Символ веры моей

      Аня открывает глаза под вопль будильника и не сразу понимает, где она. Шторы на окне незнакомые, с блэкаутом. И само окно где-то не там, где всегда было. Сигнал будильника тоже непривычный, незнакомый. Вообще всё какое-то не такое, а ещё она под одеялом не одна, прижатая к чьему-то горячему телу, и на мгновение испуганно замирает сердце: ох, да что же это?..       — Спи-спи, ещё немножко можно, — выдыхает у неё над ухом хрипловатый со сна, знакомый и даже родной голос. Его звук мгновенно всё проясняет, расставляет по местам, и страх в груди тает, так и не успев толком сгуститься. Женя тянется к телефону поверх её плеча, выключает будильник, потом тянется дальше, чтобы перебраться через Аню и слезть с кровати, Аня проворно переворачивается на спину, чтобы успеть обнять его.       — С добрым утром, — желает она и нежно целует его в шею, ласкает губами горячую кожу, под которой притаился подрагивающий пульс. И сна уже ни в одном глазу: как вообще можно спать, когда Женя рядом. Как будто им так уж часто выпадает подобное совместное пробуждение. Нет-нет, надо пользоваться моментом.       Теперь она припоминает: ну точно, вчера она, согласно купленному тайком билету, примчалась в Питер вечерним, уже почти ночным поездом. И, несмотря на поздний час, Женя встретил её на перроне, хотя Аня и уверяла его, что доберётся на такси — нет, таксистам он её не доверил. Приехал сам. И поцеловал при встрече так горячо, что сомнения, ещё бродившие у Ани в душе смутными тенями, совсем растаяли. Нет, всё она правильно делает, и всё у них с Женей хорошо будет. Разве можно иначе, когда они друг друга так любят.       Номера в отеле она не бронировала. Хоть и смущалась, и доказывала, что это неправильно, не может она Женю нагружать собой и сваливаться к нему на голову. А потом услышала в трубке простое, горячее но я хочу, и немедленно растаяла, и уступила. Если Женя правда сам хотел, чтобы она в этот приезд на просмотр ночевала у него, то… зачем отказываться? Это наверняка приятнее и спокойнее, чем нервничать в отеле в одиночестве. Поэтому Аня долго не ломалась и согласилась. Женя привёз её в небольшую квартиру, которую он снимал в Питере и из которой ему, как он объяснил по дороге, было проще добираться и до катка, и до универа, и вообще легче получалось везде успевать. Квартира оказалась однокомнатная, и вдвоём разойтись в ней было негде, получалось, что им придётся спать вместе на раскладном диване. Но Аня в целом так себе и представляла, и осталась этой перспективой очень довольна. Торопливо умывшись с дороги, она скользнула под одеяло и там, растянувшись на чуть жестковатом матраце рядом с Женей, почувствовала себя умиротворённой и счастливой, а главное, уверенной в том, что завтра у неё всё сложится благополучно.       И сейчас, когда Аня, только-только проснувшись, уже целует Женю и ощущает рядом тепло его крепкого тела, эта уверенность в ней становится лишь сильнее. Она выбирается из кровати следом и мягко просит: — Я тоже встану, я с тобой хочу. Не помешаю?       — Не помешаешь, — соглашается Женя. И обнимает её, ненадолго привлекая к себе, и Аня чувствует щекой его чуть колкую щёку. Ох, как же хорошо. Аня… получается, сегодня на просмотре она будет бороться не только за свою дальнейшую карьеру, но и за право остаться в Питере, сохранить вот это хорошее, светлое, чудесное: в её сознании это переплетается, цели тесно перемешиваются с желаниями в единое, неделимое, целое.       Конечно, она смешивает зря и воспринимает всё неправильно.       Но по-другому у неё уже не получается.       Они с Женей толкаются локтями в тесной ванной, пока чистят зубы, и совсем немножко брызгаются водой, а потом на кухне готовят нехитрый завтрак — это всё уже очень знакомое Ане по их неделе совместного отдыха, очень привычное и понятное. Разве что эту кухню и эту ванную она видит в первый раз, а потому приходится ко всему привыкать заново. Но Женя помогает ей сориентироваться, подсказывает, где и что, когда у неё возникают вопросы, и в целом… всё просто.       Вот бы и просмотр сложился так же.       Оснований верить в это как будто немного. Аня отчётливо осознаёт, что из-за операции и нахлынувшего пубертата свою былую форму она упустила напрочь. Четверных у неё в арсенале больше нет, трикселя никогда и не было, а тройные… сейчас у неё даже с тройными проблемы: много недокрутов и даже падений. Но надо собраться. Аня настраивает себя на это всё утро, повторяет это как мантру: вот она выйдет на лёд, и всё у неё получится, ни одного недокрута не будет. Женя подбадривает её, помогает ей удержать себя на этой очень правильной, этой боевой волне. Они собираются, вместе выходят из квартиры, спускаются во двор, садятся в машину — и всё это время Женя периодически снова начинает обещать, что всё будет хорошо, мерно мурлыкает, и это совершенно не раздражает. Наоборот, Ане только нравится его слушать. Это убаюкивает её волнение, позволяет ей продолжать чувствовать себя спокойно и уверенно.       — Только не думай, что тебя будут за что-то ругать или косо на тебя смотреть из-за того, что ты решила поменять штаб, — говорит Женя, заводя машину. И твёрдо обещает: — Не будут. Если тебя уже согласились взять на просмотр, то — как бы это сказать? — никакой отрицательной предвзятости не будет. Тебя со всей серьёзностью оценят как потенциальную ученицу, будут обращать внимание не только на минусы, но и на плюсы. Так что… просто сделай всё, что умеешь, и это обязательно увидят. И ничего не бойся, ладно?       — Я не боюсь, — кивает Аня. Она тянется к Жене, кладёт ладонь ему на колено и с откровенной смелостью добавляет: — Знаешь, мне кажется, что мне всё по силам, пока ты рядом со мной. Пока ты в меня веришь. Может, это глупо, но я правда так чувствую. Спасибо тебе за всё.       Женя обнимает её за плечи с неожиданной горячностью. И вдруг замечает: — Ты как-то так говоришь, будто мы вот-вот попрощаемся. Что ты, милая! Я всегда рядом, пока я тебе нужен. Ты можешь смело на это рассчитывать. Всегда.       — Как можно в этом сомневаться, ты что. Я и не сомневалась. Ни на секундочку, — бормочет Аня и послушно прижимается к нему. — Неужели так плохо прозвучало? Прости! Это из-за нервов, наверное. Я совсем ничего такого не имела в виду! Наоборот, я надеялась, что у меня всё получится с переходом. Что я переберусь в Питер, буду гораздо чаще тебя видеть, как минимум, на тренировках, а в идеале — и ещё чаще. Надеялась, что мы даже как-нибудь сможем… ну, жить вместе. — Последние слова она произносит совсем тихо, с полным ощущением, что это она уж слишком торопится. Ей ещё через просмотр бы продраться, а она уже так далеко и широко загадывает. — Если ты, конечно, будешь не против.       — Я буду только за, — горячо заверяет её Женя. — Правда, эта квартирка крохотная, здесь вдвоём будет тесно, надо будет тогда поискать другой вариант… — по его глазам видно, как он вдохновляется этой идеей, но быстро обрывает самого себя: — Ладно, это я рано размечтался. Сначала твой просмотр, а потом уже будем по его результатам планировать что-то дальше. Да?       — Да, — соглашается Аня. Она целует Женю, позволяет себе ещё ненадолго прильнуть к нему крепче прежнего, прежде чем осторожно выскользнуть из обнимающих рук. Откинувшись на спинку пассажирского сиденья, она кивает Жене: — Что ж, тогда поехали? Я очень заряжена. Готова бороться за переход до последнего прыжка.       — Ты умница. Это отличный настрой, — одобряет Женя. Ане приятно это слышать. Это всё, казалось бы, совсем крохотные вещи, которые толком не имеют значения, но они очень подбадривают, помогают не растерять эту звенящую решительность.       Она с интересом следит за тем, как меняются виды города за окном машины, перебрасывается с Женей короткими репликами, уточняя, где они едут и долго ли им ещё, улыбается ему на светофорах, чтобы увидеть ответную улыбку, тонкую и тёплую. Это всё продолжает очень заряжать, и Аня в целом справляется со своими нервами и неплохо держит себя. А держаться ей очень нужно — если она начнёт нервно вибрировать и ошибаться, то у неё все элементы могут развалиться, и тем всё и кончится.       Во время просмотра она очень старается, сосредотачивается на том, что она делает на льду, так сильно, что в голове звенит, вкладывается в каждый шаг, в каждый прыжок, отчаянно работает рёбрами, выжимает из себя как можно лучшее качество. В какой-то момент она ловит себя на том, что, кажется, даже на Олимпиаде так не старалась, так не надрывалась во имя мечты. Глупо, что она, получается, ставит свои как будто более мелкие желания выше, чем важнейшую, ценнейшую награду в спорте? Может быть, и глупо, но Аня не может заставить себя чувствовать по-другому. Медаль не ощущалась настолько желанной, да и потом, всё впечатление, все эмоции от победы оказались смяты скандалами, непрерывно клубившимися вокруг сборной. Плюс к тому, на Олимпиаде Аня чувствовала себя морально выжатой, отчасти опустошённой, и потому все эмоции приглушались, размазывались, ощущались не с той силой, с какой могли бы. А теперь эмоции отчётливые, яркие, и Аня прекрасно понимает, к чему стремится и что на кону, и желание преуспеть жжёт её, распирает изнутри. Она неоднократно падает с прыжков, но заходит на них снова и снова, не отступает, упрямо пытаясь добиться чистого приземления.       У неё, кажется, болит и ноет всё к концу просмотра. Очень хочется выбраться за бортик и просто рухнуть на ближайшую скамейку, ненадолго уступить навалившейся усталости. Аня не позволяет себе этого. Она убеждена, что на неё продолжают смотреть, и если она покажет, что так быстро и просто устаёт, то это не пойдёт ей в плюс. Поэтому она продолжает бродить вдоль бортика взад-вперёд, старается отдышаться, скрыть то, как она запыхалась от волнения и напряжения. Тренеры совещаются поодаль, разводят руками, о чём-то спорят и как будто недовольны. Аня с тоской понимает, что это, наверное, логично. У неё ноль четверных. Вряд ли кто-то из журналистов будет разбираться, в какой именно момент она их потеряла; скорее, просто предъявят эту претензию новому штабу, да и всё. Это, безусловно, отягчающее обстоятельство. Аня готова работать, но не уверена, готовы ли тренеры работать с ней. Сейчас она совсем не похожа на ценный актив. Наоборот, её ценность придётся долго восстанавливать, и то непонятно, получится ли.       Как будто у неё есть все поводы ожидать отказа. Но Аня продолжает изо всех сил надеяться, что ей всё удастся. Что ей пойдут навстречу.       В какой-то момент рядом с ней возникает Женя. Он, как всегда, очень доброжелательный и тёплый. Ласково он говорит: — Не переживай, чемпионка. Всё хорошо будет. Тут и слепой бы заметил, как ты стараешься. Это наверняка оценят. — Его тёплая ладонь вдруг проскальзывает по Аниным плечам; он явно пытается её приобнять, привлечь к себе, и Аня смущённо отстраняется.       — Прости, — извиняется она, чувствуя себя неловко из-за того, что она уворачивается от объятий, которые Женя готов ей раскрыть с наилучшими намерениями. — Ты не подумай, я очень ценю твою поддержку! Просто… не хочу, чтобы сейчас Алексей Николаевич подумал, что я приехала сюда только из-за тебя. Конечно, ты важен, я думала о тебе, когда решала, куда перебежать, но это ведь был не единственный довод! — она останавливается, обрывает себя, потому что звучит как будто некрасиво, и сконфуженно повторяет: — Прости.       — Ничего, — легко отвечает Женя. Он вроде бы и правда не обиделся. Это непостижимо, как запросто он спускает Ане подобные моменты, как закрывает глаза на её неуклюжие фразы и поступки. — Я не вовремя. Понимаю.       Аня растроганно смотрит на него.       — Вот мне скажут, что по мне решили, и я тебя обниму крепко-крепко, — обещает она. — И буду визжать тебе в плечо от восторга. Ну, или рыдать от разочарования, там уж как пойдёт.       — Будем верить, что плакать тебе не придётся, — говорит Женя. И глядит в ответ с такой нежностью, что у Ани сердце заходится. Ну какой же он всё-таки замечательный! Аня полагает, что ей невероятно с ним повезло.       Потом ей приходится выдержать беседу с Алексеем Николаевичем. Понятно, что её всё-таки подозревают в том, что она примчалась в Питер за молодым человеком — это звеняще очевидно из того, как они с Женей переглядываются, и то, что Аня ограничила их в прикосновениях, не помогает ничем. Алексей Николаевич, кажется, совсем не осуждает, просто рационально и непрозрачно намекает, что цепляться за тренировки совсем не обязательно, отношения можно прекрасно строить и вне льда. Аня в ответ убеждает его, что дальнейшая карьера ей важна. Она в целом уже более-менее готова к этой беседе благодаря краткому обсуждению с Женей, и сейчас ей надо как можно убедительнее повторить всё то же самое только подробнее, более развернуто. Аня старается как может. Она вся взмыленная к концу этого разговора. Ей совсем не помогает тот факт, что по лицу Алексея Николаевича она понимает целое ничего. Он смотрит с неизменным мягким прищуром, но и только, и выражение его лица будто совсем не меняется, пока Аня вербально колотит себя в грудь, уверяя, что рвётся в сезон и будет стараться изо всех сил.       И всё-таки в конце концов Алексей Николаевич соглашается. Неизвестно, убеждает ли его логика аргументов, которые Аня изо всех сил призывает к себе на помощь, или помогает огонь Аниных глаз, — она ведь искренне хочет всё то, о чём рассказывает, это не может не рваться из неё наружу — но, наверное, уже неважно. Суховатое «будем оформлять переход» наполняет Аню восторгом. Она рассыпается в благодарностях, обещает не подвести, а потом мчится к Жене поделиться хорошими новостями и, как и угрожала, радостными воплями терзает его плечо.       Конечно, это только самое начало, дальше будет в разы сложнее не только физически, но и психологически, потому что за переход по ней наверняка проедутся тяжёлым катком. Но сейчас Аня чувствует себя окрылённой. Её даже немножко трясёт от радости. Она привычно доверяет эту дрожь Жениным рукам, прячется в его надёжных объятиях.       — Я никого-никого здесь не подведу. Штабу не будет за меня стыдно, — обещает она.       — Я верю, — с теплотой отвечает Женя, поглаживая её по волосам. И его тихая, кажущаяся безусловной вера только сильнее воодушевляет.       Дальше Ане возвращаться в Москву, готовиться к переезду, оформлять переход. И ей наверняка достанется вообще от всех за такое решение. Но сегодня… сегодня это пока не имеет значения. Этот вечер Аня осознанно оставляла себе, рассчитывала на него вне зависимости от того, как сложится просмотр. Если бы сложился неудачно, ну, она жалела бы себя, свернувшись клубочком возле Жениной груди. Но раз у неё всё прекрасно, она может позволить себе бурно радоваться. Они с Женей устраивают маленький праздник, заказывают суши и пытаются планировать, как всё будет дальше, по меньшей мере в той части, которая от них зависит. Возможно, Аня категорически неправа, но ей не кажется, что квартира Жени «крохотная», что им здесь будет тесно. Она уговаривает его не делать поспешных шагов, не тратить лишних денег, убеждённая, что они как-нибудь и так разместятся, а если вдруг нет, то неудобства не будут настолько острыми, чтобы у них совсем не оказалось времени поискать другой вариант. Женя с сомнением хмурится, но соглашается. Аня не стесняется рассказать ему свои сладкие мечты, розовые и нежные, как сахарная вата, выражает надежду, что всё у них будет замечательно, старается развеять его сомнения. И мало-помалу лоб Жени разглаживается, а глаза становятся ясными, головокружительно прекрасными.       И всё-таки кое-чего в этом уютном вечере не хватает. Аня думает об этом, когда уже перед сном прокрадывается к Жене в ванную, дождавшись, когда затихнет плеск воды. Она надеется, что не помешает, не влезет в неудачный момент. Ну, и что Женя не будет против, впрочем, разве он хоть когда-нибудь всерьёз возражал против Аниных попыток к нему приставать?       Когда дверь открывается, Женя выныривает лицом из полотенца, которым вытирается, и смотрит вопросительно. Аня нежно, чуть смущённо улыбается ему, проскальзывая в ванную.       — Я по тебе скучала, — говорит она, стараясь, чтобы её слова прозвучали как можно интимнее, как один большой намёк. И подходит ближе, касается ладонями горячих плеч, поглаживает, проходясь лёгкой лаской. Женя полуобнажённый и очень красивый. Для Ани это не открытие, она уже не раз видела его таким и немало знает о его теле, но её завораживает каждый раз как впервые. Он стройный, ладный, гармонично сложенный. Аня обводит пальцами его грудные мышцы, прочерчивает мягкую дорожку прикосновений ниже, к животу, и добавляет: — Я подумала, мы могли бы провести ещё немного времени вместе перед тем, как я уеду. — Звучит коряво: они и так вместе, в одной квартире, и спать будут под одним одеялом. Но Аня имеет в виду нечто совсем другое. И, судя по тому, как Женя смотрит в ответ, как разгораются его глаза, он прекрасно понимает, что она имеет в виду.       — Это замечательно, что ты так думаешь, — отмечает он и твёрдо берёт Аню за талию, притягивает к себе, так, что сквозь тонкую ночнушку она отчётливо чувствует жар его тела. — Я как раз сам планировал немного к тебе поприставать перед сном. — Он чуть смущённо улыбается, словно прося прощения за не самую красивую фразу, а затем склоняется поцеловать Аню — и всё, кроме него, исчезает во вспышке слепящего влечения. Аня жмётся к нему, взахлёб отвечая на ласку. Удивительно, каким разным может быть простой поцелуй: даже сегодня днём в машине он ощущался драгоценным знаком нежности, но очень невинным, целомудренным. Сейчас же ничего целомудренного в столкновении губ нет и близко, и перемешивающееся на губах дыхание совершенно раскалённое, а Женин язык глубоко погружается Ане в рот, почти вонзается, колет и парирует, как палаш. Поцелуй дурманит, плавит волю, отзывается горячим беспокойным спазмом внизу живота. В какой-то момент Женины пальцы оказываются у Ани на плечах, цепляют тонкие бретельки, разводят в стороны, и Аня послушно поводит плечами, позволяет ночнушке соскользнуть к её ногам.       Она давно уже забыла про стыд в такие моменты. Женя всегда смотрит на неё только с любовью, не стесняется называть её красивой, рядом с ним Аня о любых недостатках своего тела забывает. Вот и сейчас она без стеснения льнёт к Жене обнажённой грудью, упирается затвердевшими сосками ему в рёбра и выдыхает сладко и громко, на грани стона, когда чувствует, как одна горячая ладонь с нажимом скользит вдоль позвоночника, заставляя вжаться в Женю ещё теснее, а другая ложится на ягодицу, обводит настойчивой лаской, и всё это бесстыдно и до мурашек приятно. Аня прикасается в ответ, стремясь не оставаться в долгу, разделить приятные ощущения на двоих. Она оглаживает его бёдра, упиваясь тем, какие они сильные, как восхитительно ощущаются под пальцами крепкие мышцы даже сквозь ткань, а потом проникает ладонью под пижамные штаны, откровенно дотрагивается до Жени. Он возбуждённый, твёрдый и очень горячий под рукой; Аня бережно сжимает пальцы крепче, лаская его, и у неё короткой вспышкой мелькает мысль: а может, встать перед ним на колени? Ему, наверное, понравится, в прошлый раз он сказал, что было хорошо. Но прежде, чем эта вспышка мысли успевает оформиться в решение, Женя подхватывает Аню под бёдра, подсаживает на стиральную машинку, и провокационное намерение утекает, как вода сквозь пальцы. Не соскакивать же теперь обратно, в самом деле. Аня подаётся чуть ближе, устраиваясь удобнее, проскальзывает губами по Жениной шее, тягуче обметает языком чувствительный островок кожи, который нашла и запомнила ещё в Пекине, потом целует всерьёз, рискуя оставить след на светлой коже, и Женя крупно содрогается.       — Когда ты утром так сделала, я еле сдержался, — признаётся он, осыпая Анины лицо и плечи торопливыми, влажными поцелуями. — Подумал: а может, к чёрту всё? Ну, опоздаем немного, не страшно, это не так важно. Важнее, что ты рядом, такая нежная и ласковая. Не знаю, как я прямо там не сгорел. Так не хотелось быть ответственным! С трудом заставил себя.       Аня вся трепещет под обрушившейся на неё шквальной лаской. Она влюблённо лепечет: — Не сдерживайся, не надо. Я бы не отказалась. Ты же знаешь, я обожаю всё, что ты делаешь. Тебя обожаю. Ох, милый! — жар пожирает её изнутри всё яростнее, разгораясь с каждым прикосновением губ к плечам и груди. Аня торопливо избавляет Женю от пижамных штанов, перекрещивает лодыжки у него за спиной и осторожно, мягко подталкивает его ближе к себе, понемножку умирая от нетерпения.       В первый миг она задыхается с коротким вскриком: соединение тел ощущается тесным, чуть саднящим, но это почти сразу проходит, и остаётся только удовольствие, занимающееся в теле всё ярче, как пожар. Аня отзывчиво постанывает в такт пронзающим её движениям, цепляется за Женины плечи и рвано толкается бёдрами ему навстречу, насколько позволяют удерживающие её крепкие руки. Она хватает ртом воздух, потеряв дыхание почти сразу, а потом Женя целует её в пересохший от жара рот, и Аню окончательно плавит. Она безвольно выгибается, не чувствуя собственного позвоночника, и как сквозь вату слышит какой-то грохот, а потом Женя укладывает её спиной на стиральную машинку наискосок. О. Кажется, он всё со стиральной машинки сбросил на пол, но эту мысль Аня почти сразу теряет за обжигающим наслаждением.       Её почти выламывает осознанием того, что может быть настолько хорошо и за это не надо каждый раз подолгу изматывающе бороться, что это у неё просто есть. Что Женя у неё просто есть, сильный, красивый и добрый, беззаветно её любящий. Хочется с ним быть нежной и ласковой, как ни с кем, всю себя для него раскрыть — Аня и раскрывает, и всей душой надеется, что ему этого достаточно, потому что едва ли у неё сейчас есть что-то ещё, что она может отдать. Она старается не потерять его удовольствие за своим, подмахивает бёдрами и пытается сжиматься в том же ритме, в котором он пронзает её, но соображает всё хуже, горит от ускоряющихся всё сильнее движений и жадно тянется за рваными поцелуями.       — Можно в меня, любимый, можно, — бестолково шепчет она, крепко обнимая Женю за плечи. И стонет, разрываясь от нахлынувших ощущений, утыкается лицом в Женино плечо, вся дрожа, пока он кончает в неё и крепко прижимает её к себе. Наслаждение отпускает её медленно, тёплая истома вытягивает все силы, и Аня обессиленно откидывается на спину, вся обмякает. Женя, точно такой же оплавленный и сладко вымотанный, ложится взмокшим лбом ей на грудь, и Аня гладит его по голове, пересыпает между пальцами русые волосы. В ней столько нежности, что непонятно, как ей не разрывает грудь. Пересохшими губами она шепчет сбитые признания в любви и чувствует, как Женя в ответ обнимает её всё крепче, и улыбается блаженно и глупо.       Ей настолько хорошо, что её тело так и остаётся тряпичным от неги. Аня продолжает обессиленно лежать на стиральной машинке, когда Женя уже поднимается, и только зябко обхватывает себя за плечи — без него становится холоднее. Её ноги с трудом держат; она виснет у Жени на плечах, пока он помогает ей принять душ, а потом безропотно позволяет ему завернуть её в пушистое полотенце и унести из ванной. Женя всё это время поглядывает на неё с тревогой.       — Ты в порядке? — уточняет он. — Анечка, всё хорошо?       — Да, да. Всё чудесно, — бормочет Аня и мягко тычется носом ему в шею. — Всё абсолютно изумительно. У меня просто колени до сих пор дрожат, вот и всё. — Наверное, объясняет она сама себе, просто её захлестнуло эмоциями от сбывшейся мечты в дополнение к физическим ощущениям, и этот коктейль ударил по ней с такой силой, но ударил очень приятно, глупо отрицать. По-прежнему ощущая себе совсем размякшей, Аня разрешает себе отложить приём таблеток до утра и уговаривает Женю точно так же оставить на утро уборку в ванной, затягивает его под одеяло и уютно устраивается у него под боком, приникает к родному горячему телу, закрывая глаза.       Завтра ей предстоит это всё оставить, вернуться в Москву и заниматься переездом, пока её будут со всех сторон порицать за переход и, возможно, даже упрекать в предательстве. Легко не будет точно. Но сейчас Аня запредельно, до неприличия счастлива. И хотя бы на одну ночь она разрешает себе помнить только это.