Лжец в противогазе: недосказанное

Готэм заметает: всего за ночь рекордные сорок сантиметров снежного покрова облепливают стеклянные коробы бизнес-центров, острые шпили костёлов и церквушек, многоквартирники из коричневого кирпича в федеральном стиле, узкие подворотни с вывернутыми наизнанку мусорными баками, искусственно-зелёные лужайки перед коттеджами, покрытые сухостоем пустыри у мостов и заброшенные стройки с подлежащими сносу перекошенными зданиями, обнесённые металлическими заборами. К семи часам утра основные автомагистрали замирают в многочасовых пробках: муниципальные снегоуборочные машины не рассчитаны на такое количество осадков. Взрослые, выходя из квартир, замирают, с улыбками щурясь, глядя на падающие на щёки снежные хлопья — близится Рождество, — или с предощущением нескольких часов в пробке садятся за руль. Дети со звонкими визгами резвятся, перемазанные тающим белым. В больницы поступают первые вызовы о переломах: проступающая за снегом льдистая корка беспощадна для рук и ног. Выходящее из-за свинцовых туч солнце первым делом выплавляет обратно чёрно-плесневые стены на коробах судоремонтных цехов и ржавчину на скелетах строительных кранов. Иллюзорная белёсая чистота медленно превращается в грязь: что пудра, осыпающаяся на лице сифилитика. Тем, кто не ездит с утра на высоко- или хотя бы среднеоплачиваемые работы, кто лишён возможности смеяться, играя в снежки, известно: даже если вымыть город с хлоркой от Бристоля до Трикорнер-Ярдс, он никогда не станет чище. Из ледяной затхлой сырости одного из цехов — заброшенного ещё с пятидесятых — беззвучно вываливается долговязая фигура в чёрном, сливающемся издалека в единое пятно. Поверх головы — латексная газовая маска с боковым угольным фильтром. Продолжение руки в кожаной перчатке — обломок заострённой на конце металлической трубы с дюймовым сечением — падает на рыхлый, не тронутый следами снег. По нему цветком расползается багрянец. Левая нога идущего не гнётся в колене; волоча её за собой, он ковыляет в сторону заброшенного причала. Минуя корпуса давно пустующих доков заброшенной верфи, останавливается у бетонного края волнореза. Садится на него, перекинув сначала здоровую, затем с усилием негнущуюся ногу, и стаскивает газовую маску, глядя на разломанную корку льда поверх утреннего океана. Под маской оказывается серо-белое, с лёгкой сыпью морозного румянца юношеское лицо. На скуле постепенно разрастается синяк. Больше синяков с ушибами только под безразмерной зимней курткой и болтающимися на тощих ногах джинсами. Боли из-за мороза и адреналина он поначалу не чувствует. Как и растяжения связок после неудачного падения в драке со второго этажа заводского атриума. То, что должно было стать сделкой (версий о том, почему мафиозные доны, их беспринципные капо, солдаты, просто головорезы и мелкие рыбёшки рано или поздно приходят именно в доки, бытует много), становится западнёй. Хотя юный киллер не влезает в дела мафии, некоторые его жертвы всё же с ней связаны — как и все в этом проклятом городе. А месть при столкновении с гидрой, выросшей здесь на последствиях «сухого закона», неизбежна. Когда двух тактических дроп-поинтов оказывается мало — в драке его разоружают, — а до метательных клинков под штанинами дотянуться он не успевает, то цепляется взглядом за мусор на растрескавшемся бетонном полу. Явно уже используемая с теми же целями ранее арматура перекочёвывает из-под ног в пальцы, затем пробивает чужую глазницу не хуже клинка. Дробит зубы в следующей пасти, выходя через основание черепа у шеи. Третьему нападавшему он просто разбивает голову до кровавой каши. Цепляя зубами сигарету и стараясь не принюхиваться к ржавой, химической, рыбной, нефтяной вони, тянущей с воды, юноша жалеет только о том, что всё ещё слишком слаб. Его ведь разоружили и, окажись у посланных за ним солдат больше пистолетных магазинов, а у него — меньше удачливости и жажды к жизни — он мог и не выбраться. Пополнить ряды утопленников на промёрзшем дне — без высшего смысла и достойного окончания пути. Или просто погнить на полу цеха, пока его не найдёт местная охрана, делающая обходы от силы раз в две недели. Боль постепенно возвращается, как и ощущение собачьего холода. Он терпеть не может зиму: за малое количество преступных заказов, за то, что остаётся слишком много следов, за необходимость искать ещё не занятые ночлежки, за неудобный слой тёплой одежды на теле, за необходимость ходить по асфальту, а не перепрыгивать с крыши на крышу, незаметно для глаз обывателей. Застывшие в безмолвии воды Атлантики отражаются осколками океана на его льдисто-серых радужках. В следующий раз он будет точнее. Хитрее. Сильнее. Остаётся только выжить.