Важный спектакль

      Она стояла на краю сцены. В душе бушевал ураган, смесь счастья и невыносимой горести, любви и ненависти. Она бы хотела сейчас сделать шаг вперед, и чтобы перед ней оказалась бездонная пропасть, в которой нет ничего, даже боли. На секунду это стало ее заветной мечтой. Хотелось исчезнуть. Как бы иронично ни звучало, «уйти на пике славы». «Вы обещали мне жизнь, монсеньор. Но вы солгали. По-вашему жить — это значит только не быть мертвым! Хлеб и вода — это мне не страшно. Я могу питаться одним хлебом; когда я просила большего? И разве плохо пить воду, если она чиста? В хлебе нет для меня скорби и в воде нет горести. Но запрятать меня в каменный мешок, чтобы я не видела солнца, полей, цветов; сковать мне ноги, чтоб никогда уже не пришлось мне проскакать по дороге верхом вместе с солдатами или взбежать на холм; заставить меня в темном углу дышать плесенью и гнилью; отнять у меня все, что помогало мне сохранить в сердце любовь к Богу, когда из-за вашей злобы и глупости я готова была его возненавидеть, - да это хуже, чем та печь в Библии, которую семь раз раскаляли огнем!»       Она почти переходила на отчаянный крик, голос начал предательски дрожать, а глаза защипало от накативших слез. Но она актриса, поэтому продолжила: «Я согласна; пусть у меня возьмут боевого коня; пусть я буду путаться в юбках; пусть мимо проедут рыцари и солдаты с трубами и знаменами, а я буду только смотреть им вслед в толпе других женщин! Лишь бы мне слышать, как ветер шумит в верхушках деревьев, как заливается жаворонок в сияющем весеннем небе, как блеют ягнята свежим морозным утром, как звонят мои милые-милые колокола и голоса ангелов доносятся ко мне по ветру. Но без этого я не могу жить.»       Раньше этот монолог был лишь очередной ролью, которую она зазубрила и которой старалась просто соответствовать. Теперь же внутри нее зияла кровоточащая дыра, заставляющая задыхаться от каждого слова. Теперь этот монолог был не только лекарством, но и ядом. Теперь слова Жанны д’Арк откликались в ней ее собственными мыслями и чувствами, и от этого становилось еще паршивее. «О Боже, когда я стала такой сентиментальной?»       Зал был полон. Ошеломительный успех, правда? Да, конечно, в первых рядах сидели ее преподаватели, сокурсники, друзья, но большинство людей, заполняющих все остальное пространство старинного театра, были обычными зеваками, работягами, которые решили «культурно» отдохнуть (не самый подходящий спектакль, чтобы расслабиться), но для нее сейчас ничего не имело значения.       Театр был ее другом. С ним она делилась самым сокровенным, не боясь осуждающего взгляда и причитающего тона. С театром она была самой собой, и он принимал ее такой. И она всегда была ему за это молчаливо благодарна. И сейчас только его высокие своды и партеры внимали тому, как ей тяжело изображать гордую Жанну д’Арк, мужественно держать подбородок приподнятым и позволять непослушным светлым локонам щекотать лицо. Она стояла, как изваяние, сама не понимая, как ей удается унимать дрожь во всем теле. «И раз вы способны отнять все это у меня или у другого человеческого существа, то я теперь твердо знаю, что ваш совет от дьявола, а мой - от Бога! Пути Божие - не ваши пути. Он хочет, чтобы я пришла к нему сквозь пламя. Я его дитя, а вы недостойны, чтобы я жила среди вас.»       Она неспешно оглядывала зал, скрывая нервозность под маской надменности и уверенности.       Пока не увидела в темноте зала те самые, до одури любимые глаза, настолько чистые, что, ей казалось, она видит в них свое отражение . «Вот вам мое последнее слово» , - получилось как-то хрипло, невнятно, скомкано.       Занавес.       Аплодисменты.       Силы покинули окончательно, и она рухнула мешком на пол, собирая вокруг себя толпу остальных актеров.