанный за семью печатями, запертый под алым грифом "секретно"? что ищет она? кого? вдохновение? успокоение? излечение? зачем она согласилась тогда помочь ему сделать копии документов? почему не взяла за это денег? и что они делают сейчас? ева сказала тогда, застенчиво улыбаясь: "это по дружбе". у артёма никогда не было друзей. — отец болен. — я знаю. — я не справляюсь. — справляешься. — ты можешь сделать кое-что для меня? — я уже делаю. артём не доверяет никому, кроме себя. этому учит тяжёлое детство с воюющими родителями. этому учит сбежавшая сестра. этому учит... жизнь. если юлька вернётся, то он сам её убьет. он так и сказал: "уходя — уходи. вернёшься — убью." и она ушла. все уходят. даже ева однажды уйдёт, как бы она не утверждала обратное. — ты можешь назвать мне имя? — ты знаешь это имя, тём. проверь завтра рынок тщательнее. они сидят ночью на лавке под фонарём. никакой аптеки и в помине нет. еву душит сухой астмический кашель. [ в ней три бокала вина. наверное, именно поэтому ева оставляет царапины на его спине, а на шее — крупный яркий засос. наверное, именно поэтому она такая громкая. в конце концов, когда ты так бесстыже пьяна, то можно и забыть о том, что твой любовник — самый опасный человек в городе. — знаешь че, кисуль, — она укладывает восхитительно пустую, хмельную голову малине на грудь. он поглаживает её рассеянно. и правда как кошку, — крестничек-то мой проворный малый. казалось бы — бери, не хочу. алька занят, у него недавно жена родила. у цыган свои мутки. шпана наглеет, это правда... слабость почуяли. жилу ждут. вот он-то точно развернуться попробует... а я-то думал, кисуль, — он вдруг больно дёргает её за волосы, — гринька сдал. натка воду мутит, но она баба, что с неё взять? а гринька инвалид теперь. немощный. смекаешь, кисуль? раз удержать не может, то делиться надо. а он смог. не сам, конечно, там малой его всем сейчас заправляет. ты мне скажи, кисуль, — другой рукой больно сдавливает челюсть, — давно ты с ним спишь? трезвеет мгновением. глаза изумленно округляются. — я не... — ты хорошенько подумай, прежде чем отвечать, кис. очень хорошо. ты меня знаешь, я цацкаться не буду. ну?! встряхивает, как куклу. ева проталкивает слова. режет язык. — я с ним не спала никогда. малина смотрит на неё долгим, бульдожьим взглядом. не нужно быть умной, чтобы понять, как сильно он сдерживается. однажды он разнес кухню. кровь у него кипучая. кипяток, а не кровь. вулкан. взрыв сверхновой. распад солнца. — а куда ж ты ночью в пятницу свалила, а, кис? ты прикинь — просыпаюсь, а бабы моей, с которой засыпал, рядом нет. вышел на балкон покурить, глядь, а вон она — воркует, значит, со щеголем каким-то на лавочке. или че, не прав я? — не прав. пальцы смыкаются на горле. — ну так докажи. ] ночь, улица, фонарь... аптеки всё нет. ева сбегает босиком. но ищущий — всегда найдёт. как только очухается от двойной дозы клофелина.