что внутри?

***

А Даня знает, что умрёт рано. Ленточно-ниточные мыслишки о скорой кончине преследовали с детства и ковыряли нейроны мозга поразительно упрямо. Кто-то, чей голос в Даниной голове остался лишь полустёртой нотой, твердил ему, что это то самое, подростковое, проходяще-возрастное, да только через Кашина двадцать шесть лет уже перепрыгнуло, а игольчатое чувство остаётся на месте. Колет в кожу головы, ехидная тварь, и устанавливает крайний срок - двадцать семь. Смешно и странно, глупо и параноидально. И Руслан. Ворвался кислотным пожаром, отравой диоксидной ввинчиваясь в покусанный мозг, и оттуда в спинной уже пробирается, кости сажей будто невзначай пачкая. А Даня и не против, всё ведь лучше, чем стачивать зубы в ожидании хуй пойми чего. Руслан придерживается кредо бабочки-однодневки. Даня словно наяву у него за спиной видит эти крылья гедонически-драконовые, ущербно-хрусткие, сепийно-венозной каймой нарциссизма сцепившиеся. Нравится пиздец. Полгода из тикающих двадцати шести Данила полностью Тушенцовым забивает, в каждый отсек нового дня пихает, татуировки его графитовые языком слизывает и на бумагу сплёвывает, эскиз нечёткий пытаясь сохранить. А Руслан лишь смеётся, клыками отсутствующе-присутствующими славливая отблески Даниного самосожжения - пока что бледноватого, но разгорающегося на ура. Ну ещё бы, Руслан лично примесей в это кострище подливает. Музыка у них идет тоже славно. Кашин сколами пальцевидными на зебровые клавиши тыкает, сэмплами подобно жемчужнице рассыпается, а Руслан хватает каждый шарик, с медицинской хищностью его рассматривает, и если достаточно хорош - словами гавкающими сдавливает. Никакой выдержки, сразу в интернетные лапы выкидывают, и не жалеют. И правильно. Даня без восхищённого придыхания на Тушенцова не глядит, когда тот электрически-эйфорично о просмотрах щебечет. Руслан глаза свои медвежье-кофейные под веки загоняет, когда Данила воет зимневьюжно, выгибаясь навстречу члену. По кровати тает, сгибы локтей напрягает, и тянет рычаще так, шершаво немного, эти глюкозные шесть букв имени, на «Р» обязательно накидывая стон. Тушенцов ради этой «Р» зубами плечи веснушчатые терпко кусает, истомные плеяды вдавливая поверх рыжеватых брызг. скажи-ещё-данечка-скажи-скажи-давай-обеспечь-щекотку-самолюбию И Даня сквозь порнушную ниточку слюны принимает новый грубоватый толчок, обнажает нежно-телячьи дёсны и по языку пускает жгучее имя, которое Руслан кончиками пальцев крадёт, нисколько не скрываясь. В крылья свои ебучие прячет между прожилок, и кончает, сразу же отстраняясь от Кашина, который зрачками хоть на секунду остановить его пытается. Не работает.

***

Данила смеётся до хрипящих лёгких. Компании у Руслана всегда весёлые, да только по речному меняющиеся, Даня даже не пытался имён запомнить. Ему важно лишь чтобы Тушенцов гранитно-магнитным маяком рядом оставался и изредка говорил зевотно-скисшие нежности. По-другому не умеет не хочет. Кашин ради этих объедков глаза закрывает даже на периодически появляющихся желтовато-мефедроновых касаток в крови Руслана. Нахуй лишний раз его злить, напоминая о гниющем вреде, он и сам парень не маленький, захочет - перестанет. Только бы не перекрывал Дане доступ к новым эмоциям, для которых даже наркота не нужна. Сбегать не хочется, и без этого четверть века в норе самолично запирался. Да и нравится ему по ключице растирать родственно-чужие трипы. А Руслану спустя полгода любимая отточенная «Р» трупно-бумажной кажется, хочется уши закрыть, лишь бы перепонки не пачкало. Метаморфозы порошковые куда интереснее ощущаются, от Дани ни одного неизученного места ведь не осталось, ни одного симфонично-первозданного слова, все уже услышал. В Руслановом саду самолюбивых яично-жёлтых цветов закончилась подкормка. И Данила сквозь заострившиеся зубы хрустящие рыдания пропускает, когда не обнаруживает в доме ни вещей, ни самого Тушенцова. На лопатках клюющими птенцами ощущаются коросты почти прорезавшихся крыльев-обрубков, обтянутых неправильной осанкой, и пальцы противно скрипят, не находя в одеяле разрисованной руки. Даня этими скрипящими спицами щёки свои пытается проткнуть, вой первобытный в глотку обратно затолкать, через копну волос под мозг путь процарапать и выудить снова воспрянувшую в торжестве мысль о могильном исходе.

***

А Даня знал, что умрёт рано. Ленточно-ниточные мыслишки о скорой кончине преследовали с детства и ковыряли нейроны мозга поразительно упрямо. Кто-то, чей голос в Даниной голове остался лишь полустёртой нотой, твердил ему, что это то самое, подростковое, проходяще-возрастное, да только через Кашина двадцать шесть лет уже перепрыгнуло, а игольчатое чувство остаётся на месте. Колет в кожу головы, ехидная тварь, и устанавливает крайний срок - двадцать семь. И голос у твари теперь бархатистый, с медвежье-кофейными глазами.