just another ordinary day

      Благополучный скромный район. Тупиковая улица, упирающаяся в изгиб судоходной реки. Маленький домик с претензией на уют и грустным кустиком скучных маргариток у крыльца.       В 6:15 звенит будильник, не могу не отреагировать на его зов. Унылая утренняя рутина, и вот он я, О Сехун, смотрю на своё отражение в блестящей поверхности новёхонького холодильника в кредит. Отражение привычно хмуро, недовольно происходящим и хочет обратно в не самую удобную, но тёплую постель. Отражению я отказываю, когда перекупленная с рук на блошином рынке кофеварка пищит, оповещая о порции тягучей противной нефти. О лучшем качестве не придётся мечтать еще два года, в лучшем случае. В худшем — три, но это если унитаз все-таки сгорит в коронный третий раз, и, скрипя сердцем, его придётся заменить. Пополам с БЛТ нефть проваливается куда-то внутрь, я спешу кинуть в рот две пластинки жевательной резинки и поправить нелепый галстук.       Мне уже даже не кажется странным факт абсолютной пустоты в том месте, где должны наличествовать воспоминания о семье, детстве и школьных годах. Будто бы я всю жизнь был молодым с низким уровнем знаний и умений, провалившим из-за этого вступительные в Фоксберри и кое-как устроившимся бумагоперекладывателем в какую-то шарашкину контору. До неё — десять минут на метро, но это уже после получаса на трамвайчике, куда я, как обычно, безбожно опаздываю. Приходится бежать, чудом не сбивая с ног старушку с мопсом и какого-то вечного школьника, идущего в это время этим путём ежедневно, в любое время года, всё время моей жизни. Уже в трамвайчике, наблюдая за видами более дорогих районов, которые мы пересекаем, и обещая себе вот уже совсем скоро перебраться куда-то сюда насовсем, осознаю, что мог бы и не спешить, ведь следующий утренний рейс будет через десять минут. Осознаю и даю себе мысленную пощёчину. Не мог бы. Есть причина.       Прикладывая проездной к турникету, я даже хвалю себя мысленно за то, что купил его, экономлю деньги и не забываю дома. Эйфория проходит так же быстро, как и приходит, когда меня, зазевавшегося, толкает в спину следующий торопливый пассажир. Плюсом к этому идут оттоптанные в пути к эскалатору ноги, и мне остаётся только сожалеть обо всём и думать о наличии обувной губки в дипломате, будучи зажатым в скоплении попутчиков. Через три станции меня выплёвывает в портовом районе. Здесь плохая экология, шумно и уныло; тут и там поджидают недоброго вида эмигранты, обосновавшиеся лишь из-за баснословно дешёвых цен на жильё. До конторы — рукой подать, всего лишь перейти дорогу, но я поворачиваю в другую сторону.       Коричневое пятно кофейни кажется в сравнении с окружающей обстановкой чем-то лишним, невписывающимся, искусственным. Но оно манит, и я, подобно крейсеру, замершему в порту позади, вплываю в приветливо распахнувшиеся двери, позволив многообразию ароматов окутатать меня с головы до ног, проникнуть под одежду и впиться в кожу. Причина — здесь. Пока бариста готовит неизменный мой заказ — мокко с шоколадным сиропом и орехово-карамельное пирожное, я наслаждаюсь наблюдением за ним. Судя по бейджу на груди, приятного парня зовут Лэй, но я почему-то уверен, что это — не его настоящее имя. Спросить хочу, но не спрашиваю, позволяя нашему общению протекать молча, без ненужной вербальщины. Он улыбается чему-то своему, пока сосредоточенно переливает напиток в стакан «с собой», а я не могу оторвать взгляд от ямочки на его щеке. Как не могу и избавиться от мысли, что хотел бы поцеловать его в эту ямочку хотя бы раз, но в перспективе — каждый день. Но когда Лэй оборачивается, ставит передо мной стакан и бумажный пакетик с пирожным, кладёт рядом порцию сахара в маленькой бумажной упаковке и говорит: «Заказ для О Сехуна», я всего лишь отдаю ему жетон для оплаты вместо визитки, или бумажки с номером, или, по старинке, устной попытки как-то завязать знакомство. Об успехе проведённой оплаты сигнализирует лёгкой вибрацией телефон в кармане брюк, и я ухожу, снова опаздывая, снова спеша.       Контора занимает в моей жизни много места, поэтому придётся сказать и о ней. Расположена она в старом здании судоремонтного завода, ныне переделанного под нечто офисно-торгово-развлекательное. Мы гордо занимаем три комнаты и имеем собственный санузел, но на этом прелести заканчиваются, потому что попасть случайно к нам нельзя, только целенаправленно, выискивая заветную дверь в тёмном коридоре, на дверях которого в большинстве наклеены скромные таблички «Санузел организации такой-то, посторонним вход воспрещён». Нужно быть несгибаемым оптимистом или совсем уж картонной дурилкой, чтобы, работая здесь, не сетовать на жизнь и не мечтать покончить её самоубийством. Даже не знаю, к какой категории себя отнести. В крохотной и оттого безумно смешной приёмной меня встречает Юа, уже с утра беседующая с кем-то по рабочему телефону. Нет даже опасности получить выговор от руководства, линию можно не держать свободной, ведь никто не звонит. Позволив ей проводить грустным взглядом мой мокко, я удаляюсь в кабинет, к трём таким же страдальцам. Их биографий не знаю, но даже при моей незаинтересованности могу сказать, что Боб тут из-за ипотеки, Мэттью взяли, закрыв глаза на тюремный срок за кражу, а Ханбин в прошлом — автор неплохих песен. И меня опять не напрягает, что у них есть прошлое, а у меня — нет.       Рабочий день долог, однообразен и уныл. Когда солнце со стороны залива всё же заглядывает в наше окно, я выпиваю остывший мокко и съедаю пирожное, обещая себе, что завтра возьму какой-нибудь мясной обед из дома. Мэттью неизменно смеётся и вместе с Джозефом из соседнего кабинета уходит курить. Иногда, совсем редко, я принимаю звонки, переданные на телефон на моём столе Юа, и тогда скучный день плохо скрашивается диалогом с пожилым клиентом, ничего не понимающим, но уже считающим всех нам здесь ворами и мошенниками. Смотря на пустующее место Мэттью, машинально считаю в голове баранов, коими нас также считают подобные клиенты, и выслушиваю бесконечный скрипучий поток жалоб, в конце обещая всё запротоколировать и во всех бедах разобраться. Но такое случается примерно раз в месяц, не позволяя надоесть своими страстями и интригующими поворотами.       Когда солнце уходит за мост, а настенные часы показывают 18:15, я выключаю компьютер, складываю бумаги по коробам и холдерам, карандаши и ручки вставляю в органайзер и поднимаюсь со своего места. Меня провожает взглядом остающийся с работой ещё на час Боб, когда покидаю кабинет. Мэттью так и не возвращается с крайнего перекура, а Ханбину ехать ещё дальше, чем мне, поэтому он уходит строго по часам. Юа, как и прежде, беседует с кем-то, я думаю о том, что бесполезную должность секретаря пора упразднить и торопливо иду через неприглядный коридор, позволяя шуму вечерней улицы вытряхнуть оставшиеся мысли из головы. Перейдя сквер, неизменно замираю на светофоре на добрые две минуты, смотря в это время по сторонам и позволяя удаче снова как-то обозначить своё присутствие в моей жизни. Лэй, сменивший форму на уличную одежду, проезжает мимо меня не велосипеде, и на какую-то часть минуты мы встречаемся взглядами. Я готов поклясться, в эти моменты он улыбается мне, но улыбнуться в ответ я не успеваю по вине невовремя срабатывающего светофора.       Метро, трамвай, улицы родного городка, но, в отличие от утра, сейчас я уже не спешу. Груз отработанного дня слегка давит на плечи, мне не хочется возвращаться домой, и я готов заворачивать во все заведения по пути. Сегодня, к примеру, это вернисаж, откуда я ухожу через час с завёрнутой в плёнку странной картиной. Не знаю ценности этого предмета искусства, но мне, почему-то, приятно. На крыльце меня встречает утренняя газета, по которой грязными лапами уже прошёл соседский кот, но я не брезгливый, прочитаю и так. Свернутая в трубочку, через пару минут возни с замком, обувью и душащим галстуком, она падает на столик перед телевизором, где я найду её позже, придя сюда с тарелкой оладий, или садового салата, или Гуфи Гискарбинки. Холодный душ делает из меня человека, стакан воды из-под крана спасает от дегидратации, и я нахожу в себе силы собрать ужин. Как и обещалось, это Гуфи Гискарбинка, в намеренно большом количестве, чтобы захватить с собой на работу в качестве ланча завтра.       Включив телевизор для фона, при свете дешёвого торшера, прикупленного на всё том же блошином рынке, пытаюсь ужинать и вчитываться в статьи. Там — какая-то своя, безумно смешная, жизнь. На фестивале рыбы кто-то попросил отпустить весь улов обратно в море, лошадь Снежинка в четвёртый раз пришла первой на скачках, а минувшей ночью в Винденбурге родилось аж шесть младенцев. Это всё интересно, но нисколько мне не нужно, пусть внутри и становится немного приятнее. Шума телевизора не хватает, я автоматически тянусь к телефону, листаю новостную ленту и не доношу вилку до рта; спагетти падает обратно в тарелку, очевидно осуждая мою вечернюю рассеянность и усталость. Ужин успевает остыть к моменту, когда я всё же доедаю его. Поборов желание поставить тарелку куда-то на шкаф, чтобы потом удивляться, как она там оказалась, и не иметь возможность снять её, разбираюсь с посудой и предусмотрительно прячу остатки еды в холодильник.       Добавив к шуму телевизора звуки альтернативной музыки, вешаю картину прямо напротив входной двери. На душе становится ещё приятнее, но судьба всё ещё злодейка, и приятные ноты перебиваются отшибленным молотком пальцем. Впрочем, картина красива, пускай и дешёвенькая, и оттого всё вокруг будто бы покрывается дополнительным слоем уюта. Даже убогость скромной обстановки уже не кажется такой постылой, а трещины в стене рядом с дверью в уборную начинают играть новыми красками. Когда от перенапряжения выбивает пробки, тишина кажется оглушающей, и я задумываюсь о порции кофе. Тут же в мыслях всплывает улыбка милого баристы, кажется, уже не раз становившаяся поводом остановиться, не делать очередную опасную для меня глупость. Сегодня это — чашка кофе перед сном, гарантирующая бессонную ночь. Без труда в темноте находя ручку двери в уборную, понимаю ещё один плюс скромности жилья — я знаю здесь наизусть каждый сантиметр. Внутри же приходится подсветить телефоном, чтобы случайно ни во что не врезаться. И, стоит мне покинуть эту крошечную комнату, как финальный аккорд сегодняшнего вечера звучит — треском горящего пластика, с дымом и фекальной вонью. Что ж, я могу попрощаться с мечтой о новой кофеварке, мой фаянсовый друг загорелся в коронный третий раз. Кажется, вместе с ним горит и мой зад, пока я пытаюсь предотвратить больший пожар. Уже не нервничаю — кажется, просто нечем волноваться, хоть все потребности и на нуле.       Когда через двадцать минут, справившись с пожаром и распахнув все окна, чтобы выветрить вонь, я ухожу в общественный сад неподалёку, в голове сама собой формируется мысль, что ходила вокруг навязчивыми намёками в последнее время. Всё уже решено. Не мной, не моими соседями и, уж тем более, не моим начальством. Есть кто-то выше, там, куда мне никогда не добраться. И этот кто-то улыбается, наблюдая за моими страданиями день за днём. Ему угодно, что я опаздываю на работу, он решил, что мне нравится бариста из кофейни, он знает, что из-за технической ошибки чёртов унитаз всё-таки сгорит, и на новый бюджета мне не хватит.       Он знает, что всё это — симуляция.       Мне же остаётся надеяться хотя бы на подобие счастливого конца.