Призрак

Вдох. Выдох. Лëгкие наполняются воздухом и выпускают его обратно; или же так ему кажется. Маëи смотрит из темноты, целиком поглощëнный наблюдением. Из звуков — лишь его тихое дыхание и едва уловимый стук пульса. И свет. Иногда ему казалось, что свет тоже звучит — смесью треска электричества и приятного прозрачного звона стекла, так тихо, что не всегда можно понять, есть ли этот звук где-то вне его головы. Даже если он стоял на большом расстоянии, даже если свет давали уличные фонари, — лëгкий перезвон стекла отдавался его в ушах вместе с глухим пульсом. Маëи наблюдал из темноты за светлым человеком, стоящим под фонарями. Он давно, давно, давно привык смотреть на других из глубины темноты. Было в этом что-то животное: притаиться, замереть, оставив от всего себя лишь зрение, лëгкие и сердце, — и внимательно смотреть за жизнью людей со стороны. Но стоило ему повернуть голову, как он видел за своей спиной бескрайнюю темноту, в которой нет чëтких границ, ясных линий и ощущения телесности. Ведущая в никуда дорога, тяжëлое небо. Что над горизонтом, что под ним — одинаково гнетущие тëмные пятна. Он был здесь. Посмотри кто-нибудь со света в его сторону — увидел бы те же тëмные пятна и размытые, едва различимые из-за своей неконтрастности силуэты деревьев. Тьма была хороша, пока перед ним был хоть какой-нибудь лучик света. Бестелестность и растворение в тишине были хороши, пока его взгляд был прикован к свету. Полная тьма пугала его, но пугала его и противоположность. Оказаться на свету он боялся не только потому, что не заслуживал быть там, не только потому, что мгновенно испепелился бы, но и потому, что он точно знал, и эта сцена вспыхивала под веками в его кошмарах: в лучах света он виден, словно на ладони, и совершенно беззащитен перед тем, что скрывается в тени. Он мог воображать себя хищником, когда наблюдал за другими из тени, но стоило ему вновь увидеть кошмар, где он стоит под лучами света, как он понимал: он — жертва. И всегда ей был. Беспомощность давила на его грудь. Вдох. Его тело вздувается, позеленевшая зловонная кожа сползает с гнилых мышц. Выдох. Газы выходят из тела сквозь открытый рот, в котором роятся опарыши. Ему некуда было возвращаться при жизни, некуда идти и сейчас. Неприкаянный дух, оставшийся здесь. Он не хочет поворачивать голову, не хочет видеть темноту и расплывчатые очертания воспоминаний о своëм теле; поэтому всë ещë наблюдает за светом, не в силах уйти. Тацуми, стоящий под уличными фонарями, выпрямился и встревоженно посмотрел в сторону. Их взгляды столкнулись, и Маëи показалось, что электрический треск и звон стекла зазвучали отчëтливой мелодией. Маëи не отводил глаз.

***

Тацуми глубоко вздохнул и потупил взгляд, слегка постукивая здоровой ногой по земле. Его тень сделала так же. Прошло больше месяца с тех пор, как исчез Маëи. Тацуми помогал следствию, как мог, и всë-таки это ни к чему пока что не привело. Прогулки по ночам стали неплохим способом занять себя чем-то во время бессонницы. Свежий воздух был полезен и для тела, и для души, особенно после странных снов, которые участились. Однако как бы он не гнал от себя мысли, иногда, стоя в свете фонарей, он не мог не думать о Маëи; о том, что его товарищ по отряду снова прячется, напуганный работой с людьми, и вот-вот выйдет из ближайших кустов — заплаканный, с виноватым видом, сдерживающий свой поток извинений… Тацуми слишком живо видел влажные глаза, смотрящие на него немного снизу вверх, и их внимательный, несмотря на слëзы, взгляд. Иногда к этому ощущению примешивалось ещë и ощущение злого духа, хотя с Маëи из воспоминаний это не имело ничего общего. Тацуми слегка улыбнулся — не без труда — и повернулся в сторону общежития: на улице холодало, завтра ещë предстояла работа… Он никак не мог впасть в отчаяние. Он должен позаботиться о Хииро, об Айре, о поисках Маëи, и они _должны_ увенчаться успехом, о котором он молился каждую ночь; он обязан сохранить ALKALOID. Ему нужно оставаться в рассудке и здравии… Однако, сделав несколько шагов, он вновь обернулся и напряжëнно вгляделся в глубокую тьму. Затаив дыхание, он улавливал каждый звук, каждое колебание; и, несмотря на то, что в ветвях кустов был лишь ветер, он всë-таки выкрикнул имя. Ответа не последовало.

***

Перед глазами всë плыло: он помнил, как лëг спать, но не помнил ничего до этого. Туман в голове не хотел развеиваться, и это почему-то показалось Тацуми даже правильным. Он целовал холодные губы с привкусом виноградного желе. Под его руками были упругие бëдра — тëплые, со слегка выступившим потом. Тело Маëи было идеально. Не будь здесь так темно — Тацуми мог бы любовно смотреть на россыпи его родинок, пересчитывать их пальцами, чтобы запомнить каждую из них; только каждую из родинок на теле Маëи Тацуми не мог воспроизвести по памяти здесь, в густой темноте комнаты, и это ощущалось как серьëзная утрата. Как хорошо, что перед ним было всë остальное, чтобы отвлечься и насладиться. Тацуми мягко разорвал поцелуй, и его лицо обдало разочарованным вздохом: под веками вспыхнул вид того, как мило хмурится Маëи, смотря с лëгким укором, умоляя о продолжении… Но перед глазами он видел лишь тëмный силуэт без явных очертаний: таковы особенности человеческого зрения. — Т-Тацуми-сан, — горячий выдох обдал ухо Тацуми, когда Маëи сам начал двигаться, резкими рывками насаживаясь на член… Дыхание Тацуми на секунду перехватило: слишком хорошо всë это было. Тело Маëи ощущалось восхитительно изнутри и снаружи: его мягкая плоть идеально сжимала член Тацуми, подрагивая с каждым движением, с каждым стуком сердца, с каждым вздохом; запах тëплой кожи Маëи, его пота, смазки естественной и смазки искусственной, с которой он растягивал себя, заполнил всë пространство между ними двумя; его отчаянные, чистые, умоляющие стоны — такие похотливые, но уже хорошо знакомые для Тацуми… Это казалось правильным, это распаляло не только грешное желание, но и чистую любовь. Бог есть любовь, а Тацуми оказался таким беззащитным перед этой идеальной смесью любви и похоти, которую воплотил в себе Маëи. Разве могла быть в этом вина Тацуми? Движения Маëи в какой-то момент прекратились, стоны стали почти не слышны, и Тацуми, крепче схватив того за бëдра, начал двигаться самостоятельно: поверхностно и резко, как того в моменте требовала человеческая плоть. Вместо стонов он услышал рядом с собой смешок. Маëи поправил волосы — убрал прядь с лица, и вновь поцеловал его — глубоко и шумно. В последний момент он отстранился от Тацуми, убрав его руки с удивительной силой, в которой, впрочем, не чувствовалось злобы или раздражения. Тацуми, тяжело дыша через рот, растерянно посмотрел вверх, на привставшего Маëи. — Мне не было больно, — на опережение мягким голосом сказал Маëи, судя по голосу, немного улыбаясь, — и-извини, я… я хотел спросить… Он продолжил говорить, обхватив болезненно пульсирующий член Тацуми и снова направляя его в себя. — Я могу остаться с тобой? — Конечно, — на выдохе ответил Тацуми, не в силах глубоко анализировать слова Маëи или отвечать более развëрнуто: прямо сейчас он глубоко толкался в поддатливое мягкое тело перед собой… Он кончил, дрожа и чувствуя, как быстро стучит сердце прижавшегося к нему всем телом Маëи. Тëплые руки обнимали Тацуми, который понимал, что на этом ночь не закончится. Он не хотел заканчивать и обнял Маëи в ответ так крепко, как ему хотелось. — Я буду рад, если ты будешь со мной, Маëи-сан… Я люблю тебя, — слова лились медленно и мягко. Тацуми чувствовал тепло всë ещë сжимающего его член тела, и сейчас это казалось воплощением возвышенной нежности единения. Низменные желания временно отошли на второй план, пока он переводил дыхание. — Т-ты… Ты лжëшь? Голос Маëи не был агрессивным. В его словах была мольба. Люди хотят, чтобы им дарили любовь. Это естественно для них так же, как и дарить свою любовь окружающим, осознанно или неосознанно. Маëи не пытался обвинить другого во лжи, он лишь запутался в своих тревожных мыслях и хотел, чтобы Тацуми успокоил его и заверил, что любит. Понимая всë это, Тацуми мягко улыбнулся, и, прежде чем ответить, оставил несколько поцелуев на ключицах другого. — Я не лгу, Маëи-сан, и никогда не стал бы лгать тебе. Я люблю тебя, и я могу говорить это постоянно, если нужно; или доказывать свою любовь усерднее на деле, если ты этого хочешь… Равнять любовь и физическую близость было неправильно, и всë-таки Тацуми, влюблëнно глядя в лицо Маëи — туда, где должно было быть его лицо, — начал гладить тело Маëи, чувствуя, как снова возбуждается снова… — Я не могу уйти. Эта фраза была брошена неподходяще серьëзным, холодным и твëрдым голосом. Тацуми же, стремясь расслабить Маëи тем, к чему сам Маëи обычно был чрезвычайно уязвим, — физическим удовольствием, — нежно обхватил рукой его член, при этом начиная немного двигаться… Всë было так, как и должно было быть: выдохи и стоны, звучащие в ушах; тепло, переходящее в жар; и терпкий запах тела вскоре вновь стал головокружительно приятным. Они сменили позу — после недолгих протестов Маëи, который беспокоился о нагрузке на ногу Тацуми, — и теперь Тацуми нависал сверху, держа Маëи за бëдра разведëнных в стороны ног и вглядываясь в лицо… — Ах, подожди. Я хочу кое-что сделать. Он потянулся к выключателю настольной лампы. Всë-таки не увидеть лицо Маëи за всю ночную встречу было бы невыносимо. — Тацуми-сан. Разве ты не знаешь? — М-м? Чего же я не знаю, ягнëнок?.. Мягкая улыбка застыла на его губах бессмысленной маской, когда он увидел. В свете лампы под ним лежало тело Маëи. Его бледная кожа лица и шеи была окрашена синевой. Широко раскрытые глаза — тëмные, мутные, — закатились, и на внутренней оболочке век виднелись точки кровоизлияний. По всему телу, особенно на нижней его половине, проступали яркие трупные пятна. Взгляд Тацуми замер на сине-фиолетовой задней поверхности бедра. — Маëи-сан… Он видел и чувствовал, как задрожала его рука. Однако хватку на бедре не ослабил, наоборот — впился пальцами в мягкую кожу, под которой распустились кровавые разводы. Он ощущал их, чувствовал плотность скопления вязкой жидкости в тканях… Что-то в его голове захотело вспороть эту прослойку, выпустить застойную кровь наружу через аккуратные надрезы, очистить это тело от скверны — он помнил белизну кожи своего возлюбленного, он хотел вернуть её, хотел убрать свидетельство его смерти, — но затем поднял взгляд и увидел то, что исправить уже не мог. Шею Маëи опоясывала глубокая линия багрово-фиолетового цвета. Сердце Тацуми пропустило удар. — Ты сделал это сам? Он пытался говорить тихо и спокойно, но его голос задрожал на последнем слове. — Маëи-сан, почему ты молчишь? Я знаю, что ты можешь ответить, ты же… — Тацуми сглотнул, не зная, как продолжить. Что он знал? Он даже не мог понять, был ли это очередной сон — или уже реальность. Он судорожно сжимал холодное, тугое бедро, толкнулся глубже в начинающее каченеть тело, пытаясь понять, насколько реальны ощущения. Маëи говорил с ним, Маëи привëл его сюда, в эту комнату. Тацуми знал, чей взгляд ощущал на себе, стоя под фонарями. Он мог отрицать это, мог пытаться казаться благоразумным, но с момента исчезновения чувствовал, что Маëи был рядом — следил за ним, манил к себе, пытался напомнить о себе… Но тело под ним ощущалось реальным, в то время как его уверенность в чужом присутствии становилась всë более призрачной. И было что-то, что волновало его сильнее. Он стиснул зубы и наклонился, почти полностью накрывая тело Маëи своим, и почувствовал сладковатый запах — что-то между запахами увядших ирисов и гнилого сочного винограда. От этой сладости к горлу подступила тошнота, но вместо того, чтобы отстраниться, он лишь прижался сильнее и продолжил глубокие толчки. Позвоночник Маëи застыл в одном положении и не выгибался больше. Независимо от того, как двигался и давил своим весом Тацуми, холодное туловище оставалось неподвижным. Лишь голова трупа неестественно сильно колыхалась из стороны в сторону, словно у куклы со сломанным шарниром. — Почему… Почему ты сделал это? Мы могли бы тебе помочь, мы поддерживали тебя… Мы все старались. Я старался, Маëи-сан… Несмотря на закостеневшие мышцы спины, внутренности Маëи были мягкими, расслабленными, наполненными жидкостями. Он слышал чавкающий влажный звук каждый раз, когда толкался, и старался не смотреть вниз. Несмотря ни на что, это было приятно. Стенки кишечника так сильно липли к нему, полные, вспухшие изнутри; разве могло это тело быть безжизненным?.. — М… Маëи-сан… Кожа была холодной, но внутри всë ещë тлелось тепло. Тацуми чувствовал это. Его зрение постепенно затуманивалось, но краем глаза он заметил, как на лице Маëи расцвела улыбка. Вдох. Тацуми невольно вскрикнул: тело Маëи вздулось, гнилые внутренности сжались, а затем лопнули. От неожиданности он надавил рукой на живот Маëи. Кожа под рукой слезла от давления, словно кожура на переспелом личи, и Тацуми почувствовал скользкие мышцы, в которых утопала его ладонь. Выдох. Давление внутри стало сильнее, из тела Маëи брызнула тëмная, почти чëрная жидкость — кровь, гниль, нечистоты. Тацуми хватал воздух — густой и зловонный — ртом, растерянно смотря перед собой. Молитва застряла у него в горле, и он никак не мог начать её произносить, — особенно когда вскоре перед ним вновь оказалось лицо Маëи. Сине-чëрное, со впалыми, но определëнно живыми глазами: несмотря на то, что в их уголках копошились личинки, взгляд был ясным и любящим. Они целовались. Приторный сладко-горький вкус гнили смешался со вкусом рвоты. Но даже сейчас Тацуми положил руку на шею Маëи, притягивая его ближе — неосознанно, по старой памяти. Ладонь обожгло ощущение борозды на шее… — Я не могу уйти. Я могу остаться с тобой? Тацуми молчал, замерев. Из звуков — лишь его дыхание и стук пульса. Как он мог спасти Маëи? Как он мог помочь сейчас? Маëи медленно выдохнул — от его горячего дыхания пахло виноградным желе. Его красивая бледная кожа немного покраснела. Лишь борозда всë ещë выделялась на его шее. — У нас впереди ещë длинная ночь, Тацуми-сан, — нежная улыбка появилась на его губах. Бирюзовые глаза сощурились, как у довольного кота, и Тацуми понял, что уже ответил на вопрос Маëи. — Я рад, что ты решил не отпускать меня с самого начала, Тацуми-сан… Несмотря на зубастую улыбку, больше похожую на оскал, Маëи в свете лампы выглядел невероятно беспомощным.

***

Перед глазами всë плыло: он помнил, как лëг спать, но не помнил ничего до этого. Туман в голове не хотел развеиваться, и это почему-то показалось Тацуми даже правильным. Он смотрел в потолок, лежа на своей кровати под светом настольной лампы. Щëлкнув выключателем, Тацуми всë-таки закрыл глаза. Иногда ему казалось, будто кто-то наблюдает за ним из густой темноты, но в этом ощущении не было ничего плохого. Возможно, ему следует навещать своего возлюбленного почаще, раз уж тот больше не может выйти к нему самостоятельно.