Медвежья невеста

      История эта приключилась много лет назад с родственницей моей Хельгой. Ее мать была сестрой моего отца, и в свое время она вышла замуж за славного воина ярла Кнута. Кнут вел за собой три корабля с командой, и многие годы ему сопутствовала удача. Он завоевал большие земли в Ирландии, и построил себе там усадьбу, где и поселился с женой и маленьким сыном, а дочь свою выдал за капитана одного из своих кораблей Тордлейва сына Ивара. Через три года после свадьбы Тордлейв убил одного человека и сбежал в Исландию, опасаясь мести, а Хельга вернулась в дом отца. У Кнута и его жены Вигдис кроме Хельги был еще маленький сын Сигюрд, а больше детей не было, не считая тех, что муж прижил от рабынь.       Не очень-то было Хельге сладко после житья своим хозяйством снова подчиняться родителям, тем более, что мать ее была очень огорчена, что муж покрыл дочь таким позором, и часто ругала и корила его, отчего Хельги было только тяжелее. Отец же ее молчал, сдерживая свое недовольство, но ничего так не желал, как дождаться известий о смерти зятя, чтобы дочь нашла нового, более достойного мужа. Это не составило бы труда, так как была она в ту пору в самом расцвете женской своей красоты – высокая, стройная, как тополь, с волосами цвета молодой пшеницы на полях и глазами голубыми, как вода во фьорде, и к тому же, отец ее был знатным человеком, а сама она считалась лучшей ткачихой в округе. И многие достойные воины просили Хельги стать хозяйкой у их очага, но она всем отказывала – слишком глубока была рана, которую нанес ее гордости Тордлейв своим побегом, и в то же время любовь к нему еще не до конца умерла в ее сердце, а отец уже не мог ни к чему приневолить дочь, да и не хотел.       А здесь надо сказать, что росли мы с Хельгой вместе, потому что отец мой рано умер, и меня отправили жить в доме дяди, и были мы похожи, как родные брат и сестра, и я хорошо знал ее нрав – она была доброй, но умела постоять за себя, если нужно, и за словом в карман никогда не лезла. На нее рано начали заглядываться мужчины, а, так как я был в юности хорош, как девушка, то, порой в ночь Йоля, сбрив щетину и переодевшись в платье, я легко мог сойти за нее, и не раз тот или иной наглец, упившись крепкого пива, при попытке распустить руки натыкался на то, чего совсем не ожидал.       Но история, о которой я хочу вам поведать, случилась не зимой, а летом. Лето в Ирландии совсем не такое, как здесь, в Норвегии – там оно было теплым, но с частыми дождями, от которых размокала жирная черная плодородная земля, на которой росло все, что ни посеешь, а скот быстро жирел на густой зеленой траве, зато и работы у всех в усадьбе хватало с утра до вечера, только успевай поворачиваться. Конечно, грязную работу делали слуги и рабы, но ни Вигдис, ни Хельга не сидели сложа руки, и редко когда у одной из них выдавалось свободное время, чтобы отлучиться из усадьбы на ярмарку в Дифлин или в гости соседям. Этот день был как раз одним из таких.       ***       Дверь амбара с погребом для молока и сыра хлопнула от сильного ветра. Хельги вышла за порог, держа в руках большой кувшин снятого молока – пойдет в кашу – и всмотрелась вдаль – не будет ли дождя. День был пасмурным, но серые облака висели высоко над землей, зато странный сухой ветер рождал в ней смутное беспокойство. Впрочем, думать об этом было некогда, поэтому, бросив еще один взгляд за ограду усадьбы, она сошла с крыльца и заспешила к дому, стараясь идти осторожно и не расплескать молоко.       Когда каша начала пахнуть на весь чертог, Хельга подошла к постели, на которой спала вместе со своей дочерью Альмой и осторожно разбудила девочку. Пока та потягивалась и протирала глаза, Хельга быстро расчесала ей волосы гребнем, заплела в косы и отправила умываться, а после поставила перед ней большую плошку каши с молоком и медом и свежую лепешку. Себе она добавила к этому полкружки пива, после чего она посадила дочку штопать прохудившиеся чулки, а сама села за ткацкий стан. К полудню глаза у Хельга уже болели от узора на ткани, а руки и спина устали от того, что она старалась закончить дневной урок побыстрее, и ей это удалось. К ней подошла мать и положила руку на плечо: - Какое прекрасное полотно у тебя получается, дочка! За такое в Дифлине дадут не меньше унции серебра. - Верно, матушка, только я не хочу его продавать. Это хорошая шерсть, и она пойдет Альме на платье, когда она подрастет. - Или тебе.       Хельга в ответ на это упрямо поджала губы и сказала: - Сегодня хороший день, и я хочу пойти в лес за ягодами. - Как скажешь – ответила Вигдис чуть холоднее – Только возьми с собой кого-нибудь из работников. - Не хочу. - Хельга, ты знаешь – мы чужие на этой земле, она опасна. Кто знает, что может подстерегать тебя там. - Я не пойду далеко – стояла на своем Хельга – Дейдра рассказала мне, что видела заросли превосходной малины меньше чем в полулиге от усадьбы, и рассказала, как пройти туда. Обещаю, я вернусь задолго до захода солнца. - Ну, хорошо. Я присмотрю за Альмой. - Спасибо, матушка.       Чтобы не терять времени, Хельга тут же убрала работу, сменила нарядный хангерок на тонкий летний кафтан, поправила плат на голове, взяла корзину, и ушла, на прощание потрепав Альму по щеке. - Она так быстро бежит, точно за ней гонятся духи мертвых – заметил Кнут, подходя к жене. - Да – Вигдис поджала губы – Не по душе ей с нами жить, муж. Лучше бы ей вернуться домой. - И как она, по-твоему, будет со всем управляться одна? Этот мерзавец не оставил ей ни монеты: ни слуг, ни рабов, хозяйство в разрухе. К тому же их усадьба далеко, если кто-то вздумает на них напасть, мы об этом не узнаем. Нет, Вигдис – лучше Хельге жить здесь, под моей защитой. А если я когда-нибудь встречу Тордлейва, то сам вырву ему кишки.       ***       Хельга и правда торопилась покинуть усадьбу, и, стоило ей выйти за ворота, как она вздохнула полной грудью. Она и сама не понимала, почему ей порой так тяжело в родительском доме, ведь ее жизни позавидовали бы многие: она дочь ярла, у нее самые лучшие платья и украшения, слуги и рабы бегут выполнять любое ее приказание; ей не приходится уродовать себя тяжелой работой или спорить с властной свекровью, как порой приходилось женам младших сыновей, и все же несвобода ее душила.       Хельга выходила замуж с радостью – отец не торопился выдавать ее за первого встречного, а выбирал ей мужа долго и тщательно, и выбрал, как тогда думал, достойного человека. Ей был по душе Тордлейв, высокий и сероглазый, с густыми русыми волосами и бородой, заплетенной в косички с серебряными кольцами. Нравился их с Тордлейвом дом: усадьба была меньше родительской, но зато она была ее собственной, и все там было устроено по ее вкусу. Тордлейву служили трое воинов, которые с семьями жили на его земле, также у него было с полдюжины рабов из разных стран, привезенных из набегов. Он обещал ей сытую и богатую жизнь и клялся, что ни у одной женщины в округе не будет таких украшений, как у нее, и поначалу он держал свое обещание. Несколько раз в год он ездил на ярмарку в Дифлин, откуда привозил ей ленты, украшения, башмаки искусной работы. У них даже было серебряных кубка для вина – роскошь, остальные предпочитали хранить серебро в сундуках под полом дома, или рубить вещи на куски. Тордлейв был искусным охотником, и шкуры, которые его рабы выделывали в усадьбе, продавались за хорошую цену. Хельга видела, как зреет урожай на полях, как пасутся ее корова и овцы, и как толстеют на желудях поросята, которых откармливают на зиму.       Тордлейв был счастлив и горд, когда она узнала, что Хельга понесла в первый же год после свадьбы, и с нетерпением ждал рождения первенца – и каково же было его разочарование, когда вместо желанного сына жена родила дочь. Хельга его понимала – любой мужчина мечтает о сыновьях, которых будет учить владеть мечом и копьем, плавать и охотиться, которые будут идти за ним в поход и вложат в его холодеющую руку оружие, чтобы он после смерти попал в Вальгаллу. Но куда больше она радовалась, что роды прошли хорошо, и что ребенок родился здоровым, а что до сына – она молода, Тордлейв не обижен мужской силой, и в следующий раз на обязательно родит ему сына.       Но разочарование пустило в сердце Тордлейва глубокие корни, и оно постепенно начало отравлять всю их жизнь. После рождения Альмы он стал холоднее с женой, и, хотя она по-прежнему ни в чем не знала отказа, из его глаз исчез тот веселый и ласковый блеск, с которым он прежде смотрел на нее. Он ложился с ней каждую ночь и с нетерпением ожидал известия о новой беременности. Но чем дольше она не наступала, тем более грубым и замкнутым он становился. Хельга не понимала, в чем дело, и сначала пыталась смягчить его лаской, когда это не помогло, она стала упрекать его и даже плакала несколько раз, на что он только кривился, будто у него болят зубы, и уходил. Скоро они стали чужими друг другу, встречаясь только на ложе, которое тоже больше не приносило Хельге радости – тот огонь, что ласки Тордлейва рождали в ее теле, погас, и он не стремился разжечь его снова. Постепенно она стала все чаще видеть его пьяным не только по вечерам, но и днем, а с поездок в Дифлин он теперь привозил не ленты, а бочонки дорогого вина из Франкии. Хельга с беспокойством смотрела, как запасы серебра в их сундуке иссякают, и гадала, что они будут делать, когда оно кончится совсем.       Этого дня она так и не дождалась, зато дождалась другого – в черный день один из его воинов по имени Ивар приехал с ярмарки один, мрачнее некуда, и сообщил, что Тордлейв в сильном хмелю повздорил в таверне с неким человеком по имени Сигурд и убил его, после чего сел на корабль, который отплывал в Англию, чтобы оттуда бежать уже в Исландию. После этого Ивар добавил, что покидает ее со своей семьей, и собирается искать нового господина, а не «никчемного пьяницу». Хельга не нашлась, что ответить, ни тогда, ни после, когда двое других последовали за ним. Она осталась в усадьбе одна, и поначалу старалась делать вид, что все так же, как и всегда – давала указания рабам, ткала, пряла, шила, варила еду и заботилась об Альме. Но на пятый день после побега Тордлейва у ее ворот показался вооруженный отряд, которые вел Эрик, сын Эрика из Хедебю – брат убитого. Он настойчиво расспрашивал Хельгу о том, куда мог уйти ее муж, и, хотя он не угрожал, она испугалась сильнее, чем готова была показать – к тому же, один из его людей смотрел на нее так, что Хельге тут же захотелось вымыться с ног до головы. Не найдя того, что искал, Эрик уехал, пообещав вернуться позже, чтобы проверить, не появился ли здесь убийца брата, а Хельга всю ночь после этого не могла заснуть. Наутро она проснулась от того, что корова истошно ревела – все рабы разбежались, и некому было ее подоить. В усадьбе осталась лишь старуха из ирландцев и мальчик-сирота, сын кого-то из воинов Тордлейва, и ни один из них не умел обращаться со скотом.       Страх связывал кишки Хельги узлом, но она заставила себя держаться спокойно. Она велела старухе затеплить очаг и испечь лепешки на завтрак, а сама подоила корову, подробно объяснила мальчику, как добраться до усадьбы ее отца, и после его ухода они все стали ждать. К счастью, Кнут быстро явился на помощь дочери: он пришел через два дня вместе с дюжиной своих людей. К этому времени Хельга вместе со старухой успели собрать все ценное, что можно было забрать из дома, включая серебро, шкуры и вино. Кур зарезали, корову мальчик-раб вел в поводу, свиней и овец позже пригнали посланные отцом слуги. После Хельга не раз с горечью думала, что отец даже выиграл от того, что его зять сбежал: вместе с дочерью он вернул больше, чем отдал в свое время.       Так она поселилась в отчем доме, будто снова вернулась в прошлое, в беззаботные девичьи дни. Но Хельга знала, что это не так – и дело было не в том, что она стала выше ростом, шире в бедрах, а свои волосы теперь прятала под платом, и даже не в том, что у нее теперь было свое дитя. В ее сердце поселилась горечь, от которой не избавлял ни эль, сдобренный медом, ни сладкие речи воинов, которые время от времени наезжали в усадьбу или присаживались к ней за пиршественным столом, ни пение скальдов. Хельга не знала, пропадет ли она когда-нибудь, или же останется с ней до могилы. Не знала она и того, чего хочет больше – смерти Тордлейва или его возвращения. Все это порой давило на нее точно камень, положенный на грудь, и только оставшись одна, могла она дышать свободно, потому она и любила уходить в лес за ягодами или в одиночестве стирать на реке, хоть мать и ворчала, что это работа для служанки, а не для дочери госпожи дома.       Обо всем этом Хельга размышляла, пробираясь по узкой тропке между валежником, кустами терна и поваленными деревьями, стараясь не цепляться одеждой за ветки и высматривая впереди нужное место, где, по обещаниям Дейдры, малины было столько, что и троим не унести. Конечно, мать была отчасти права в своих опасениях: там могла быть засада из ирландцев, которые ненавидели данов и норгов, захвативших их землю. Они могли захватить ее в плен, потребовать у отца выкуп или просто изнасиловать и задушить, бросив в тело в лесу – но почему-то Хельга не особенно этого боялась, да и на дворе был белый день, и дома все знали, куда она ушла и когда.       Наконец, она увидела перед собой прогалину, и тропинка вывела ее к широкому пологому оврагу, который весь густо зарос малиной. То тут, то там среди густой зеленой листвы виднелись алые капли ягод, и Хельга принялась их собирать, изредка кидая одну-другую в рот. Постепенно ее руки стали липкими от сладкого сока, а кончики пальцев – розовыми, но она все собирала и собирала. Корзина, которую она сначала выстлала свежими листьями малины, заполнилась уже больше, чем наполовину, а она не прошла даже четверти оврага. Снова поднялся тот же сухой ветер, что встревожил ее утром, облака немного разошлись, летнее солнце светило сквозь деревья, заставляя Хельга изредка щуриться.       Кусты рядом с ней зашелестели, и она решила, что вспугнула зайца или птицу. Хельга решила подождать и убедиться, что это не кабан или лось, которые пришли полакомиться вкусными ягодами или корешками. Кусты снова зашелестели, ветки зашевелились, уже ближе к ней. Хельги замерла, во рту пересохло, ладони вспотели. Не в силах больше терпеть, она перевесила корзину на локоть, потянулась вперед и осторожно раздвинула густые и колючие малиновые ветки. Из средоточия листьев – темно-зеленых и гладких сверху, бледных и серебристых, с выступающими прожилками снизу – на нее смотрела пара больших черных глаз.