setting fire to our insides for fun

Солнце Нового Мира лениво перекатывалось из-за горизонта, заливая своим благодатным светом равнины, горы, моря и леса. Это был первый день существования Нового Мира, и он был прекрасен — Хонджун лично об этом позаботился. Но перед тем, как рассказывать об устройстве Нового Мира, стоит поведать о том, что было до него. Вряд ли эта история о сотворении останется в летописях Нового Мира, но Хонджуну она особенно дорога — просто тем, что однажды случилась. В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог — так бы начиналась эта история, если бы ее писал Хонджун. Но все было немного иначе. Вначале было Сознание, и оно породило само себя. Оно замерло в дрожащей пустоте, осознав свое существование — так появилась концепция Бытия. Сознание было пытливым и ненасытным, потому продолжало создавать новые концепции. Логос, познание, метафизика, диалектика и иже с ними. Вслед за концепциями последовали материальные объекты разных форм, размеров и текстур. Сознанию очень нравилось созерцать свои творения и придумывать им разные смыслы и предназначения. На тот момент большинство из них было совершенно бесполезно, но Сознание было довольно юно, поэтому давно простило себя за эти первые опыты. Далеко не сразу Сознание пришло к концепции Имени. Оно полагало, что все Бытие одиноко по сути своей и должно существовать в едином экземпляре, которому не требовалось название. В тот момент, когда Сознание — тогда уже Творец, — придумало назваться Хонджуном, в его прекрасном бытие, полном благодатного созерцания, появилась Боль. Хонджун начал осознавать свою настоящую силу — она была так велика, что порою вещи рождались в качестве побочного продукта в совершенно другом процессе. И боль эта оказалась совершенно невыносимой. Существовать одному в бесконечном Бытие было просто невозможно. В тот момент он заплакал — сам не знал, что умеет, случайно придумал — и, хорошенько постаравшись, породил новое Сознание. Другое. В качестве побочного продукта он получил Любовь, а новое Сознание — самостоятельность. Ему следовало подумать об этом раньше; прежде, чем он вообще осознал сам себя. Но было уже слишком поздно. Другое Сознание назвалось Уеном. Он был настолько прекрасен, что Хонджун тысячу раз пожалел о том, что не подготовился к его рождению. Ему досталось практически пустое Бытие, где были лишь Хонджун, его нелепые концепции и непознанные-нелепые физические объекты. Следовало хотя бы создать для него подходящий Новый Мир. Уен сказал, что так даже лучше — Новый Мир станется их общим творением. Он сказал, что хочет исполнять желания. Пришлось срочно придумывать концепцию желаний. Оказалось, он появился уже с эмоциями — возможно, потому, что родился одновременно с Любовью. Он и был любовью. И его радость, весь его свет зажигали что-то внутри Хонджуна. Тот не смыслил свое Бытие без Уена; еще до непосредственно его создания. Хонджун возомнил о себе слишком много, как о Творце — ведь теперь их было двое. Хонджуну хотелось от Нового Мира бесконечного поля созидания — он заморачивался с деталями и узорами на листьях деревьев. Уену хотелось пушистого снега и своевольных котов — чтобы приятно обнимать и весело сметься. У них был кардинально разный подход; каждый раз их споры становились все ожесточеннее и тяжелее. Это была иная форма боли — единственная концепция, которую Хонджун хранил глубоко в секрете; только для себя. Ему хотелось от Уена потопа, а тот был пожаром. Уен придумал кофе, а Хонджун просто хотел его себе целиком, без остатка — чтобы он был таким, каким и следовало быть. Каким он задумал его. Уен был розой, он был хитрым и верным лисом, он даже был той самой змейкой. Они сменили бесчисленное множество амплуа в своих фантазиях; где-то они вовсе не были вместе. В подавляющем большинстве случаев, на самом деле — совсем как те кошмарные арт-объекты на заре творческой деятельности Хонджуна. Уен мог быть кем угодно, но он никогда не был таким, каким хотел его Хонджун. Он, наверно, даже не знал о том, что Хонджун любил его. Все запуталось — осознание стало не причиной рождения явлений, а их следствием. Хонджун понял, что он просто хотел жизни Уена. Родиться там, где тебя уже любят и ждут. Не быть знакомым с концепцией боли. Не быть. К тому времени Новый Мир был уже почти готов — и он был прекрасен, потому что там еще оставалась Любовь. Когда Хонджун поделился с Уеном своими размышлениями насчет маленького принца и змейки, тщательно следя за тем, чтобы они не стали более, чем праздными мыслями, Уен придумал самую гениальную концепцию. Смертная жизнь. Уен сказал, что хочет быть Человеком. Тогда Хонджун решился. Он подарил Уену всю свою Любовь без остатка; он наделил его самым ценным, что у него только было, чтобы Уен принес это в Новый Мир и, быть может, написал пару-тройку мифов о нем. Свою Боль Хонджун запрятал глубоко-глубоко, чтобы ни капли не просочилось в Новый Мир. Полно ему. Полюбили и хватит. Уену достался в распоряжение весь Новый Мир, с его ажурной листвой, пушистыми котами, своевольным снегом и ароматным кофе; с его короткой и конечной смертной жизнью он теперь мог любить. Кого угодно. Что угодно. Как ему и должно — единственное, что ему должно. У Хонджуна ведь, помимо боли, оставались и другие вещи. Созерцание солнца Нового Мира. Творение погодных условий. Осознание других миров и других концепций. Любовь — не единственный венец его ненамеренного творения. Дальше обязательно есть что-то еще; ведь Сознание все еще оставалось пытливым и ненасытным. Оно могло поглотить и породить куда большее.