Нет ничего важнее этого

Арсению нужно бежать. Всегда. И если бы по делам. Ему нужно бежать в дождь и слякоть, в гололед и в мелкий липкий снег, в жару и холод, утром, ночью и днем. Ему физически это необходимо. Если вы не слышали про runner’s high из тиктока, то вы упустили не многое, на самом деле. Это просто чувство кайфа от бега. Когда в наушниках играет музыка, нарастающий темп которой разгоняет заряды тока по всему организму, когда человек ощущает свое тело, на что оно способно и от этого приливает энергия. Если вокруг еще красивые пейзажи новых городов, а прямо перед тобой пустая дорожка и можно разогнаться так, что кажется будто убегаешь от ментов или стаи собак, то это кайф максимальный. И Арсений сидит на нем уже не первый год. Ребенок садится за раскраску, пока родители ссорятся на кухне и привыкает справляться со стрессом с помощью созидания. Подросток хлопает дверью и уходит из дома, идет курить и пить пиво, и теперь потребление – способ заглушить боль. В 22 находишь себя в раскорячку отмывающим ванну в обычный вечер среды. Арсений тоже прошел через все эти стадии, пока однажды не словил пьяную горячку после попойки на вечере выпускников экономического факультета. Он тогда так напился, что еле стоял на ногах, весь вечер орал, что теперь он свободен и может делать, что хочет. Когда его одногруппники уже уложили спать на втором этаже загородного дома, построенного специально либо для таких тусовок, либо для оргий, Арсений лежал на кровати и смотрел в окно на покачивающиеся деревья. Его не покидала мысль о том, что там – лес и никого. И если он туда убежит, то его никто не найдет никогда. И тогда он будет по-настоящему свободен. Арсений дождался, когда внизу музыка стихнет и голоса разбредутся по разным комнатам, надел кроссовки, которые с него заботливо стянули, сполз по лестнице вниз и вышел в прохладное влажное утро. Он сорвался с крыльца и побежал просто прямо. Сначала ему становилось жарко, но нос почему-то мерз. Потом ноги начали уставать, он и так танцевал тогда почти весь вечер, а тут еще этот пьяный марафон. Но когда Арсений заметил протоптанную дорожку, в нем открылась какая-то по счету чакра, а может просто трезветь начал, и он побежал по ней, смотря только перед собой. Дорога, по правде говоря, была сделана для таких бегунов под-шефе как Арсений и вела лишь по кругу внутри небольшого отгороженного забором турбазы лесочка, в котором не водился никто из опасных животных. Такая свобода, но под контролем. Арсений же тогда этого не осознавал, он все бежал и бежал. Чем тяжелее он дышал, тем громче становился голос в голове, накручивающий все слова родителей и их тяжелые надежды, плевки общества для людей вроде Арсения, слова одноклассников о его странностях, снисходительные смешки одногруппников. Он думал, что убежит от этого всего, но оказалось, что он к этому и прибежал. Мысль о том, что теперь это все внутри него, и ему никуда от этого не деться, злила его еще больше. Он бежал теперь буквально от своей головы. Голоса становились все звонче, он бежал все быстрее, не обращая внимания на ветки, камни и мох под ногами. «Ну какой тебе театр? А деньги кто зарабатывать будет? Или ты думаешь, что мы с матерью вечно тебя содержать будем» «Не выдумывай, в нашей семье пидорасов быть не может» «Ты что нас с матерью хочешь внуков лишить?» «Это театр тебя пидором и сделал, я тебе, блять, что говорил! Мужики колготки не носят и по сценам не прыгают» «Арсений, не позорь нас» «Арсений, делай уже, что хочешь» Арсений хотел тогда лишь кричать. По его щекам катились соленые слезы, дорожка впереди размылась вовсе. Голос в голове был настолько громким, что Арсений не слышал больше ничего вокруг. Ему показалось, что он в вакууме, что весь мир не существовал, что он был один. И тогда он закричал. Бежал быстрее и кричал пока голосовые связки не охрипли. Бежал так, будто позади него обваливалась земля куда-то в темноту. Ему терять было нечего, поэтому он собрал последние силы и толкнул землю ботинком сильнее, будто это он контролировал ее вращение. Толкнулся еще раз, и еще раз, и еще раз. В нем полилась новая кровь. Теперь он заставлял землю крутиться, он управлял ей, он был свободен. Вот тогда, раскинув руки, несясь третий круг вокруг этого домика, он и подсел. Первый раз ощутил это окрыляющее чувство, которое расползается по венам и бьет набатом в голове: «Ты способен на все». Больше нет голоса, нет мыслей, нет ничего вокруг. Конечно, со временем драматизм пробежек поутих и на смену ему пришло прикладное применение зависимости. Арсений уходил бегать, когда у него не получалось отыграть персонажа так, как хотел режиссер. Он надевал кроссовки посреди ночи, после скандала с первым бывшим. Он застегивал спортивную куртку в четыре утра перед поездкой в Москву на съемки пилотного шоу. Доставал наушники, выходя из подъезда, после пьяного полуночного звонка от Антона. В коллективе импровизации все со временем приняли зависимость как данность. Она же не причиняет вреда здоровью, даже наоборот. Такая «ебанца» Арсения вполне вписывается. Но одному человеку было трудно принять то, что Арсений при любом удобном и неудобном случае убегает. Антон искренне пытался поверить, что Арсений просто занимается спортом, поддерживает форму. Но спустя год отношений, Антон начал замечать закономерности в этих занятиях. Если между ними случается недопонимание на фоне общей нервозности, недосыпа или прочих бытовых-рабочих моментов, Антон даже физически не мог удержать Арсений от бега. Тот вырывался из дома под любым предлогом, либо психовал и просто, хлопая дверью, уходил. В один из таких вечеров Антон и заподозрил, что это вовсе не занятия спортом и не способ сбросить стресс. Арсений физически зависим от этого всплеска гормонов. Когда Арсений бесился, что им надо было долго ехать между городами, это было не нытье, а ломка. Когда срывался на Антона за то, что тот пытается его утром в объятиях удержать в постели еще хоть на минутку, это была не раздражительность от раннего пробуждения, а от того, что ему не дают получить дозу. Арсений в тот вечер вернулся весь мокрый, он пробежал, наверное, половину Москвы. Антон обнял его прямо у двери. – Арс, я все понимаю. – Спасибо. – Мы же когда-нибудь поговорим об этом? – Я не знаю. – Хорошо, иди в душ и давай спать. Разговор затянулся еще на несколько лет. Зависимость Арсения от этого кайфа стала и для Антона в некотором роде обыденностью. Он больше не просыпался, когда Арсений уходил и возвращался утром, не ворчал на громоздкую пару беговых кроссовок в чемодане. Он практически смирился с тем, что до Арсения не дозвониться, когда тот бегает. Казалось, что этот вопрос закрыт и обсуждению больше не подлежит. Слюбились, стерпелись. Но неожиданно он возник снова, когда Арсений получил роль в спектакле. Теперь он практически не появлялся дома, пропадал в Питере постоянно на репетициях, потом уходил бегать. Они могли с утра до позднего вечера прогонять и прогонять сцены по кругу, снова и снова обсуждать свет и костюмы, пока все не начнут превращаться в размазанные от усталости лужи. Но даже тогда Арсений, выходя из театра, вставлял наушники в уши и бежал. Он мог бегать еще час-два, пока совсем не станет темно. Только тогда возвращался домой и отрубался спать. Не заходил в соц.сети и на звонки не отвечал. Антон запаниковал. Сорвался, поехал в Питер, добрался до квартиры, прошелся по комнатам, не увидев ничего нового, и просто сел на стул посреди кухни. У Арсения не было никаких продуктов, в холодильнике лежала упаковка старой горчицы и гнилая луковица. В комнате практически не было вещей, только пара трусов и носков висели на батареи. На кровати лежала одна подушка у края, одноместное одеяло накрывало ее. Было так пусто, будто зашел в заброшенную больницу. Еще и белые стены вокруг. В ванной стояла в стакане одна зубная щетка и тюбик пасты. В шкафчике была одноразовая бритва и машинка для бритья. Антон видел такое состояние раньше. Когда Арсений становился аскетом. Физическое его больше не интересовало, он забывал про комфорт, делал минимум, позволяющий телу существовать. Сам Арсений был в своем мире. И что-то Антону подсказывало, что этот мир вовсе не такой радужный и прекрасный, каким он раньше себе его представлял. Антон практически уснул, пока ждал. Он заказал продуктов, приготовил ужин, протер пыль, помыл пол, поотвечал Стасу на вопросы о его местоположении, выпил чай и прилег на заправленную кровать. У него слипались глаза, телефон начинал вываливаться из рук, как вдруг он услышал поворот ключа в замке. Тут же подскочил и пошел широкими шагами в сторону коридора. Арсений вернулся после пробежки весь красный с мокрыми волосами, его чуть-чуть потряхивало, под глазами серели мешки от недосыпа, скулы обтянулись кожей, на пересохших губах виднелись тонкие красные трещинки. Он смотрел вниз и сразу заметил кроссовки Антона, поэтому встретил его взгляд без особого удивления. – Привет. – Привет. Воздух стал тяжелее, будто в него замешали металл. На языке оставался этот кислый привкус при каждом вдохе. – Как дела? – Арсений наклонился, чтобы снять кроссовки. – Чего не сказал, что приедешь? Я бы накрыл стол. – Арс, может, поговорим? – О чем? – Арсений поднял взгляд на покусывающего губы Антона и вспомнил то, о чем поговорить они забыли. – Хорошо, ладно. Только я на трезвую, наверное, не … Арсений замялся, не хотелось казаться, что ему нужно выпить для храбрости заговорить, но ему правда нужно. – Я взял бутылку вина, – перебил Антон. – Если хочешь чего-то покрепче, я могу заказать. – Знаешь, закажи, наверное, – Арсений снял куртку и теперь чувствовал себя почему-то голым, хотя на нем еще была кофта и футболка. – Угум, – Антон пошел за телефоном в спальню. Тишина казалась липкой. – Как спектакль? – Антон решил зайти издалека, чтобы прочувствовать настроение Арсения. Готов ли тот говорить правду. Но с ним никогда не знаешь наверняка. – Почти на финишной, прогоняем в костюмах, – Арсений наматывал на вилку спагетти, не смотря в глаза Антону. – Арсюш... – Антон не успел сформулировать мысль, его прервал уставший тяжелый взгляд из-под бровей. Нет, он не был злым, он был уязвленным. Как будто пытаешься подойти к дворовой собаке, забитой в углу. Арсений смотрел на зелень в мерцающих глазах. Хотелось провалиться сквозь землю. Почему он такой? – Прости, я не могу объяснить все вот это, – Арсений отложил вилку и опустил взгляд на напряженные плечи Антона. – Мне так хорошо, когда я в моменте этого кайфа. Я ничего не могу с собой поделать, мне нужно это постоянно. Я не могу остановиться. Антон слышал дрожащий голос и у него самого подкатывал ком к горлу. Он встал со стула и подошел к Арсению со спины, обнял его и положил подбородок на темную макушку. – Все хорошо, я знаю, – Антон шептал, чувствуя, как мелко трясутся плечи под его руками. – Я пробовал все, чтобы перестать. Пил, курил, трахался до изнеможения, даже пытался на траву подсесть, это все не то. У меня, знаешь, фух, – у Арсения вспотели руки, он никогда прежде ни с кем об этом не говорил. Ему стало страшно, дышать было невозможно. – У меня есть этот голос в голове, я не могу его заткнуть, столько лет и все одно и то же, – Арсений начал говорить практически шепотом и опустил голову. Антон отпустил его только для того, чтобы присесть сбоку от него на корточки, взять за руку и заглянуть в лицо. – Что он говорит? – Антон легонько поцеловал тыльную сторону ладони и пытался взглядом передать, что ему можно доверять. – Он…блять, я не могу вслух, – Арсений запрокинул голову наверх, чтобы не заплакать. – Арс, все хорошо, если тяжело, не говори, я все пойму, – Антон пытался найти слова утешения, в груди кололо от такого вида Арсения. – Это так тупо, боже, это просто слова моего отца про меня, мы уже давно нормально общаемся, но я не могу забыть никак, – Арсений прикрыл глаза и говорил теперь медленно, будто проговаривая для самого себя, – мне было так обидно тогда, я хотел быть с ним честным, искренним, думал, что так будет правильно, что у меня хватит смелости и сил принять любой исход. Прошло уже двадцать лет, я не могу забыть этот разочарованный взгляд, я хотел умереть в ту же секунду, хотел снять с себя кожу и постирать ее, хотел, не знаю, я хотел просто, чтобы… Арсений держался, но, когда сам начал понимать, от чего он страдает уже столько лет, слезы покатились сами. – Просто, чтобы любили, – с всхлипом произнес он и уронил голову обратно. Его пробивало на крупную дрожь, пальцы рук холодели. Ему хотелось бежать прямо сейчас, чтобы не чувствовать, чтобы заменить эту горечь на кайф. Антон и не заметил, как заплакал вместе с ним. Он держал его холодную руку у своих губ и смотрел как с кончика носа Арсения капает слеза. Он знал эту боль от осуждающего взгляда от самых близких, знал это желание содрать с себя кожу, потому что стыдно перед родителями за себя, за свое существование. Но ему повезло, что эту боль удалось заглушить мягкими словами мамы поздним вечером на кухне, ее теплым «ты же знаешь, я все равно люблю тебя». Арсению никто этого не сказал, поэтому он бежал и не мог остановиться, он хотел почувствовать, как растекается любовь по венам, как становится тепло и легко, как все вокруг становится тебе подвластным, как любовь дарит свободу. Антон встал с корточек и потянул за собой заплаканного Арсения. Стоило только ему приподняться, как Антон сгреб его в тесные объятия и держал так, будто его сейчас отберут навсегда. – Я люблю тебя любым, всегда и везде, я никого и никогда так не любил, отдай мне все, что у тебя болит, – шептал Антон на ухо, вжимая Арсения крепче в себя. Он хотел бы знать какое-нибудь заклинание, чтобы можно было боль одного человека отдать другому. Он правда готов был на все, чтобы Арсений перестал бежать. Он почувствовал, как за спиной руки вцепились ему в толстовку, а мокрое лицо вжалось сильнее в его плечо. Арсений тоже пытался отдать все, что у него было. – Прости, – у плеча. – Не надо, – над ухом. Они расцепили объятия только тогда, когда Арсений прекратил всхлипывать. Сели обратно за стол и принялись доедать ужин в полной тишине. Только ногами задевали друг друга, доказывая, что все реально. Они молча убрали посуду, молча достали постельное белье, молча умылись, молча расстелили постель, молча легли. Но долго не могли заснуть. Антон обнимал Арсения, гладил его по голове, пока тот просто лежал и смотрел перед собой. На самом деле они разговаривали на каком-то уровне вибраций, который ловят только они. По жестам, положению тела, ритмичности дыхания, воздуху вокруг них все было понятно. Им не нужно было больше произносить вслух, они думали об одном. – На выходных поеду в Омск, – Арсений охрипшим от долго молчания голосом потревожил тишину. – Мне поехать с тобой? – Антон поцеловал в голое плечо Арсения и прикрыл глаза. – Нет, я хочу сам, – Арсений расслабился, позволил телу наконец-то полностью обмякнуть на кровати. – Хорошо, если что, я приеду в любую минуту, – Антон знал, что так все равно не получится. Они живут в реальности, в которой телепорт еще не изобрели. Но он хотел показать Арсению максимальную поддержку. – Спасибо, – Арсений улыбался. Он тогда еще не догадывался, что все, о чем он беспокоился и чего он боялся, окажется лишь его воображением. Отец любил его всегда, только не умел этого говорить. И когда к нему приехал разбитый и раздавленный сын, он не мог не сказать эти дурацкие три слова. Они еще долго говорили на кухне о тех годах, о том, как Арсений жил все эти двадцать лет. Не плакали, просто слова были горькими. Когда Арсений уезжал в Москву, они пожали друг другу руки, а потом крепко обнялись. Договорились созваниваться чаще. Мама лишь улыбаясь, обняла Арсения. – Мы всегда тебя любили любым, и будем любить, – тихо сказала она на ушко. – Я тоже вас люблю, – Арсений немного торопливо проговорил, объявляли посадку на его рейс. Эта история не закончилась как в сказке. Арсений все еще бегает, чтобы получить этот кайф, но теперь гораздо реже и более осознанно. Будто взял зависимость под контроль. Иногда срывается, конечно, и убегает по ночам. Антон на него не давит, он еще давно понял, что этот процесс будет длинным, что привычка двадцати лет не пройдет за одни выходные. Но теперь Арсений не убегает после мелких ссор, не срывается по утрам, а остается даже пообниматься в кровати. Антон больше не чувствует, что Арсений убегает от него. Он знает, что Арсений теперь бежит к нему, домой, просто делает круг.