Просто сон

За окном глубокая ночь… На улицах воцарилась кромешная тьма и абсолютная тишина. Всюду тихо и лишь изредка слышен голос ветра. Луна просачивается своим полубледным светом в каморки жителей Кур-Де-Фонтейна, погружая стены жилых помещений в свойственную ей атмосферу спокойствия, романтики и загадочности. Небо, подобно темной шали, укрывает весь Фонтейн в своём тихомирие, заставляет погрузиться всех жителей в далекое царство Морфея, почти всех… И лишь одна блудная душа не может найти покоя в глухом мраке. Там, на огромной постели, каркас которой был выполнен из морёного дуба искусным столяром, средь мягких подушек из синего бархата под стёганым одеялом, нежилась юная на вид девушка, подобно, в самом буквальном смысле, Божеству. Несмотря на усталость, что с сокрушимой силой, будто бы волной, нахлынула Фокалорс с головой, девушка не могла сомкнуть глазу. Она пустым взглядом смотрела в потолок, в голове не было не единой мысли. Через полуприкрытые веки Фокалорс пыталась сквозь беспросветную тьму разглядывать причудливые узоры на стенах и больших фарфоровых вазах, что стояли по углам, считать количество книг на стеллажах, высота которых устремлялась далеко кверху, подсчитывать трещинки на сводчатом мраморном потолке. В тишине четырех стен лишь дорогие настенные часы были источником звука, наполонившим комнату. Чем дольше Фурина вслушивалась в ритмичный марш минутной стрелки, тем больше она ощущала, как равномерный стук ее сердца постепенно становился больше похожим скорее на табун резвых скакунов. Чем глубже ночь охватывала комнату, тем теснее чувство дискомфорта сжимало легкие, тем тяжелее что-то неясное давило на грудь. Каждый вздох давался с разом все тяжелее и тяжелее, а с каждым выдохом в помещении становилась жарче. Холодный пот стал поступать к лицу юной леди. — Это что, простуда? — Фокалорс попыталась приподняться и взять стакан воды с ближайшей прикроватной тумбочки, но попытка не увенчалась успехом. Она почувствовала, как теряет контроль над своим же телом, как тяжело становится дрогнуть хотя бы пальцем. Словно баласт, она просто осталась лежать на своей кровати. Единственное, что оставалось Архонту, это бегать глазами по комнате из стороны в сторону и жадно глотать воздух прерывистыми вдохами от помалу нарастающей паники. —Почему я не могу… — на глазах, подобно утренней росе на траве ранней весной, стали поступать слезинки, казалось, время стало тянуться в разы дольше и даже минутные стрелки настенных часов постепенно утратили свой ход.

—Где оно?..

В гнетущем душу безмолвии эхом раздался едкий зловещий шепот, потонувший в нем также поспешно, как и возник. Фокалорс распахнула веки, затаив дыхание, она вслушивалась в каждый последующий шорох, каждый скрип, но ни гласа, ни воздыхания не было, не было больше ничего… Лишь в воздухе повис немой вопрос «О чем ты? Кто ты?» и стоило Архонту приоткрыть свои уста, желая обратиться к тишине и найти ответы на все так и невысказанные вопросы, как краем глаза Божество заметило неясные очертания человекоподобной фигуры перед собой. В самом дальнем конце спальной прямо перед ней в десяти размашистых шагах сидело нечто, точно тень, откинувшись на спинку мягкого кожаного кресла, скрестив ноги и руки. И хоть в кромешной тьме трудно было указать, чей это силуэт, одно Фокалорс знала точно: оно смотрит ей пристально в очи, не отводя свои ярко-красные, точно излитые в крови, зрачки, что отдавали недобрым проблеском в густой черноте, ни на минуту, будто в ожидании вопросов, которые так и читались в двухцветных напуганных донельзя глазах, не желая перебить собеседницу. Фурина же, вся в напряжении, молча смотрела, предвкушая опасность. Следила внимательно за каждым телодвижением тени, изредка нервно сглатывая комки тревоги, застрявшие в горле, режущие его насквозь, и поглядывая на стрелки часов, ожидая, когда же те возобновят свой монотонный марш. Прошло достаточно времени, они так и продолжили бы безотрывно смотреть друг на друга, если бы не шорох, со стороны загадочной фигуры, сокрытой во мраке. Величаво поднимаясь с дорогого кресла, вставая в манерную стойку, оно скрещивает руки за спиною. Теперь Фурина может разглядеть этот облик чуть лучше: перед ней стояла высокая особа, худощавого телосложения, с идеальной осанкой и высокомерно вздернутой вверх головой. Подле такого горделивого, будто бы орла, существа, Архонт чувствовала себя чем-то настолько крохотным и настолько ничтожным, что точно никакого труда бы не составило сдавить ее хрупкие кости войлочной подошвой, размазав попутно внутренности по дорогому звучному паркету, оставляя за обувью тёмно-красный шлейф. Лишь от одних подобных мыслей Фокалорс пуще вжималась всем телом в мягкую гладь дорогого матраца, сшитого из нежного бархата, набитым птичьим пухом, и чувствовала, как постепенно леденеют фаланги пальцев одна за другой и сохнут губы, как по каждому позвонку пробегают мириады мурашек. Сокрушаясь от страха, рефлекторно девушка сжала простыни в ослабших пальцах, и даже это необременительное движение требовало неимоверно большого количества усилий в сей час. —К-кто ты? — еле слышный шепот раздался, отскакивая от стен и постепенно становясь гулом на собственном слуху. Жмуря глаза от боли в ушах, надеясь на скорое окончание этого рокотания, девушка чувствует, как тишь неторопливо вновь начинает нависать неподъемным грузом над телом, давая долю покоя мятежному сердцу. Ответа не последовало, вместо него до чуткого слуха голубоглазой дошел лишь стук каблуков. Медленным шагом зловещая фигура подходила ближе. Лунный просвет проглядывал сквозь полупрозрачные шторы, частично освещая центр комнаты, куда и выступила неизвестная. Ее молочно-белая бледная кожа верно светилась под полночным мерцанием ночного светила, а серебряная кайма на таком же белоснежном бархатном пиджаке создавала тусклые отблески. Ее образ был бы подобен ангелу-хранителю, озаренный Божьим светом, если бы не тягостный взгляд чёрных траурных глаз с еле заметными темными кругами под ними и такие же черные, как смоль, руки с длиннющими орлинными когтями, на некоторых из которых красовался красный лак, создававший впечатление измазанности в густой крови, определенно чьей-то. До боли знакомый образ вызывал диссонанс в голове Фокалорс. Она устремила взгляд уставшией пары глаз на незванную гостью, очерчивая каждую черту ее лица: острые скулы и подбородок, слегка нахмуренные брови и небольшая складка между ними. Фурина медленно скользила взглядом от лба до подбородка и наоборот, пока ее взор не застыл на тонких накрашенных тёмно-красной помадой губах. Выражение женщины выдавало настолько холодное и глубокое безразличие, что Фокалорс еле дрогнула от просачивающегося даже через ворох теплых кашемирных одеял приглушенных голубых оттенков мороза. Чем ближе поступала слабо знакомая фигура, тем яснее становились ее очертания и детальнее виднелась наружность ее лика. Только подойдя практически вплотную, к самому изножью громоздкой кровати, неизвестная стала напоминать Архонту образ… Слуги? Непонятное чувство чего-то отчаянного и неизбежного внезапно накатилось на Фурину новой волной. Фокалорс почувствовала, как сердце пропустило пару ударов, к горлу стало подступать чувство тошноты, а колени бросило в дрожь, мысли сплетались в путанные скученные комки и картина перед глазами стала идти кругом, будто водя окрест нее адский безумный хоровод. Архонт ничего не могла предпринять в сию минуту, она лишь молча смотрела, словно в ожидании смертельного приговора, на Слугу, на ее руки, наводящие страх и жуть только одним своим видом. И вновь Предвестница застыла, гнетущим молчанием пронзая самое нутро Божества. На этот раз первой разразила застывший воздух, изнеможденно шепча свой негодующий ропот, Архонт. Собирая хоть какие-то крупицы сознания в целостную картину, пускай потерявшую со временем в себе особенную часть смысла, сокрытую в трещинах маслянных многослойных покрытий, она процедила единственный правильно сформировавшийся в ее полупустой голове вопрос: — Что тебе от меня нужно? Почему не оставишь меня в покое? — тихие всхлипы Божества с разом напоминали больше скулеж, гонимой голодом и холодом, дворняжки. Перед глазами маячили алым пламенем перекрещенные зрачки Предвестницы. В них читалось смешанное чувство, эквелибрирующее между жалостью и отвращением к оному виду, о котором никак нельзя было вымолвиться, как о божественном: некогда румяная нежная кожа стала бледнее поганки и покрылась испариной, яркий лазурный блеск в каплевидных зеницах тух, точно свет восковой свечи, догорающей на рассвете, некоторые прядки потрепанных волос опадали и налипали на лицо, неприятно щекоча тоненький студёный носик у самого края своими острыми концами, а грудь беспорядочно вздымалась от сбивчивого дыхания. Последний раз окинув Архонта недружелюбным взглядом, полным плотоядности, презрения и насмешливой жалости, Арлекино опустила глаза в пол, заливаясь звонким дурным смехом, который отражался неприятным звоном, скрежущем где-то в закромах рассудка Фурины, порождая боль и тусклую печаль на душе: я просто решила зайти на чашечку чая, — словно бы с издевкой тихо прохрипела она. Со временем звон гоготания стих, обратно погружая помещение в самую гущу ночной черноты, сгущая черльнильные краски полуночного мрака. Поднимая взор затуманенных глаз на своего Архонта, Слуга взмывает пястью вверх с оглушительно звучным свистом, как казалось самой Фокалорс. Смыкая вежды от испуга так сильно, что невольно задумывалась, сможет ли когда-нибудь открыть глаза сызнова, Фурина не собиралась их размыкать, опасаясь, что распахнув веки увидит перед собой нечто жуткое и устрашающее, от чего кровь в жилах будет стынуть и вряд ли когда-нибудь начнёт течь по ним вновь. Чувствуя негаданное странное шевеление близ себя, как примялись под неведомым грузом навал одеял и слежались бархатные подушки, а на тазовую кость начало давить что-то явное тяжелое, будто вместо уймы дорогущих тканей, из которых были пошиты и одеяльца, и подушки, и сам наряд голубоглазой, она лежала под большими горстями злата, Архонт, явно не хотя, считай, по нужде приоткрывает завес зениц. Первое, чего удостаивается лицезреть взгляд Богини — это нависший над ней стан Слуги, что упиралась одной рукой об изголовье кровати, устраиваясь на бедрах юной леди, малость ерзая в попытках умоститься как можно удобнее. А второе — анфас Слуги, в недопустимой близости от лица Архонта. Фокалорс поднимает на Предвестницу взгляд пары недоуменных глаз, растерянно хлопая слипшимися от слез ресницами. Фурина прекращает дышать, боясь сделать лишний неправильный шаг, оступиться и провалиться в самый омут этих стеклянных смоляных очей. Она молча таращится на Слугу, силится, сдерживая слёзы, в тщетных попытках сохранить лицо, и делает неспешные глубокие вдохи, желая отпустить душевную горечь. Предательски дрожащие губы выдавали ее со всеми потрохами. Сдерживать бурю эмоций было нестерпимой пыткой, тело пробивало озноб, легкие сдавило тяжестью ужаса и паники. Они в прямом смысле слова сжирали самое нутро друг друга в этих переглядках. Нежданно, от расстояния между их телами осталось буквально ничего. Предвестница склонилась к самому уху Архонта, взваливаясь всем весом, больно давя на ноющие ребра, да так, что, казалось, был слышен глухой треск костей, точно догорающего костра, будто умышленно прилагая усилия, желая соделать эти мучения еще более невыносимыми и болезненными. —Мне нужна только одна вещь, госпожа Фурина, — раздался сиплый пошепт в самый слух Архонта, доходящий до сознания звоном, перерастающим постепенно из еле слышного шипения в навязчивое жужжание. Горячее дыхание Предвестницы обижагало хлеще яркого пламени. Она отпустила из своей хватки изголовье постели, оставляя на нем ярко-выраженные глубокие царапины своими когтистыми кистями, плавно переводя холодную длань на тонкую шею Архонта, нежно сжимая ее, оставляя за касанием лишь легкую резь. — Где же Вы прячете свой гнозис? — Предвестница слегка прикусила мочку голубоглазой, оставляя слабый багровый след на карешке уха. — Ч-что ты делаешь?! — Фурина малость прикрикнула не столько от боли, сколько от внезапности и страха пред ликом Слуги. Она почувствовала, как вдруг что-то внутри дрогнуло, свернулось в тугой узел. Слезы навернулись пуще прежнего, стекали, оставляя жгучий болезненный след на щеках, словно к ним прикоснулись клинком, обвязанным красивым темляком, из раскалённой стали, и девушка торопливо заморгала, стыдясь того, в каком положении оказалась, будучи Архонтом. В какой-то момент, Слуга отстранилась, выпрямляя осанку, возвышаясь над и без того жалким видом своего Архонта, пронизывая каждую частичку души высокомерным взором своих очей. Предвестница сложила свои руки на божественных ланитах, холодными пальцами убирая соленые слёзы, слегка царапая нежную изящную кожу побледневшего лица, оставляя на нем слабовидные розоватые полосы. —У меня нет его... — хрипло шепчет Фурина, жмуря глаза и прикусывая губы от режущей боли, изредко делая глубокие вдохи. —Вы так уверены в этом, леди Фурина? — монотонно тянет каждое слово Слуга, направляя свои руки ниже, очерчивая линии подбородка, шеи, доходя до хрупких плеч, сжимая их и оставляя тусклые отметины на местах ногтей, вдавливая в постель, не давая шевельнуться. Фокалорс лишь шикает, крепко стиснув зубы, когда Арлекино ослабляет хватку и на коже через широкую ночную рубаху из дорогого шелка, рукава которой были сбиты на плечи, точно измятые крылья, остаются лишь еле заметные залитые пунцом ссадины. Слуга роняет десницу с шуйцей пониже, живо сдёргивая выстеганное атласное одеяло, а после уставившись стеклянным взглядом на изнурённое худощавое тело. Оглаживая аккуратный бюст, слегка задевая незастегнутый ворот, невзначай оттягивая его чуть к низу, продолжает двигаться, доходя до края ночнушки. —Я не хочу тратить наше время попусту, леди Фурина, я знаю, что он у Вас, так где же он? — Предвестница цепляет подол рубахи, приподнимает его, открывая вид на плоский животик, обтянутые кожей выпирающие ребра, неравномерно поднимающиеся в такт дыханию. По-детски пухлые щеки Богини загорелись бледно-розовым пятном, а губы были поджаты и дрожали от каждого жаркого касания мертвецки-ледяных пальцев. Слуга стала водить кончиками длинных пазуров по телу Божества, ближе где-то к поддыхалу, выводя причудливые узоры на мертвенной коже, яко вырисовывая по тонкой ткани беленого холста ажурные картины, ведя тонкую неярко-розовую нить все ниже, останавливаясь прямо под самым низом чрева. Арлекино поднимает щемящий взор на своего Архонта, давя на легкие томительным молчанием с новой силою. Брови Богини неволей сошлись на переносице в одну грядку, будто в попытках противостоять натиску двух черненных глаз, где не видно дна, а только вечная и зияющая горечь темной ночи, и лишь дрожащий глас девушки закончил неудачей старания дать отпор обидчице. — Уж явно не там, — возражала Фурина, пугливо глядя в устрашающие крестовидные зеницы. Словно бы не слушая, Слуга медленно опускает ладонь ниже, слегка надавливая в области таза, все также не отрывая взгляда от заплаканных очей напротив. В этой ясной лазуре, подобной лоскуту чистого весеннего неба, раз за разом накатывались слезинки по одной, выражая в себе лунный блеск, точно солнечные блики на бушующих волнах бескрайнего моря. — Просто уходи, не трогай меня.. — залилась горькими слезами Фокалорс в ту же секунду, отчаянно поджимая губы. В горле вновь застыл колющий ком, и если бы были силы, то Фурина точно заскулила бы навзрыд, до момента пока в гортани не осела бы притупленная боль, но что-то не давало заголосить, будто хайло сдавило жгутом, и от этого ещё больше стеснило и болело в груди. —Уйти, леди Фурина? — недоуменно вскинула брови Слуга. —Вы уверены, что это то, чего Вы хотите? — в глазах Арлекино все еще стояла стужа. Пронизывающий ледяной взгляд, в сравнении с которым и самый сильный ветер в Снежной чувствовался не таким уж и холодным, казался таинственным и далёким, будто смотришь сквозь легкую пелену тумана, разостлавшегося вдоль берега у самого моря по утру. Снова мановение руки долу, и вот Предвестница касается самого сокровенного места. Мертвенную тишину нарушил сдавленный вздох белокурой девушки. Женщина стала лениво водить длинными пальцами меж складок, чувствуя, как постепенно мокнет тонкая льняная ткань, а кончики пальцев оказываются измазаны в теплой слегка липкой влаге. Отодвигая кружево в сторону, она очерчивает взглядом всю фигуру Божества, вплоть от макушки до пят. Взору Арлекино предстает самый грязный извратный вид, в котором только можно было видеть Архонта, ее Архонта: недавно бледно-розовые щеки ныне практически заливались темно-алой краской, точно красный ситец, губы дрожали, рывками выхватая жаркий воздух, словно в последний раз, тело трепетало, подобно осиновому листу на ветру, а глаза закатились в полном изнеможении. Никак иначе картина, написанная дорогим маслом, кистями из натурального жёсткого ворса, явно великим умельцем и мастером своего дела. Назвать сие творение меньше, чем самым настоящим произведением искусства и язык не повернется. И авторство этого шедевра принадлежит Слуге, ее тонким пальцам, которыми она с утончённым изяществом и особой чувственностью в движениях кисти проводила по лону голубоглазой, то ли дело вырывая из пухлых уст разгорячённые вздохи. Фокалорс чувствовала, как где-то внизу скапливается неведомое ранее невинному уму чувство, как оно закручивается в тугой узел напряжения, как ложится мертвым грузом на сердце. Губы, практически последняя часть, что была у Фокалорс под контролем, не желая слушаться хозяйки, размыкаются сами собой, а из легких вылетают обрывками томные всхлипы, мешаясь с тихими стонами в одухотворенную эвфонию. Фурина чувствует, как тяжелеют веки и, от бессилия, замыкаются вовсе. Рассудок вновь охвачен беспросветной завесой, темные краски сгущаются с разом плотнее и девушка с головой проваливается в собственные чувства. Внимание сосредоточено лишь на нежных касаниях слуги, что сладкой пыткой изнемождали своей неторопливостью. В теле появились ощущения покалывания, словно по нему раз за разом проходит лёгкий заряд электричества. Пальцы с особым усердием сжимают простыни, пока белеют костяшки тонких перстов. Предвестница продолжает одной рукой вычерчивать причудливые росписи на разгорячённой плоти, пока другая медленно тянется кверху, оставляя за собой жаркий след на бледной тонкой коже, попутно обходя рельеф выпирающих рёбер, чтобы наконец дойти до аккуратного бюста. Арлекино накрыла ладонью небольшую грудь, что беспорядочно вздымалась от тихих сдержанных стонов, и слегка сжала, выбивая из Архонта чуть более слышный вздох. Подушечками пальцев женщина поглаживала затвердевший сосок, вызывая новую волну мурашек по телу Архонта. Фокалорс прикусывала губы практически до кровавой росы, в попытках подавить бесстыжие возгласы со своих уст. С каждым новым движением рук Слуги узел внизу живота стягивался все сильнее, ноги сами собой поджимались, а тело охватывало дрожью. Прежняя паника переросла в лихорадочное возбуждение и вот, с губ срываются уже хриплые вскрики и стоны. Медленные и, практически, невесомые касания Предвестнциы становились невыносимы, оттягивая кульминационный момент все дальше. —Арлекино.. Пожалуйста, — Архонта нахлынуло чувство какого-то необыкновенного подъема: в глазах забегали искры, а вдоль конечностей прошлась приятная судорога, от которой перехватывало дыхание, одновременно с этим в юное тело вгрызается острая боль, словно сзади, от лопаток до самой поясницы, вонзается что-то явно тонкое и вострое, заставляя выгибаться дугой в спине настолько сильно, насколько это было возможно сейчас. И стоило только девушке почувствовать нарастающее желание близости, переросшее из чувства потерянности и неясности, словно бы в море нитей она все же смогла ухватиться за тонкий конец красной шелковинки, как Арлекино отстраняется от Архонта, выдергрвая из тонких пальцах шёлковый краешек. Боль в груди начала утихать, а охватившее голубовласую возбуждение мгновенно схлынуло, уступив место неприятному, отчасти даже противному, чувству опустошённости. —Calvaire... Арлекино... — чуть слышно негодует и всхлипывает Архонт, недовольно поджимая искусанные до яркой красноты губы. Пока из под полуприкрытых век на Предвестницу падал раздраженный взгляд пары маслянистых глаз, что в лунном свете зияли точно гранёные сапфиры, то ли дело кое-где синели васильки в них, да блестел солнечный жолтяк. —Ах, леди Фурина, какие грязные слова Вы знаете, — черная ладонь Слуги нежно сжала заплаканное лицо девушки. По исцарапанным щекам, залитым горшими слезами, острая боль шла волнами. — Не думаете ли Вы, что подобное поведение не подобает Вашему статусу, м? — сладко протянула она, склоняясь ближе к губам Архонта, вовлекая девушку в по-началу смазанный поцелуй, а после углубляя его. Губы у Слуги неестественно холодные, словно бы у неживой. Они мягко ложатся на пухлые испачканные в собственной крови уста и слабая резь на небольших ранках от укусов проходит. Кажется, что воздуха становится нещадно мало. Фокалорс слабо стонет Слуге в губы, упрашивая отстраниться, дать хотя бы минуту передышки, но Арлекино продолжает властно сминать губы под своими, иногда покусывая и оттягивая нижнюю губу, а после аккуратно, практически невесомо, проводить языком по ней, как бы в качестве извинений за причинённую боль. И все продолжается, пока на светлых очах Богини снова не выступают слезы. Арлекино наконец приподнимается, оставляя нежные губы своего Архонта, ванильный вкус которых до сих пор чувствовался на кончике языка. Смолистые руки обхватывают маленькие груди девушки, нежно сминая, а после длинные черненные пальцы продолжают играть с сосками, вороша их. Вдоволь насладившись сиплыми вздохами Божества, руки Слуга ведет ниже, приостанавливаясь в области живота, оглаживая его, слегка щекотя, после доводя до опухших губ девушки. Арлекино вновь начинает играть с Архонтом, возобновляя медленный танец пальцев на распалённой коже. Фурина томно вздыхает, когда Слуга касается ее. Она вскидывает голову, открывая вид на обкусанную, помеченную Слугой и покрытую испариной шею. В лунном свете оставленные следы отливают более ярким перламутровым оттенком. На нежной белой коже Фокалорс этот цвет выглядит особенно красиво, подмечает про себя Предвестница, продолжая выводить Фурину на все более слышные стоны. Фурина поднимает взгляд лазурной красоты на свою мучительницу, выпрашивая большего. От обилия слез перед глазами представал замыленный силуэт Слуги, мешавшийся со стенами затемненного помещения, и только ярко красные зрачки мрачных очей маяком светили в кромешной тьме. Арлекино, явно насмотревшись этого представления, немедленно спускается к самому лону, постепенно вводя один палец, после второй, продолжая двигаться все также медленно. Проводя по стенкам влагалища, Предвестница приставляет большой палец к самому клитору Фурины. Хрупкое тело под Слугой начинает малость ёрзать, в попытках высвободиться, точно зверёк, напуганный, попавший в западню охотника. Взгляд Архонта метался из стороны в сторону, пытался вычерчивать размыленные силуэты различных предметов интерьера, выполненных в Стиле Людовика XIV. Изящное сочетания классицизма и барокко: огромные картины, хаотично вывешеные на стене, выше роста самой Фурины, возможно даже выше Арлекино; мебель, выполненная из элитных пород дерев, украшенные позолотой и искусной резьбой; обшивка сидений была сделана из самых дорогих лоскутов тканей с различными орнаментами и... Впрочем это и не так важно. Эти детали меркнут в ночной пелене, в багровом свету зарниц Слуги. Куда не глянь, куда не брось заплаканные лазури – перед глазами маячат два алых огонька, расплываются по комнате, точно ликер по телу, согревая легким опьянением и одновременно опаляя тонкую кожу хладом от пустоты внутренней, душевной. Сколько не метайся, никуда зверьку не деться из мертвецкой хватки металлических клешней капкана. Охотник держит крепко, любуется последними минутами своей жертвы. С ехидной улыбкой наблюдает, как та испускает последние вздохи. Жертве остается лишь смириться со своей участью и она смиряется. Тихо и неподвижно дожидается конца своих истязаний. Размеренные толчки отдаются фантомной болью по всему телу. И с каждым движением перстней Слуги боль становится сильнее, одновременно уходя все дальше на задний план. Во внимании Архонта лишь звон в ушах, перемешанный с неясным шепотом, доносящийся то ли из уст Предветницы, то ли из внутреннего голоса самой Фурины, и ее глухими стонами. Все тело охватывает легкая судорога, а пальцы сжимают предплечья Арлекино, царапая белесую кожу. И вот он, яркий финал, которого ждала Архонт, момент своего грехопадения. Вскидывая голову, не в силах бороться с животным желанием, Архонт выгибается в спине, терзает руки Слуги с новой силою. Перед глазами предстают сотни огней, сразу же угасающих во мраке и тельце постепенно обмякает на белоснежных простынях, испачканных кровью где-то ниже. Фурина пытается отдышаться, голова начинает идти кругом от нехватки кислорода и она вскидывает взгляд на Арлекино, на ее окровавленные пальцы. Жуткий силуэт Слуги вновь возвышается над Архонтом, стоит и любуется, неподвижно, затаив дыхание, точно в попытках не спугнуть свою добычу. И вот она разворачивается, в неестественной тишине раздается лишь звонкий стук каблуков. Фурина смотрит вслед уходящей фигуре, пока она медленно будто бы растворяется во тьме, оставляя за собой лишь мнимое ощущение чьего-то присутствия. Фокалорс еще лежит в постели, не в силах и пальцем повести, пока в какой-то момент гул в слуху, вместе с болью в теле и хаотичным потоком мыслей не стихают на нет. Девушка резко вскакивает, точно очнувшись от ночного кошмара, жадными прерывистыми вдохами глотая воздух и оглядываясь по сторонам. В окно помалу начинают пробиваться ранние лучи солнца, окутывая пространство вокруг теплым светом, погружая комнату в атмосферу утренней безмятежности. Фурина живо сдергивает с себя одеяло и... Не видит ничего, кроме нетронутых, девстенных простынь. Будто бы ничего не происходило буквально пару минут назад на глазах самого архонта. —Это просто кошмар, Фурина... — кладя руку на сердце приговаривает про себя Божество, в попытках успокоить бешенный стук сердца.