Собачий Ад

      Он приходит ночью: в лучике света, что струится из приоткрытой двери каюты, он кажется призраком, источающим запах пороха, мести и всепоглощающего безумия, от которого сгущается воздух и размывается зрение. Ото сна Иззи пробуждает вспышка боли, хочется вопить, мечась раненым зверем, но его рот крепко пережимает чужая сильная ладонь, пропихивая ему в рот его же собственный палец. И эту ладонь Иззи хочется облизать.       Их отношения нездоровые, это чертовски верно, но Иззи других не надо. Его бы втаптывать в палубу лицом, да пинать под ребра со всей силы, что из разбитых губ вырывался только жалкий скулёж. В этом заключалась преданность. Подлинная, не такая, как у Стида, мать его, Боннета или прочих ублюдков с его корабля. Никто из них не был готов ради Эдварда насадиться на шпагу, а уж тем более на его собственную, а Израэль готов был умолять об этом сам, только бы чувствовать на себе разгоряченный взгляд, пылающий яростью. Он видел смысл своей жизни в служении. В поклонении. Иззи никогда не был атеистом, ему нравилось, как серебряный крест холодил кожу под рукавом, нравилось прижиматься к нему губами в смертном бою. Но зачем поклоняться несуществующему Богу, когда перед тобой стоял реальный?       Перекатывая во рту собственную плоть, оседающую на нёбе железистым привкусом, Иззи даже не пытается скрыть болезненную эрекцию от глаз Эдварда. Пусть знает, что за эту блаженную боль Хэндс готов вылизывать доски, по которым прошел капитан, только бы в нём никогда не утихала жажда крови. Боль, которую приносил с собой капитан, опьяняла, от неё подкашивались ноги и кружилась голова. Так сладка была благодарность Эда, выражавшаяся в наливающихся синяках и кровоточащих порезах.       Эд, не видя сопротивления, а лишь отравленную любовью и обожанием покорность, опускает руку ниже, на часто вздымающуюся грудь. Иззи под ним задыхается, его сердце колотится как в припадке, он выгибается на постели и вцепляется обеими руками в загорелое предплечье Тича, желая никогда не разрывать этого телесного контакта. Борода приказывает глотать. Вот черт, глотать. И Иззи был бы рад исполнить приказ, но только не в этой ситуации, потому что сырое мясо на языке ощущается наказанием, а наказание не должно кончаться так быстро. Он впивается в плоть зубами, разрывая мозолистую кожу, и он готов поклясться, что грёбаная фантомная боль позволяет ему прочувствовать это в полной мере.       На его лбу поблескивают капельки холодного пота, несмотря на то что от его тела исходит жар преисподней. Интересно, если есть собачий Рай, то есть ли собачий Ад, потому что Иззи с его каменным стояком, которым он готов тереться о ботинок Эда, там самое место.       Эдвард видит, как дергается кадык Иззи, когда он проглатывает часть солоноватой на вкус плоти. — Хороший мальчик. — Его даже хвалят, как собаку. А Из в ответ на это довольно скулит, вскидывая бедра кверху. — Сделай мне больно, Эдди, прошу.       И Эд делает. Одной рукой он с силой сжимает его член через ткань белья, а второй обхватывает подрагивающую от рыданий и всхлипов шею. В этом блаженстве Иззи теряет связь с реальностью. Его зубы старательно обгладывают кость, которая царапает с внутренней стороны щёки и кончик языка, пока пальцы Чёрной бороды с массивными кольцами истязают его член до стёртой кожи и кровоподтёков, при этом пережимая горло и не давая сделать ни вздоха.       Израэль кончает, когда очертания каюты уже начинают плыть перед глазами от недостатка кислорода. Кончает, выкрикивая имя Эда и прогладывая наконец остатки собственного пальца, пока у края постели скапливается лужица вязкой свернувшейся крови. Капитан заставляет вылизать его руку до скрипа. — Спасибо. — Только и шепчет Иззи с благоговением, целуя израненные костяшки. — Приведи себя в порядок, Иззи. У нас есть несколько незаконченных дел.