Обречённый на вечность.

Ты смотришь в окно — вокруг темнота

Давай друг другу завяжем глаза

Ты будешь искать в этой комнате свет

А я рукою зашторю рассвет.

Алекс перестал чувствовать себя лишним, когда чистокровный стал пускать его в свои покои. Сначала изредка — пару раз в неделю, потом встречи становились всё чаще, пока в конечном счёте не стали регулярными. В свое оправдание Баярунас говорил что-то вроде: "Кто бы мог подумать что кровь полукровки окажется сносной." Сносным в понимании вампира, по-видимому, можно было назвать всё то, к чему он пристрастился, алчно используя шею эмигранта каждый раз, когда заканчивались остатки провизии. В такие моменты его отросшие тёмные волосы рассыпались на смятых простынях, а пальцы огибали крепкую шею Алекса. Он чувствовал какую-то благодарность за то, что ему теперь не нужно пересекаться со смертными и в то же время злился, потому что план перебраться на тот свет всё еще казался нормальной альтернативой. После, когда двери покоев закрывались, Ярослав делал вид, что ничего подобного не происходило. — Хочешь сдохнуть — убей меня. Алекс приставляет найденный в кабинете Баярунаса серебряный кинжал к собственной шее. Его плечи ссутуливаются, но взгляд остаётся ясным и пронзительным, заставляя понять одно — шуткам здесь нет места. Чистокровный встречает взгляд своим. Короткая оценка за которой следует звонкая пощёчина. — Нет большего уродства, чем человеческое. Алекс не соглашается. Даже не закрывает глаза, когда на щеке появляется отпечаток чужой ладони. Слышит что-то о том, что он счастливый, раз его тело еще обладает физической памятью. Смотрит на этого ублюдка, искренне не понимая, почему преграды, стёртые между ними, вновь появляются и обрастают терновником. Как они взмывают под потолок — он уже и не помнит. Зато помнит длинные ногти Баярунаса на своих плечах, пытающегося разодрать его одежду, пока Алекс прокатывает его лопатками по стене от злости, сметая кучу барахла на своём пути. — Твою мать, она стоит дороже, чем всё нажитое твоего семейного древа! — Баярунаса буквально передёргивает, когда антикварная лампа из книжного шкафа разбивается вдребезги. Кажется, это его волнует куда больше, чем их завязавшаяся драка и синяки оставленные на теле, которые явно свидетельствовали о том, что у Алекса окончательно сорвало крышу, раз не сходили с кожи в ту же секунду. — Похуй, веришь? Для тебя люди просто марионетки ради забавы. Я играю роль в твоей беллетристике, — Алекс перехватывает его за горло и у Ярослава впервые спирает дыхание. Не потому, что он слабее. А потому что с ним никто так не обращался. Он даже не пытается схватить ртом кислород, лишь хрипит, рефлекторно перехватывая ладонь Александра своей. Говорить ничего не хочется, даже раздирать отросшими ногтями его непростительно тёплую кожу. Может, так и лучше. Если и умрёт, то хотя бы честным перед самим собой. Он смотрит в глаза с вызовом, который не выражает ничего, кроме смиренного принятия и немого: "Добей меня, чтобы не было конфуза." Алексу ничего и не остаётся, кроме как добить. От слов, которыми он сотрясает воздух, Ярославу становится не по себе. Он даже перестаёт цепляться за ладонь Алекса. Несколько раз промаргивается, а затем перестаёт поддерживать левитацию и кубарем летит вниз. Алекс не успевает среагировать. Он вообще в левитации не практиковался до сегодняшней ночи и не имеет малейшего понятия, как у него это получилось, тем более под пятиметровый потолок. Просто мощный всплеск адреналина, умаляющий всё, что стоит за ним. Ярослав падает на пол с хрустом. Ударяется о деревянный плинтус и, кажется, ломает пару рёбер. Алекс успевает рвануть к нему только через пару секунд, снова предлагает свою кровь, но Ярослав лишь отворачивается. Он сплёвывает комок крови, резко содрогаясь от боли в груди. Почему он это чувствует? Почему он начал чувствовать это ещё до падения? До чего противное, невыносимое, разъедающее изнутри чувство, которое ни одна физическая боль не способна перекрыть. Сукин сын.

***

Он просыпается в кровати на следующие сутки. Алекс даже чем-то перемотал его рёбра. Придурок. Заживать будет неделю, но можно было обойтись без этих церемоний. Не откинется. Тем более, если плотно поужинал накануне. Тёплая ладонь касается его бледной щеки. С подрагивающих губ срывается хриплое "прости меня." Слишком по-человечески. Впервые за долгое время Баярунас испытывает вину за то что он — это он. Если бы он только мог разрезать свой череп и переложить часть своего сознания в голову Алекса. Тогда бы не пришлось ничего объяснять. Не пришлось бы извиняться. Не пришлось бы ловить на себе его щенячьи взгляды. — Ты прости меня. Я не знаю, что такое любовь. Каждый кусочек человеческого тепла, что был во мне, я изрезал на куски. Не ждёт, что Алекс поймёт. На самом деле, лучше всего ему было бы просто исчезнуть. Отправиться туда, откуда он приехал и никогда больше не вспоминать о Ярославе, просто раствориться во времени. Слишком разные. Слишком большая пропасть между ними. Но Алекс остаётся. Уничтожает последнюю дистанцию, последний барьер, будто нагим подставляясь под острые шипы. Нарушает тишину неровным шёпотом, раздавшимся где-то под ухом. — Обмани меня… — Алекс просяще касается губами предательски манящей шеи, скользит собственными ладонями по обнаженной талии, зарывается изломами пальцев в длинных мягких волосах и спутывает ноги вампира со своими. Ярослав старается не реагировать, лишь давящее чувство в груди усиливается, а недоумевающий взгляд пристально следит за действиями Алекса. — Если хочешь трахнуть моё бренное тело, пообещай после этого убить. Крематорий недалеко. Алекс смеется, наваливается на его тело своим и опускает ладонь на грудную клетку, непроизвольно натыкаясь точно на сломанное ребро. Ярослав резко выгибается от боли, снова припоминает матушку Александра всеми возможными эпитетами сквозь стиснутые зубы и рефлекторно херачит его коленом под дых. Алекс стерпит это. И все последующие удары, которые выпадут на его долю. Пока тонкие губы смыкаются на длинных пальцах, смазывая выпущенную кровь. Пока узкие бёдра обхватывают его собственные. Пока покои наполняются стонами и уже отнюдь не от переломанных рёбер. Пока собственные лопатки расцветают новыми царапинами. Алекс стерпит, потому что есть ради чего. Нет ничего, кроме смерти. Нет ничего, кроме любви.