Новые мы

"с тобой я мир обрёл

в разгар войны"

22 июня 1941г. Эта дата навсегда врезалась в мою память, оставляя за собой глубокие, болезненные шрамы на теле и душе, ведь именно в то утро мама разбудила меня, объявив, что началась война, и велела быстро собираться на общедеревенское собрание. Я хорошо помню всё, что происходило со мной в первые несколько дней после начала войны: вечно дрожащие руки от постоянного страха, плакаты, которые мы с девчонками бегали расклеивать по всей деревне, старое, фонящее радио, которое мы старались не выключать какое-то время, чтобы не пропустить ни одной новости с передовой...но лучше всего я запомнила, как мой одноклассник и закадычный друг моего брата, Лёшка Лисичкин, во время собрания резко вскочил с места, аки заведённый, и громко заявил, что одним из первых побежит на фронт рубить немцев. Дурак рыжий, у всей страны вообще-то горе, а он радуется, что появилась возможность размахивать винтовкой направо и налево. Ещё глаза у него были такие...вроде смотришь и думаешь "ну, голубые и голубые, что с того", да не всё так просто. При взгляде в их синеву всегда возникало ощущение, будто у этого мальчишки шило в задницу воткнуто ещё с рождения, и пожалуй так и было, иначе я не могу объяснить его неугасимый пыл и извечное желание набить рожу тому, кто первый попадётся под горячую руку. И вот то ли на него так речь нашего деревенского старосты подействовала (да и вся ситуация в целом, наши журналисты времени зря не теряли), то ли природа действительно не наградила его ни инстинктом самосохранения, ни мозгами, но то, что он рвался в бой как умалишённый - это факт. Ходячая катастрофа, одним словом. Однако в этой ходячей катастрофе всегда было что-то, что цепляло меня, даже не знаю, как описать... вобщем, цепляло то цепляло, да похлеще любой гранаты, но особо тёплых чувств, кроме товарищеских, я к нему никогда не питала (по крайней мере мне так казалось). Всё изменилось, когда нам сообщили, что всех мужчин из деревни забирают на фронт. И действительно, забрали вообще всех, возлагая ответственность за деревню на хрупкие плечи жены старосты. Ох...когда я только узнала об этом, проплакала всю ночь, потому что мало того, что от меня уезжал мой любимый брат (и единственный мужчина в семье) так ещё и вечно весёлого товарища рядом тоже не будет, и возможно я его вообще больше никогда не увижу. Знаете поговорку о том, что мы ценим только тогда, когда теряем? Вот и до меня, дуры, слишком поздно дошло, что Лёша всегда был рядом со мной, и что стоило бы его как-то отблагодарить за то, что он столько лет (если быть точнее, то ещё с начальных классов) стойко терпел меня и мой бойкий характер. Только вчера я с тяжёлым сердцем проводила брата. Не успела глазом моргнуть и оклематься, как уже вновь стою на перроне, напротив Лёши, и провожаю теперь и его. В отличие от его матери, рыдающей буквально по правое плечо от меня, стараюсь сдержаться, поджав губы до побеления. Лёша ещё слишком молод и глуп... мальчонке всего семнадцать лет, куда ему на войну? Но делать нечего, долг есть долг. Сдержанно пожимаю ему руку напоследок и он запрыгивает в поезд вместе с остальными мальчишками. В этот момент мне приходится держать его сестру, Тоню, за руку, потому что та готова вот-вот броситься вслед за поездом. Признаться честно, я испытываю точно такое же желание и хотела бы бежать за ним до тех пор, пока ноги не откажут, но сдерживаю эти порывы и машу ему другой рукой, стараясь верить его словам. "Просто подожди, и я стану гордостью деревни, а может даже и страны" - вот, что он сказал мне под покровом прохладной, последней ночи перед отъездом, и вот, что также отпечаталось в моей голове, как и день начала страшной войны, унесшей миллионы жизней моих соотечественников. Больше года прошло, как в тумане. Немцы всё ближе и ближе подбирались к столице и всё больше и больше людей уходило на фронт, чтобы защитить нашу землю от фашистской гадины. Но все мои мысли были заняты Лёшей: Как он там? Не ранен? Их хоть чем-то кормят? А что, если он попал в плен? - всё это действительно мешало сосредоточиться и отвлекало от работы. А ведь я без дела не сидела, помогала, чем могла - смотрела за местными детишками (в частности за Тимошей, младшим братом Лёши, потому что последний поручил приглядывать за ним) , непрерывно работала в поле от рассвета до заката, ухаживала за больными старшими и ездила в город за лекарствами, но мне было мало. Мне всегда было мало. В конце концов, в один из промозглых осенних вечеров, когда я устала сидеть и ждать, я ворвалась на нашу дряхлую кухоньку и вывалила собранную ещё с утра сумку на стол перед матерью, гордо заявив, что тоже ухожу на фронт. Мать была в шоке и кажется чуть не грохнулась со стула от такого моего фокуса, но поняла это желание, поэтому, спустя пару капель пустырника, дала добро на эту затею. В следующий же день я бросилась в военкомат, а позже, когда годность подтвердили, меня перевели в специальное училище, где готовили связистов и связисток. Правильно в народе говорят - тяжело в учении, легко в бою. Учеба далась тяжело, ведь пахали почти без выходных, поэтому возможности отдохнуть никогда не было, но когда дело дошло до практики, это всё стало казаться лишь маленькой трудностью, про которую легко забываешь в настоящем бою. Меня хотели оставить здесь, в тылу, мол зелёная ещё, не доросла до войны (так говорил мой старшина, который обращался ко всем девочкам моего возраста и младше, как к своим дочкам, что меня очень сильно злило тогда), но кто вообще до неё дорос? Поэтому я продолжала упорно рваться в бой, часами отбивая порог у кабинета старшины. В конце концов, он сдался и дал разрешение на мою отправку. Прибыла я быстро и также быстро начала работать, не покладая рук. Шли дни, недели, месяцы. Было сложно проделывать такую работу в свои семнадцать лет, особенно во время суровой погоды, без сна и отдыха, но я держалась так стойко, как могла, чтобы быть максимально полезной. Иногда приходилось ходить на разведку, чтобы узнать, как там у немцев дела и что эти гады планируют вытворить дальше. Но самое сложное, пожалуй, было восстанавливать кабели, которые задело осколками, прямо во время боя. Я была в такой ситуации, и не раз, поэтому уже привыкла хладнокровно выполнять требования, несмотря на огромный риск. Как говорил мой командир - "связисты - это нервы полка, а на войне нервы всегда должны оставаться стальными" Но сегодня относительно спокойный день. Меня только-только перевели в новую часть, поэтому я никого толком не знала, и первое, что я пожелала, так это прогуляться по лесу, чтобы проветрить голову и заодно осмотреть местность. Я тайком сбежала, пока командиры были на переговорах. Шаг за шагом, метр за метром, и вот я уже ушла довольно далеко от лагеря. Вокруг ни души, что одновременно и радовало и пугало, ведь мои уши давно отвыкли от тишины. Медленно пробираясь сквозь густые ветви молодых, ещё не сожженных боем деревьев, я , разумеется, погрузилась в свои мысли: вспоминала родной дом и всех своих товарищей, представляла то, как война заканчивается и я возвращаюсь домой с геройской звездой на груди и гордо поднятым подбородком, как обнимаю брата и мать, а позже иду домой к Лёше, чтобы вместе выпить чаю... Неожиданно, все мои мечты и фантазии оборвались, когда я услышала шорох веток спереди. Тут же ныряю в ближайшую канавку. Моё тело заметно напрягается и я уж было потянулась к револьверу на своём поясе, как вдруг заметила знакомые рыжие локоны, старательно спрятанные под офицерскую фуражку и сильно контрастирующие на фоне вечной зелени вокруг. Быть того не может...неужели это... - Света! - громко окликнул меня до боли знакомый голос впереди, принадлежащий моему старому другу, Лисичкину. Он вышел из куста, быстро подбежал ко мне и крепко обнял, доставая из импровизированного укрытия. Неужели он всё знал? - Лёша, твою мать! - первое, что слетело с моих уст, когда я со всех сил вцепилась в него, крепко обнимая за шею, чтобы не упасть. От него в последнее время не было ни одной весточки, но похоронка по словам матери так и не приходила, поэтому всё это время мой разум терзали множество сомнений, касаемо того, жив ли он. Но сейчас Лёша стоит прямо передо мной, крепко обнимая меня и глубоко вдыхая мой слабый аромат, словно стараясь убедиться, что это действительно я. А я что? Лишь крепко обнимаю его в ответ, пусть и испытываю огромное желание стукнуть его куда-нибудь, чтоб побольнее, за то, что о нём ничего не было слышно в последние пару месяцев. - голубушка моя, я знаю, в чём ты хочешь меня сейчас обвинить, но прошу, давай отложим этот разговор на потом. Уж слишком я переживал относительно тебя... - тихо зашептал Лёша, прижимаясь своей щекой к моей. Внешне может и изменился - взгляд немного опустел, руки стали гораздо сильнее и грубее, а на бестолковой рыжей голове красовалась офицерская фуражка, но даже так он остался всё тем же Лёшкой Лисичкиным. Моим Лёшкой Лисичкиным. Хотя столь ласковое обращение меня немного удивило. - о чём же ты так беспокоился? - также тихо спрашиваю я, словно боясь, что нас могут услышать. В ответ он лишь горько улыбается и качает головой, лишь крепче сжимая меня в объятиях. - дура ты, Светка. Я думал, что пока с немцами воюю, ты сидишь в деревне и волком воешь от безысходности... ночами я не спал, переживая о том, как ты там, а ты вон какая у меня - офицер на мгновение сделал паузу, развернулся в противоположную сторону вместе со мной, и выпустил меня из своих рук, позволив твердо стоять ногами на ещё не обожженной земле - с характером. Сама ко мне прибежала. В этот же момент мои щёки густо краснеют, словно во время жара, и я легонько хлопаю его по плечу. - и вовсе я не к тебе прибежала! Вообще-то я Родину-мать пришла защищать, долг свой гражданский исполнить! Откуда я знала, что ты тоже здесь? - вспыхиваю я, складывая руки на груди - Да и нормальный у меня характер - продолжаю возмущаться, упрямо смотря ему глаза в глаза. Взгляд у него пусть и опустевший, но всё такой же ласковый. Судя по всему мои слова нисколько его не обидели, поскольку в ответ на мои возмущения, Лёшка лишь продолжил улыбаться и протянул мне руку, ожидая, что я возьму её. Ну не дурак ли? - ну-ну, не горячись, я ж не со зла про характер твой сказал. Нравится он мне, как и ты вся - пока он говорит, я медленно беру его за руку, сплетая наши стёртые пальцы в надёжный замок - пойдём, нам ещё победу из фашистских когтей вырывать. Я молча киваю и мы вместе направляемся обратно в лагерь. Может, пока я и не могу рассказать ему обо всём, что чувствую, но верю, что впереди у нас есть ещё целая жизнь и я обязательно успею ему признаться. Теперь я уж точно никуда его не отпущу, и вместо местоимения "я", теперь есть только "мы".