сократить и преумножить

      пресмыкаться и ползать в ногах – не slavastyle, slavastyle – просыпаться с усилиями и мечтать о сладости революции на устах. пресмыкаться и ползать – уж точно не для и не про наследного принца и его остро-голые колени, бело-снежные, бело-таемые, бело-армейские, но мальчик стоит почти заглядывает в рот чужой. чужого. мужчины, который просыпается и народных освобождений никогда не ждёт.       посол говорит пряно, пахнет мыльно, а в библиотеке семейной – кругом пыль. слава в ней вообще появился от дури и разрушил момент: и для сально-мыльного, и для лупоглазого, отползающего на стуле на допустимый, дежурный полуметр. действиями – раскаянный и осажденный; улыбка, касающаяся линии губы, – бесноватый зной.       знает-видит слабости сразу.       знает-видит, когда с родителями сидит струной за столом: нога на ногу, глаза – за славу.       занимательная игра: а когда, следовательно, карелин перестанет сливаться с мебелью в его вертикально-кошачьих зрачках? он бледнеет зеленеет и почти говорит на мироновом родимом змеиноиврите, шипя под сморщенный нос и кулаком попадая ровно туда же. жалко, конечно, что только почти, и по обеденной всё так же летают французские «великое спасибо».       мёдом по уху размазывается младшего федорова не-идеальность: у того на границах слов звуки искажаются, грубеют, тотализируются. горничная, сгорбившись, от комнаты к комнате бежит, а слава карелин-машнов-гнойный пялится и позорно молит.       владислав знает его, как облупленного: про ночи без снов и с нетронутыми гробами, про тайно прогулянные уроки французского и интимные разговоры с немецким послом, про слабость коленок, про низкие, третьесортные романы конформистов, про нежную мякоть под твердым ребром. владислав знает. владислав признает, что принцу на это все равно. в бокалах красиво хлещется глубокий, металлический красный. каждый не может оторвать от него свой взгляд. каждый по-дикарски припадает к нему ртом, вмиг превращаясь в животных, которыми они всегда являются.       тягучая кровь стекает изо рта федорова младшего, и слава с ужасом осознает, что натыкается на озорство и развлечение в ответном взгляде.

***

      добрался бы слава до пиковости slavastylе'а, он бы без запинки спросил, без разбору разбрасывал препинания. – вот вам, если говорить так правильно, шептать складно, – самому не противно? ластиться без искренности, склониться губою к губе без воли, без силы, без желания.       а он бы деликатно, воздушно уточнил: – почему же без?       сказал, как отрезал, унизил парой слов. во владиславе, нет, славике – жалком, слишком наружу вывернутом – уже нет сил на стыд. на раскаяние. на попытку скрыть приноровиться припрятаться (за женской юбкой, как мамкиной, в женских складках поддатливых и тугих).       глаза у туземного – не потому что чужестранец, а потому что не с земли – мальчика, юноши, мужчины и принца бездонные и неправедные, миловать не спешат, стыдом, слабостью бессовестно питаются.       голубые, чистые, девственно кристальные, доподлинно аристократичные, укрытые занавесом длинных-длинных – девичьих – ресниц, но злые. значит – правильные. значит – честные, и не дрогнет сухая рука срубить голову с плеч, не самолично, конечно, а грациозным, породисто выведенным жестом, просчитанным и прочитанным голодным до дикости умом, вычисленным славой за километр.       не страшно, если карелина голову прикажут снять: он без промедлений вызовется добровольцем и скосит выточенным острием собственную линию аорты на шее. для потехи, искр под тающими льдами зрачка не страшно: всем известно, что принцу ближе рыцаря только церковь и шут в железных кандалах.

***