Человеческое

Какое человеческое чувство, в зазубринах да в горестной пыли. Тоска, храни В.В. наш дивный русский, — угарный газ, язвящие угли. Там не было любви моей в помине, откуда ж этот чёрный силуэт? Гадай теперь, какая ложь правдивей: что не было — или что больше нет. Я слушаю себя с шальной досадой. Проговорившись ночи в пух и прах, вздымаю в воздух пламенем объятый нечитанных историй альманах. Мгновенно тлеют тонкие страницы, сгорая в концентрическом аду. Всё ускользает: вечный сон про птицу, гул крови и пылинки на свету. Всё исчезает: всполохи веселья, дизайн-проект для будущей избы и нежность на пороге новоселья, несбыточный, спокойный взрослый быт. Всё гибнет: нерастраченные жесты, русалий плач по илистому дну, все клятвы, из которых, если честно, едва ли я б сдержала хоть одну. Мне полегчало, как они сгорели. Я извела бы весь картонный мир, но нелюбовь ещё во что-то верит и тащит чудеса из чёрных дыр. Как нелюбовь моя ещё здесь что-то любит: кошмарный кофе, море и людей (даже людей!); и поджимает губы, когда ей больно, — солнце в пустоте. Пусть будет мир. И пусть в нём не убудет прекрасной лжи, иллюзий, миражей. О чем поют её живые люди, я никогда не пела, даже ей. Я слушаю себя, сдаваясь диву, и звонко вторит шутовской колпак. Я многословна и красноречива, и то ли вправду, то ли просто так. Решай теперь, какая фальшь полезней. Громада неотёсанной тоски — иль благородство, падкое на плесень, и ветхость бытия да сквозняки.