О прошлом

      Сукуну не любили, Сукуна не любил. Мегуми скользит языком по своим пересохшим губам. Его плечи расслаблены, но не смотря на это, Сукуна не может созерцать его лицо — он повернут спиной.       — Так ты был из проблемных детей, — сухо отвечает Фушигуро.       Сукуна лишь ухмыляется. Термин «проблемный ребенок» идеально описывает его прошлое, его мать — которая окрестила его так ещё до возможности понять по нормальному, что это означает.       — Я не осуждаю, — поспешно добавляет он, — я сам такой.       Сукуну не любили, Сукуна не любил. А вот Мегуми любит — Итадори и ту девчонку, имя которую он никак не запомнит. А вот Мегуми любили — мать-наседка Годжо и Сёко, выступающая в роли доброй тёти, которая и совет даст, и раны подлатает.       Мегуми не такой, как Сукуна. Или Сукуна не такой, как Мегуми.       Сукуна не был бунтарем в школе, у него не было обострение чувство справедливости; он бил — но не хулиганов — он убивал — а не угрожал, что сделает это.       Мегуми не такой как он — но у них одни корни, одной проблемы, и не смотря на то, что ветви разные-разные и уходят в противоположные стороны далеко-далеко — Сукуна хочет, что б Мегуми так о нем отзывался.       Что б думал, что они похожи.       — Меня пытались научить любить, — со смешком выплёвывает Ремен, — скажи же мне, Фушигуро, что это означает «любить»?       — Когда говорят «любить», имеют ввиду «любить» не в смысле «обладать», а в смысле «заботиться», — его спина чуть сгорбленная, а чайник на столешнице совсем скоро закипит. Кофе Рёмену никогда не нравился и черный чай тоже. Поэтому Фушигуро немного побубнев смог найти зелёный. Пакетики смотрятся так искусственно, что он начинает тосковать по тем временам, когда чай заваривали по особенному.       Но Мегуми помнит — Сукуна не человек. Да, был когда-то им, но о чем говорить — если даже при жизни он не понимал, что это такое.       У Сукуны взгляд из глаз горячий и голодный, у Сукуны когти на руках, у Сукуны оскал на зубах острее чем все едкие фразы Мегуми из под челки. Честная реакция — дрожать всем телом, нечестная реакция — отвечать тем же, только ещё сильнее, больше, чаще.       — Заботиться? — переспрашивает он, — смешно. Я не умею.       — Не дави на жалость, — фыркает Мегуми, выключая кипящий чайник, — никто не будет тебя жалеть.       А вот жертвы Сукуны давали; они начинали говорить о своих сожалениях как мантру, признавали все грехи которые были, или не было — все, лишь бы спастись.       А вот на перевес словам Фушигуро, он вспомнил — когда его жалели; давным-давно, когда на него смотрели с презрением, со смехом, с той самой жалостью, что бесила больше всего. Заставляла закипать вены, бурлить кровь и яростно, безжалостно убрать этот взгляд у других на себя.       — А ты умеешь любить? — как-то огрызается он. Слишком по детски, неумело, язвительно.       — Да.       — Тогда покажи же мне, Фушигуро, как это делать?       По мнению Сукуны заботится — это лишь слова, обладать — дело. Урараюме хвостиком за ним, единственный кто ходит с ним в тени, лезет в след за ним, зарываясь все глубже и глубже, в самую гущу.       Но та тень, что была тысячелетие назад — грубая и острая, метафорой покрывала кожу Сукуны. Сейчас она — преобразила форму, в виде трепещущих ресниц и теплого тела под его ладонями. В виде губ блестящих от слюны, ввиде задушенного дыхание и мурашек по всему телу. В виде язвительных ответов и закатывание глаз на очередной способ вывести его от Сукуны; проверить, подходит ли это ему.       Подходит. И тело его подходит в любом его проявление; горячим и плавленным — для него, или законным и острым — для него.       Черный идёт Фушигуро, он соткан из этого, поэтому, черные линии на его прекрасном лице — всего лишь побочный эффект любви Сукуны.       Сукуну не любили, Сукуна не любил — но ему показали, как это делать.