This Is How It Ends

Мужская душевая на первом этаже Токийского магического колледжа не самое подходящее место для задушевных разговоров, однако у Сугуру Гето есть свое мнение на этот счет. Никто даже и представить себе не может, сколько грандиозных планов по розыгрышу первогодок и самых дурацких разговоров обо всем на свете ежедневно рождается в этих укромных стенах. Возможно, еще не поздно податься в комики, лениво размышляет он, глядя на то, как розоватая вода просачивается сквозь металлические решетки слива. Из них с Сатору получится бы отличный дуэт сильнейших комедиантов. ― Ну нет, черта с два ты Донателло, ― доносится до него голос Годжо из-за перегородки душевой. ― Ты всегда был и будешь Леонардо. ― Это почему же? ― Потому что ты зануда. Передай шампунь. ― Свой купи, ― фыркает он, но послушно вкладывает в высунувшуюся руку пластиковую бутылочку. ― Спасибо. Твой прикольнее. Ну конечно прикольнее, самодовольно хмыкает про себя Гето, прислонившись лбом к скользкой стене душевой. Он, в отличие от кое-кого-не-будем-показывать-пальцем, знает толк в уходе за волосами и пользуется не только шампунем, но еще и бальзамом, и кондиционером тоже. И даже наносит масочку по особенным дням. Как жаль, что сегодня не такой особенный день. Ободранный бок саднит свежим ранением, и горячий душ в таком состоянии не самая лучшая идея, но вставать сегодня с кровати тоже было так себе решением. Сугуру упрямо смаргивает капли воды со склеенных ресниц и кладет ладонь себе на грудь, осторожно ведя ее вниз. Едва пальцы касаются больного места, тихое шипение срывается с его губ. Благо Сатору по соседству слишком занят собственным пением, чтобы заметить, что что-то не так. В любой другой день Гето бы даже снизошел до того, чтобы подпеть ему, но сегодня этот шанс стремится к абсолютному нулю: лишний вдох отдается тупой болью по всему телу. Возможно, сломано ребро. Возможно, не одно. Когда Сёко неделю назад выдала ему блистер с каким-то «первоклассным обезболивающим» на случай, если ее не будет рядом, он только пожал плечами. Да и таблетки он взял, считайте, из вежливости, уж слишком была низка вероятность того, что его зацепит на рядовой миссии. Ага, вот как бы не так. Сугуру все-таки делает осторожный вдох сквозь сжатые зубы и мысленно обещает себе купить подруге целый блок ее любимых сигарет в знак благодарности за то, что он вообще сумел доползти до колледжа да еще и умудрился не привлечь лишнего внимания со стороны «окошка» и других студентов. Сегодня ему как никогда раньше хочется побыть одному. Однако по пути в душевую Гето подстерегает его вездесущий лучший друг, отчего первоначальный план зализать раны в одиночестве и отправиться, наконец, на боковую накрывается медным тазом. Поэтому, когда Годжо на минутку отлучается за своим полотенцем, он, стараясь не вызывать каких-либо подозрений, идет в душ первым. В конце концов, в этом нет ничего странного, ему всегда требуется больше времени, чтобы вымыть волосы. Так что не поймите его неправильно: он не позорно ныкается в душевой, он просто долго моет голову, хорошо? Когда он кое-как вываливается из кабинки, придерживая одной рукой полотенце на бедрах, а другой ― бок, Сатору с полотенцем на голове уже расхаживает туда-сюда в одних трусах и весело треплется о чем-то, связанном со своей техникой. Сугуру слушает его вполуха, легко улыбаясь и концентрируясь лишь на том, чтобы не пропахать носом кафель душевой. А то выйдет очень и очень некрасиво. Внезапно голос Годжо смолкает, и это, конечно, как нельзя кстати, но Гето все-таки оборачивается к нему, мол, да-да, я определенно слушал тебя, так о чем ты там? Из-за завесы белоснежного полотенца и обилия влажного пара он как-то не сразу замечает тяжелый, горящий напряжением взгляд Сатору, а когда все-таки замечает, то жалеет, что вообще посмотрел в его сторону. Лицо Годжо словно каменеет, только желваки взбешенно гуляют на его скулах, но от Сугуру никак не может скрыться то, как нервно дрожат его белесые ресницы и как стремительно опускаются уголки его губ. Годжо смотрит на него не отрываясь. И смотрит он вовсе не ему в глаза. Сугуру опускает голову, прослеживая чужой взгляд. А. Ну да. Ладонь на ребрах едва ли может прикрыть уже наливающийся багровым кровоподтек размером с кроссовок. Сатору, намертво зацепившись за него взглядом, вешает полотенце себе на шею. Вода стекает прямо вниз по острым кончикам его волос, и Гето на мгновение кажется, что он может слышать хрустальный звон разбивающихся об кафельный пол капель. ― Не понял. ― А? ― Это, ― Годжо тычет пальцем в сторону от крестообразного шрама на торсе Сугуру, ― еще что такое? ― Да так, ― он пожимает плечом, ― машиной зацепило. Сугуру не лукавит, когда говорит это, его и правда сегодня сбила машина. О чем он не говорит, так это о том, что водитель автомобиля сделал это намеренно. Будучи жертвой проклятого духа, обосновавшегося в одном из старых дорожных тоннелей в пригороде Токио, мужчина попал во временную петлю и был совершенно дезориентирован на протяжении нескольких дней. Неудивительно, что когда Гето прибыл на место происшествия, чтобы разобраться с проклятием, тот был уже на грани. Когда единственный физически видимый им образ ― Сугуру ― объявился на горизонте, тот человек поступил так, как поступает любое живое существо в случае опасности. Он мог убежать, ведь проклятье больше не держало его на месте, однако он выбрал другой вариант. Он выбрал напасть, и лишь звук вдавленной до упора педали газа помог Гето, отвлеченному на поглощение духа, в последний момент увернуться от прямого столкновения. Сугуру не винит его. Люди боятся того, чего не понимают. Люди не понимают, что есть те, кто защищает их от существ, гораздо более страшных, чем они когда-либо могли себе представить. В конце концов, это его прямая обязанность как шамана. Здесь не о чем говорить. Сатору молча хмурится на его слова, зачесывая назад влажные белоснежные волосы и открывая взору тонкую полоску шрама на лбу. Внезапная мутная слабость застилает Сугуру глаза так, что он едва может видеть, как тусклое освещение душевой выхватывает из белесого марева пара еще один шрам у него на шее и катится вниз по длинной дорожке рубца, пересекающего торс. Гето с кряхтением опускается на лавочку и некстати вспоминает их глупую шутку про парные шрамы. Его даже тянет улыбнуться, но Сатору, кажется, впервые не до шуток. ― И как же Сёко это пропустила? ― Я не ходил к ней. Сугуру низко опускает голову, стараясь справиться с неожиданным головокружением. Тяжелые влажные волосы свешиваются вокруг его лица на манер шторы, отрезая его от остального мира и пристального взгляда Годжо. Он снова пытается сделать вдох полной грудью, но все, что у него получается, так это давиться прерывистыми вздохами и надрывными хрипами. Как же паршиво. ― Сугуру, ― голос у него звучит до жути серьезно, ― ты что, того? ― Она со своей-то миссии вернулась еле живая, тут же спать завалилась, а ты хочешь, чтобы я сейчас пошел ее тормошить? Дай ей отдохнуть, блин. Каждое слово дается ему с большим трудом, воздух внутри легких будто бы плавится и выливается из него короткими толчками, и Гето с неохотой признает про себя правоту Годжо. Ему действительно стоило бы первым делом обратиться к Сёко, и уже затем пытаться найти себе оправдания. Черная полоска резинки на его запястье дрожит и двоится. Перспектива прилечь на полу душевой больше не кажется такой уж непривлекательной. ― Ой, страдалец ты наш! ― шипит вдруг Сатору, и на его лице резкими штрихами вырисовывается жесткая усмешка. ― Что, нравится, когда больно? ― Что? ― Что слышал. Что ты собираешься с этим делать? Сугуру понимает, что чертовски устал. У него нет сил думать, нет сил отвечать. Он опускает голову еще ниже, слипшиеся от воды волосы скользят вниз по его плечам и груди, обнажая шею, и он вдруг чувствует себя таким чертовски уязвимым, что становится тошно. — Ничего. Я буду в порядке. Где-то сверху возмущенно давятся воздухом, и Гето мысленно готовится к очередной гневной тираде, но Годжо почему-то молчит, только стоит на месте минуту-другую и шумно пыхтит. А затем в два шага сокращает расстояние и опускается перед ним на корточки. Рука Сатору с бережливым трепетом отводит его длинные волосы в сторону, и сам он заглядывает прямо Сугуру в лицо. Его внимательный взгляд ненадолго отрезвляет, и это, несомненно, очень подлый прием, но Сатору Годжо никогда не гнушался грязной игрой. ― Ну уж мне-то не заливай, Сугуру. И интонация, с которой он это говорит, застает Сугуру врасплох, потому что он не знает, что он должен чувствовать, когда к нему обращаются таким голосом. Он поджимает губы и почему-то прячет глаза, отчаянно стараясь не смотреть Сатору в лицо. Дожили, он стесняется своего лучшего друга, потому что тот заботится о нем? Годжо некоторое время разглядывает его, задумчиво склонив белобрысую голову набок, и предпринимает очередную попытку наладить диалог: ― Что-то ты мне не нравишься. ― Стараюсь, ― криво улыбается ему Сугуру. ― Захлопнись, ― весело фыркает Сатору, но в его голосе нет ни намека на улыбку. ― Знаешь, что нужно делать, когда тебе плохо? ― Просвяти же меня. ― Сугуру. ― Ладно, ладно, ― вздыхает он, потирая больной бок. ― И что же? ― Не молчать, не прятаться и не притворяться, что все в порядке, ― тяжело припечатывает Годжо, глядя на него исподлобья. ― Если тебе плохо, ты идешь к нам с Сёко и говоришь, что не так, ты понял меня? Делать вдох полной грудью по-прежнему больно, но Сугуру сейчас откровенно на это плевать: слова Сатору пробивают каждую из его внутренних преград с изяществом эскаватора, крушащего старый дом. Больно, но действенно. ― Так понял или нет? ― Понял, ― Гето приподнимает уголки своих тонких губ в виноватой улыбке, неуверенно передергивая плечами. ― Не поможешь подняться? Сатору отвечает ему самой очаровательной из своих улыбок, и Сугуру готов поклясться, что его глаза пекут предательские слезы. Они одеваются в уютной тишине студенческой душевой и вдвоем выходят в коридор, шагая по скрипучим половицам пола. Двери пустых комнат общежития мелькают по обеим сторонам, и Гето внезапно чувствует, как вокруг его запястья обвиваются теплые пальцы Сатору. Он ощутимо стискивает его руку, плотно обхватывая выступающие костяшки большим и указательным пальцами, и вдруг останавливается на полпути к комнате Иеири. ― Сугуру, ты что, похудел?

***

Кровать почти не издает своего обычного натужного скрипа, когда Гето с тихим шорохом сворачивается на ней поверх одеяла. Тяжелая, практически осязаемая темнота собственной комнаты сегодня кажется ему особенно жуткой. В ее душной завесе чудится… всякое, и даже издевательская луна, подглядывающая сквозь плотно задернутые занавески, не может спасти его от тьмы. Сугуру поддевает пальцем растянутый воротник белой домашней футболки и осторожно тянет носом воздух. Вроде не пахнет. Он не помнит, когда последний раз принимал душ или менял одежду. Эта мысль теряется где-то внутри него с пустым безразличием. Он не хочет думать о том, как шум льющейся воды хлопает ладонями культистов все громче и громче, а их нечеловеческие улыбки становятся все шире и шире… Он не хочет думать о том, как их мужские, женские, детские лица искажаются словно в бракованной пленке, растягиваясь в звериные оскалы. Могут ли они глядеть на него из темноты его комнаты? Сугуру обхватывает колени дрожащими руками и утыкается в них лбом, сглатывая подступающий ком тошноты. Онемевший язык почти не слушается его. Иногда ему кажется, что он вот-вот продавит собой кровать и провалится сквозь нее. Это глупо, но ему банально страшно: мысли не дают покоя даже по ночам. Он почти перестал спать и есть. Часы с гулким стуком отмеряют третий час ночи, Гето слепо дергает головой в их сторону. Бумажный краешек билета на самолет насмешливо свешивается с тумбочки, лишний раз напоминая ему о завтрашней миссии. Снова изгонять. Снова поглощать. Изгонять. Поглощать. И ради кого? Ю Хайбара заглядывает ему в лицо и радостно улыбается кровавой улыбкой мертвеца, и Сугуру со свистом втягивает воздух сквозь зубы, чувствуя, как грудь теснит рыдающая судорога, но слезы не идут. Они никогда не идут и это то, что волновало бы его в нормальном состоянии, но сейчас ему наплевать. Нанами в тот день ревел как ребенок, горько сжимая рукав его форменного пиджака. Он глушил всхлипы хлопковым полотенцем, но Сугуру отчетливо слышал каждый: они сидели плечом к плечу в холодном свете морга перед безжизненным телом его кохая и делили одно горе на двоих. Гето переворачивается на другой бок, зарываясь руками в свои спутанные волосы и с силой сжимая их у корней. Мысли будто бы под напряжением: хаотичные и резкие, они раскалывают его черепную коробку на части с оглушительным воем. Стоны погибших шаманов мешаются с аплодисментами не-шаманов, и косые стены вокруг давят из него жизнь. Этому нет конца. Он срывается. В ход идет все: волосы, брови, ресницы. Руки лихорадочно рвут все, до чего могут дотянуться, лишь бы эта спираль в его голове перестала крутиться, лишь бы все это закончилось… Комната быстро наполняется его задушенным скулежом. Это жалкие, неполноценные рыдания, но рот все равно кривится в плачущей агонии, и Сугуру, по правде говоря, рад даже такому исходу. Глаза больно дерет от непролитых слез, и, чтобы хоть как-то зацепиться за реальность, он устремляет свой взгляд в шероховатую поверхность стены перед собой. За ней ― ни звука, ни намека на присутствие Сатору. Кажется, его сегодня нет в общежитии. Очередная миссия? Сугуру не помнит, когда последний раз видел его. Он неуверенно вытягивает руку вперед, прикасаясь к их стене. Она разочаровывающе холодная, и Гето приникает к ней всем телом так, как если бы хотел пройти сквозь нее и оказаться на чужой кровати. Он точно помнит, что она стоит напротив его собственной. До рассвета остается всего ничего. Тиканье часов сводит его с ума.