О девчонках

На чердаке холодно. — И зачем это ты пришел? Тут настолько холодно, что даже самые мягкие ладошки неразумного станут красными, твёрдыми и будут чесаться, потому что пыль слетает с газет от каждого вздоха, крутясь в солнечных лучах. Она плавно оседает на зрачки, залезает в ноздри и в рот. Химера стоит, щурясь и мигая. У Македонского в горле зудит. Он натягивает рукава свитера на пальцы. Ступни чешутся в шерстяных носках, причиняя юноше слабый дискомфорт. Это телом он стоит у люка, а разумом витает в потоках ветра, пропускаемого оконными створками. Уметь говорить, порождать в человеке эмоции — искусство. Македонский не понимает, как распоряжаться каждым многоуровневым словом и интонацией. А если спугнет Химеру, которая молчит, сопит и растворяет взглядом? Нет, надо начать. Сфинкс…он учил, точно. — Я обидел тебя. Не ходил на встречи. Это было запрещено. А ведь ты мне очень помогла. Я осенью решил, что нарушать правила нельзя, но не сказал об этом тебе, — и, наконец. — Прости. Испугавшись дальнейшего, Македонский поворачивается к люку. Тишина, которая так пугает, вдруг становится смехом. — Ты правда?.. Его прижимают к себе. — Да прощаю, прощаю! Ладони Химеры широкие, немного мужские. Пальцы длинные, белые, всегда с ярко-черным маникюром. Руки — второе зеркало души, тождественное глазам, и Македонский не может от них оторваться, и даже не замечает, что оказывается на кипе учебников. — Кхм…ой, кхм! Извини, в груди больно, — она садится рядом, кладет ладони с растопыренными пальцами на грудь и глубоко дышит. Македонский весь в сочувствии, смятении и стыде: вот до чего человека довёл. — Я знала, что ты придёшь, — наконец произносит Химера. — ты бы не выдержал. Вот если бы вместо тебя был кто-нибудь другой, — да кто угодно, — то всё, забудь и платочком махай. — Не надо обобщать. — Мне можно! — вспыхивает Химера. — потому что я таких в лицо знаю. У вас вот ходит этот, в очках… Македонский моргает. Черный? — Пьяница, постоянно матерится и орёт. А эти его идиотские выкрутасы!.. Но Черный… — Это животное ворвалось в мою спальню и разделось догола. Делать мне нечего, смотреть на его хуй! Македонский сидит, как манекен, смутно что-то своё представляя. — Тварина! Извращуга! Краску по дешевке купил! Волосы себе сожжёт — будет знать. «Наверное, она про Рыжего», — думает Македонский, но решает дать ей немного прокричаться. Не стоит говорить про натуральный цвет: если она покрасила свои волосы, то на то была неприятная причина. Он покорно слушает каждое слово. Мыслей тем временем всё меньше, они раскладываются и рассыпаются, словно песочный замок, и превращаются в простейшие чувства. Её чёрные ботинки. Ударит — будет багровый синяк. Ядовито-зелёные локоны. Колет ямочки ключиц. Голос. Женский крик невыносим. Он давит на всё внутри, тяжело, но ты терпи…когда она вообще успела завестись? Химера что-то хочет от него своим криком? Как этого хотел Волк? — А его друзья — подельники! Чмошники! Уродливые бляди! Химера не видна, она слышна топотом и хлесткими звуками. Нет, он не выдержит. Бежать, бежать, бежать! Запуская руку в волосы и сжимая в самого основания, Македонский надеется стерпеть ещё хоть минутку. «Она сама себя не успокоит. Сделай то, что обычно. Сделай кофе». Но хватит уже, хватит, хватит! — Недоношенные переростки! Лицемерные геноцидники! — «Я всё расскажу про тебя, чудотворец, каждый Фазан узнает, каждая шавка!» Македонский отпускает потухшие пряди и роется в кармане штанов в надежде найти хотя бы завалявшийся леденец, но — пустота. Только крошки от последнего, давно съеденного Толстым печенья. Это конец. Возвращается Болезнь, тошнота, жар. — Х-химера, Химера, подожди… — Да я Рыжей всё про них скажу! — голос срывается на октаву выше на первом же слоге, и тело юноши покрывается каплями пота. Бежать немедленно. Нет. Да. Срочно, пока не умер, пока испуг не захватит тело. Иначе будет грех. Он не чувствует тело, когда прибегает к люку и, забыв про высоту, прыгает вниз. От падения на бетон спасает только тоненький гвоздь, и Мак отчаянно хватает ртом воздух. И ещё гвоздь. И еще. Он перекидывает руки по ним быстро-быстро, хватка скользкая от пота. В жаре невозможно справиться с прыгающим сердцем, и он в ужасе думает, что не успеет добраться до Четвёртой и задохнется здесь же. Ряд гвоздей в стене длинный и примерно одной высоты. Расстояние между пятками и бетоном примерно с Чёрного, а между глазами и бетоном — несколько этажей! Он разжимает пальцы. Удар. Острая боль охватывает колени и локти, голова мгновенно тяжелеет, в уши будто бы набили ваты. Он некоторое время сидит неподвижно, думая, что, может, остаться бы здесь, отдохнуть. Но резкий вскрик со стороны чердака действует, как адреналин. — Постой! Македонский подхватывает себя и бежит, никогда прежде не достигая такой скорости. Ему будто помогают призраки, толкая его куда-то вдаль и уворачивая от удивлённых Крыс, Птиц и, кажется, Сфинкса. Только это может быть любой призрак, кроме Волка. Он бы обязательно столкнул учителя со своим трусливым и жалким учеником.