Последнее, что я прошу

Мичидзо слышит блуждающий гул внутри головы, словно тяжёлый медный шар перекатывается по полу. Боль прошивает виски, и всё тело ломит. Он не может понять, где находится. Он ничего не видит. Густая тьма окутывает, и сквозь неё прорезаются мутные красные всполохи, отзываясь новыми уколами боли. Он помнит звук, с которым медленно затягивались его раны. На животе, на шее, на месте глаз. Липко и тошнотворно. Он чувствует себя тонущим, будто его сносит сильным течением. Теперь его тело куда-то движется, но он не может контролировать этих движений, словно во сне, словно он заперт внутри своей головы. Всё, что он помнит, — обжигающую боль от удара меча. Как судорожно и горячо пальцы искали потом осколок лезвия, чтобы покончить с этим, не желая сдаваться и становиться частью армии вампиров. Но, очевидно, у него не вышло. Он понимает это, чувствуя, что всё ещё жив, если это состояние ещё можно называть жизнью. Он ощущает болезненный импульс, заставляющий его тело перемещаться, словно кто-то управляет им на расстоянии — именно так работает эта способность? Он пытается противиться внешней силе, но не может ничего сделать. Значит, теперь он будет лишь оружием, причастным к захвату мира? Так почему он до сих пор может продолжать мыслить? Без возможности повлиять на происходящее это приносит лишь мучительные страдания. Тачихара испытывает ужас, не зная, как выбраться из этой вязкой тьмы — лучше было умереть, оставшись непричастным к тому, что теперь будет сделано и его руками. Сколько жизней будет уничтожено? Нет, он должен суметь этому помешать. Если он мыслит, значит, всё ещё существует. Значит, должен бороться до конца. Шум в ушах немного стихает, и за ним вдруг проступает что-то ещё — негромкий голос, что кажется смутно знакомым, но Мичидзо не понимает, откуда он доносится — он чувствует его присутствие в собственной голове и едва ли может разобрать хоть слово. И не может ничего ответить. Хочется закричать, но из горла вырывается только сдавленное хрипение. Он пытается успокоиться, прислушаться к голосу, что вкрадчиво шепчет что-то прямо внутри головы. Вместе с болью, прошивающей виски, он наконец различает несколько слов: — Тачихара-ты-слышишь-меня-ты-слышишь-следуй-за-моим-голосом… Дышать становится труднее, когда в мозгу вспыхивает осознание вместе с робкой, безнадёжной надеждой — это же голос Дзёно. Где он? Почему он слышит его? Что произошло после того, как— — Тачихара-ты-справишься… Мичидзо больно это слышать. Его сразу же накрывают воспоминания о том моменте, в котором он ушёл, ничего ему не рассказав, старательно контролируя эмоции, надеясь, что Сайгику не заподозрит и не раскроет его намерений. Это же было предательством — Тачихара предал Ищеек, следуя плану, разработанному боссом Мафии, он ни на миг не задумался, что хоть кто-то из них поймёт его — он так отчаянно и безрассудно надеялся справиться в одиночку, хоть раз сделав что-то правильно, почувствовать себя героем. Но теперь он лишь безвольная кукла в руках того, кому не смог противостоять. Он не может даже закричать, не может двигаться по своей воле и ничего не видит — он заперт в собственных мыслях, и, возможно, голос Дзёно это просто иллюзия измотанного угасающего сознания. Но почему именно он? Почему сейчас? В голове всё больше гудит и мутнеет, его тошнит — его, запертого в клетке собственного сознания, но его тело, управляемое кем-то другим, теперь будет неумолимо совершать что-то ужасное, и от этого хочется взвыть, уничтожить себя, прекратив это. Сколько ещё это продлится, прежде чем ему позволят наконец умереть? — Тачихара-ты-спра… Он снова слышит это, и становится ещё больнее. Нет, он не справился. И, возможно, из-за его самонадеянности теперь весь мир погибнет. То сообщение, что он записал для Теруко… Получила ли она его? Если да, то смогла ли поверить? Чёрт. Он понимает только сейчас, снова слыша этот негромкий прерывистый шёпот, зовущий его по имени, похожий на запись на старом магнитофоне. Как же он ошибался. Последнее сообщение он должен был оставить Дзёно. Он чувствует раздирающую пустоту от невозможности ничего исправить, пока мутная тьма давит со всех сторон. Что он делает прямо сейчас, движимый этой мерзкой силой? Что будет после? — Тачихара-ты… Ему не хочется это слышать. Голос Дзёно убивает ещё больше, заставляя ненавидеть себя. Единственный, кто относился к Мичидзо не так, как другие — открыто поддерживал, всегда выделяя на фоне остальных. Так неужели он не заслуживал узнать правду? Мичидзо больно. О чём он думал? Но он так хотел хоть раз сделать что-то стоящее, так хотел верить, что наконец получится. И так боялся, что Сайгику, узнав, попытается вразумить и остановить. Могло ли быть иначе? К тому же, все его чувства по поводу Мафии… Разве мог Дзёно понять их, не посчитав предательством? Тачихара не хотел этого. Не хотел принимать подобных решений. С Ищейками он наконец мог обрести своё место, если бы только тот, кого он всё это время считал своим командиром, не предал их первым и не разрушил эти надежды. Слишком поздно об этом думать, но это всё, что он может делать, — медленно умирать, запертый в собственном теле, которое больше не принадлежит ему. Ждать избавления в виде смерти. Просто ждать, когда всё закончится. — Тачихара… Он всё ещё слышит обрывки слов, что укалывают подобно иглам. Словно Дзёно мог бы стоять за его плечом, склоняясь к самому уху, проникая глубоко в сознание. Он не знает, сколько времени это продолжается, ощущая давящую тьму, страх и бесконечное бессилие. Его тело безвольно движется, но он не знает, где он, и пытается сосредоточиться, сконцентрироваться лишь на голосе, безотчётно мысленно произнося: «Прости меня, прости меня, я должен был рассказать». Возможно, так перед смертью он смог бы простить самого себя? — Тачи… Нет, он не сможет. Боль вдруг сгущается, вновь простреливая виски, и на несколько мгновений он перестаёт что-либо ощущать, когда отчётливо слышит: — Я не виню тебя. Затем его словно отбрасывает тяжёлой волной, и он валится на пол, каждой клеткой ощущая это падение. В беспроглядной темноте он не может понять, что произошло, словно кто-то нажал на кнопку, отключившись от управления, вновь позволив пошевелиться по своей воле. Мичидзо судорожно глотает воздух, садясь на полу, отползая в сторону, пока не упирается спиной в шершавую стену. Он пытается закричать, но изо рта по-прежнему вырываются только хрипы. Что происходит? Он снова слышит голос, теперь уже ясно и без помех пульсирующий в сознании: — Тачихара, я здесь, не бойся. Вжавшись в стену, сидя на полу, он прислушивается, пытаясь соориентироваться, и наконец различает какой-то шум, словно что-то ползёт в его сторону. Не успевая отстраниться, он ощущает прикосновение к плечу и успокаивающий голос, всё ещё звучащий внутри головы: — Я надеялся, что ты услышишь. Он чувствует, как его осторожно обнимают одной рукой, придвигаясь вплотную, но тепла он не ощущает, только сильный запах крови. Мичидзо пытается ответить, судорожно шепча про себя: «Дзёно? Но почему я тебя слышу в своей голове? Что с тобой случилось? Где мы?» Подняв ладонь наугад, он задевает чужое ухо, и холод кожи вдруг обжигает. Опасливо проведя пальцами, он нашупывает знакомую длинную серёжку, и сердце сжимается, когда другой рукой, коснувшись его груди, он чувствует липкую рану за разорванной тканью формы. «Дзёно?» — Не волнуйся, мы оба ещё живы. Напрягшись, Тачихара пытается сказать что-то вслух, но голос не поддаётся, отзываясь только хрипением. Почему? Но, видимо, Дзёно тоже не может говорить вслух, однако каким-то образом им удаётся друг друга слышать. Из-за вампиризма? Значит, Сайгику тоже?.. Скользнув рукой к его плечу, Мичидзо с горечью опознаёт на нём рану, так отчётливо напоминающую след от укуса. Кровь липко и неприятно остаётся на пальцах. Ничего не видя, он пытается ухватиться за тактильные ощущения, неосознанно прижимаясь ближе, почти утыкаясь носом ему в грудь, совсем рядом с ранением. «Что нам делать? И почему я не могу ничего сказать? Ты слышишь мои мысли?» Вместо ответа он чувствует, как холодные пальцы осторожно касаются его лица, чуть отстраняя его, замирая возле затянувшихся ран, где раньше были его глаза. — Тачихара… Он слышит боль в его голосе и то, как его крепче прижимают к себе одной рукой, ей же начиная гладить по голове. — Нужно только выбраться, и тебе помогут. Тачихара не знает, кому из них больнее в этот момент. Тело Дзёно кажется таким холодным, от запаха крови начинает мутить. Сколько ран на его теле? Осторожно пошевелившись, он случайно задевает его правую руку, безвольно лежащую на колене, и, снова чувствуя липкую кровь, понимает, что она сломана. Чёрт. Мичидзо понятия не имеет, где они, не понимает, почему вновь может управлять своим телом, но всё равно не имеет сил подняться и даже говорить. Чем это кончится? «Мы ведь всё ещё вампиры? Почему твои раны не заживают?» Он не слышит ответа, только чувствует слабое поглаживание по голове. «Дзёно? Пожалуйста, не молчи, мне, чёрт возьми, страшно за твою жизнь» Он слышит слабую усмешку внутри своей головы. И негромкое: — Всё в порядке. Я лишь хотел… встретиться с тобой последний раз. «Что?! — Мичидзо вздрагивает, хватаясь за его плечо. — Не говори так, да что с тобой? Ты сказал, что мы выберемся отсюда!» — Ты… ты должен выбраться, Тачихара. «Замолчи!» Мичидзо судорожно соображает, беря в ладони его лицо, почти не чувствуя его дыхания. Дзёно ранен слишком сильно, и всё это по его вине, если бы только он сказал ему, если бы предупредил— Должен быть способ помочь ему прямо сейчас. Не успевая толком это обдумать, Тачихара прижимает его к себе, другой рукой расстёгивая свой воротник. «Укуси меня. Сейчас же. Вампиры же так и работают? Это должно тебе помочь, пожалуйста» — Тачихара… «Просто сделай это. Я же не умер от того, что меня укусили» — Ты слишком слаб теперь. «Заткнись, умоляю. Я не позволю тебе умереть» После молчания он слышит, как в голове эхом проносится глухое, тихое: — Я не уверен, что сумею остановиться. Мичидзо держит его за затылок, прижимая к себе, сильнее распахивая воротник, не давая себе шанса засомневаться. Только не теперь. Он никогда себе не простит этого. «Пожалуйста, Дзёно… Это последнее, что я прошу» Через долгое мгновение он чувствует, как холодные губы всё-таки медленно касаются открывшейся шеи. Влажный язык щекочет кожу, и наконец он ощущает, как клыки осторожно впиваются в неё и замирают в таком положении. Мичидзо прошибает дрожь. Он ощущает, как Сайгику пьёт его кровь, тесно прижавшись, обнимая одной рукой. Слышит уже знакомый скрип срастающихся костей и тканей, затем чувствует и вторую его руку, что ранее была сломана, а теперь крепко сжимается на его бедре. Разум всё больше затуманивается, и он не замечает, сколько времени это продолжается. Может, достаточно, чтобы обескровить до потери сознания. Может — до настоящей смерти, что могла бы стать избавлением. Ему не больно — больше нет. Он надеется, что наконец хоть что-то сделал правильно.