Лжец в противогазе: недосказанное

Система безопасности одиночных камер в «Айрон Хайтс» уступает таковой по надёжности только федеральной тюрьме-лаборатории «Белль Рив». Полтора метра бетона по потолку и стенам, встроенным в лабиринт из сотен аналогичных блоков. Защищённая от проникновения любых посторонних объектов система вентиляции. И ни души, кроме надзирателей, на ближайший квадратный километр здания — обезличенно-серого с редкими стальными вставками гермодверей на кодово-биометрических замках. Любые звуки из таких же одиночных камер на территории тюрьмы гасятся о стены запутанных коридоров между секциями. В этом месте Безликому спится особенно крепко. Не отвлекает даже панорамная решётка от потолка до пола из самой прочной из всех существующих типов стали, за которой он для мужчин в чёрной униформе, вооружённых от лодыжек до шей, как на ладони. Если Безликий и слышит тихий шорох подошв тактических ботинок о пол, стук оружейных прикладов, шевеление ткани на штанинах, то точно определяет, кто из служащих сдал и принял караул. Когда его сопровождают в закрытую душевую, мельком рассматривает их часто сменяющиеся лица: застывшие в сдержанно-ледяном выражении. Всякий раз он думает о том, что с технологиями, которые он видел у федералов во время содержания в других тюрьмах, надзиратели вполне могут оказаться роботами: от людей в них только оболочки. Именно благодаря их стальной выправке и равнодушию, мужчину постоянно сопровождает вакуумная тишина: за всё время здесь с ним ни разу не попытались заговорить. Как и между собой. Наверное, другой счёл бы это пыткой, но Безликому есть с чем сравнить. Для него этот короб — сущий курорт. В предыдущие годы в общих камерах, а затем в общем крыле он спал дерьмово: рукоприкладство охраны, крики боли и отчаянья после карцеров и правительственных опытов, подхваченные волны хохота или воя — медленно охватывающее каждого заключённого подобных учреждений безумие — мешали погрузиться в небытие даже на час. Безликий испытал на себе все грани депривации сна, как пыток. Жалкое волочение в мире, полном звуков по ночам, работало на него ещё хуже: если пытки имели свойство заканчиваться или меняться, то в прежних условиях для него единственным способом выспаться было попытаться (или успешно) убить кого-то, чтобы попасть в закрытый изолятор. Сон важен Безликому не из гедонистических соображений (любые тюремные койки далеки от комфорта, а толщина одеял — от обеспечения телу нормальной температуры). Только так он вспоминает, чтобы по пробуждении остаться с горьким, но манящим послевкусием приближения к недостижимой истине. И только два лица, фрагмента разных жизней, из вселенных, которые не должны были пересечься, но на разломе породили престарелое чудовище — человека без имени и прошлого, умеющего только убивать, — преследуют его вне сна. Это его собственное лицо, превращённое вместе с телом в размозжённое месиво среди бесконечных арктических снегов. После — бледно-розовое, чуть пошедшее мимическими морщинами с осыпавшимися крошками ярко-голубого «смоки айс» на щеках — эстонской проститутки, пахнущей последствиями их блуда вперемешку с гвоздичными духами. Настоящие последствия он видит много лет спустя, когда за решёткой появляется новый человек — не тюремный врач, не безучастный психолог и даже не чернокожая стерва Аманда Уоллер. У пришедшего нет ни имени, ни снов — в конце концов, блажь беспамятства доступна не каждому. В отличие от Безликого, он эйдетически помнит всё. Но в его лице Безликий отчётливо видит её. Ещё немного себя — когда был моложе. Следующие вакуумные сны до освобождения заполняются чужеродно-тёплым.