Кто-то для тебя

— М-м-м, Чан-а, — низко отзывается Минхо, мягко и ласково взлохмачивая волосы на макушке Чана, наблюдая за тем, как тот старательно сдерживается от того, чтобы начать трахать подушку под собой. — Такой старательный для меня. Нравится греть своего хёна, да? Чан согласно стонет, чуть меняет положение головы на бедре и снова затихает. До сих пор иногда кажется странным, что Чан настолько ему доверяет, что готов отдать весь вес своих ответственности и переживаний, позволить позаботиться о себе, стать... Ведомым? Это кружит голову, будоражит кровь, потому что они уже прошли достаточно, чтобы не беспокоиться об условностях и ярлыках, которые могли бы к ним прицепиться. За дверями спальни, при совпадающих желаниях они могли стать теми, кем хотели без лишних рефлексий. Минхо сглатывает набежавшую слюну и дотягивается до телефона, чтобы пролистать шторку уведомлений и убедиться, что никто из детей не нуждается прямо сейчас во внимании. Пусть даже они и попросили их не отсвечивать, никогда нельзя быть уверенными наверняка, что те же солнечные близнецы не разнесут всё вокруг себя в щепки. Надежда была на Чанбина, но тот иногда слишком подвержен их влиянию. Но нет, всё было в порядке, ничего критичного и требующего их с Чаном вмешательства. Снова отложив смартфон на тумбу, Минхо тихо мурчит: — М-м-м, Чан-а, не пора ли мне позаботиться о тебе? Мы хотели сегодня сделать ещё кое-что, не так ли? С несколько недовольным стоном Чан медленно отстраняется, снимаясь с члена и глядя снизу вверх поплывшим взглядом, просит: — Поцелуй, хён. — Прелесть, — улыбается Минхо и мягко обхватив нижнюю челюсть, приближает к себе, касается нежно припухших покрасневших губ, целует, после начиная вылизывать медленно от одного уголка до другого. — Вкусный, Чан-а... У Чана трепещут чуть слипшиеся ресницы и румянец заливает скулы. Выглядит тот донельзя очаровательно и нежно, но это настолько горячо, что хочется его залюбить в самом грязном смысле этого слова. Внутри Минхо огонь с каждым мгновением всё сильнее расходится, сжирая остатки здравомыслия, ведь такой Чан в его руках... Устоять невозможно, да и не то чтобы стоит даже пытаться. — Давай, перебирайся повыше, обнимай подушки и просто наслаждайся, детка, — его голос звучит низко и чуть хрипловато, пока сам он чуть отодвигается в сторону и подбирает тюбик смазки, чтобы переместиться ниже, оказываясь позади Чана, между его раздвинутых ног. Гладит изгиб поясницы, едва удерживаясь от того, чтобы наклониться и оставить поцелуй на соблазнительных ямках, вместо этого крепко сжимая ладонями ягодицы. Идеальный, черт возьми. Резковато выдохнув Минхо щедро выдавливает на пальцы смазку начиная ее согревать, пусть и знает, что необходимости, что в ней, что в растяжке — никакой. Чан всегда тщательно готовится сам, только если Минхо не просит предоставить ему право подготовки. Вот и сейчас просто бери и трахай. Он именно это и собирается делать, пока залипает на вид перед собой. Но всё решают за него — Чан запрокидывает голову сильнее и нуждающееся хнычет: — Хён, пожалуйста!.. Минхо коротко взрыкивает и отвешивает лёгкий шлепок по правой ягодице, впрочем, тут же смазывая себя и медленным движением толкаясь в расслабленное и жаркое отверстие. Это настолько хорошо — каждый чёртов раз! — что стон вырывается сам по себе. Минхо прижимается плотнее пахом, наклоняется аккуратно, чтобы упереться ладонями в постель, накрыть собой и коснуться губами шеи у линии роста волос, прежде чем начать размеренные движения. — Хорошо-хорошо-хорошо, — едва слышно шепчет Чан, чуть изгибаясь, чтобы упереться лбом в подушку. — Ещё, пожалуйста, ещё... Вынести такого Чана невозможно. Справиться с собственными желаниями подчиниться ему и дать всё, что тот хочет и ещё немного больше — удаётся с трудом, но Минхо держит свой темп и лишь прижимается губами к горячей мускусной коже, лижет широким движением языка, собирая соль пота и крепче сжимает между пальцев простынь. — Нетерпеливый, — хрипит и кусает, желая оставить заметный след. — Тебе нужно просто наслаждаться и принимать то, что хён хочет тебе дать, Чанни. Почему ты торопишься? Они оба знают почему, но игра стоит свеч, поэтому... Чан хнычет и потирается щекой о подушку, жмурится и дышит через приоткрытые губы, но молчит, пытаясь не подаваться навстречу бёдрам Минхо. — Жадный, — опаляет горячим дыханием шею Минхо и чуть ускоряется, впрочем, на миг замирая, чтобы снова выпрямиться, впиться пальцами в тазовые кости и начать двигаться в жёстком и резком темпе. — Хёну не стоит баловать и потакать прихотям своего мальчика, но... Ты же мой любимый мальчик, как я могу отказать тебе в удовольствии? Чан скулит, подставляется лишь сильнее, прогибаясь, и румянец стыда растекается ещё и по шее красным цветом. От этого и влажно поблескивающей от пота кожи со следами укусов, скапливается слюна и снова хочется впиться в такую манящую плоть, но Минхо лишь скалится и рычит. Удовольствие вспарывает ему мышцы, сковывает движения, оставляя только единственную потребность — кончить, потому что кровь в венах бурлит, вскипая, а в голову ударяет набатом собственный зашкаливающий пульс с прерывистым раскатистым шумным дыханием. — Хён! — высокое и отчаянное пробивается сквозь морок и Минхо сделав ещё несколько толчков, оставив только головку внутри раскаленного жара, содрогается в оргазме. Пару мгновений он лишь жадно глотает воздух, оседая на постели, выходя из Чана, но тут же прикипает взглядом к белёсым каплям, что медленно вытекают из медленно едва заметны пульсирующей дырочки. Оголтелое сердце сбивается с и так неровного ритма, а голос скрипит грязную похвалу: — Чан-а, детка... Красивый такой, умница, так хорошо принял хёна, выглядишь таким... сладко использованным... Его взгляд всё ещё прикован к тому, как его собственная сперма пачкает бледную кожу, пока он проникает пальцами внутрь как можно глубже, начиная трахать, чтобы довести до заслуженного оргазма. Чан всхлипывает, сильнее вскидывает бёдра и прогибается в пояснице, снова начиная частить мольбы и вырубающее последние остатки мозгов «хён». И когда Минхо мягко касается простаты, давит ощутимо несколько раз с разным интервалом, тот кончает с высоким всхлипом, замирая на миг изломанной линией, а после тяжело опускается на постель и залитую своим семенем подушку. Улыбка трогает губы Минхо, пока он отыскивает салфетки, чтобы хотя бы минимально избавиться от беспорядка. А уж после того как укладывается на спину и притягивает к себе Чана, чтобы тот доверчиво спрятал лицо в его шее, он и вовсе чувствует себя счастливым. Как и, — он уверен, — Чан.