Сателлит

      Белый снег и густое черное небо, глянцевые волны, ритмичный шум воды на фоне усталой тишины порта. Жан Викмар не спит вторые сутки. Сон просто не идет, как и покой. Жюдит не знает, Жан врет ей, что просыпается чуть раньше нее, что спит с открытыми глазами и в тарелке с салатом, а еще чашке кофе и любой позиции, которая для сна хоть как-то подходит. Жюдит верит, она слишком добрая и слишком уставшая, чтобы обличать чужую ложь или недостатки.              Он зажигает сигарету и прикуривает, крупный мокрый снег падает на плечи и макушку. Парик он так и не снял, как и очки. Смешно, наверное, смотрится, но не плевать ли ему.              =Мягкие, трепетные прикосновения внутри тебя, пусти их глубже, в потухшие легкие, замерзшее сердце, тебе нужно успокоиться=.              Жан делает глубокую, долгую затяжку и выдыхает через нос, со щелчком откидывает крышку латунной зажигалки, смотрит на танец огонька пару мгновений. Мягкие желтые блики играют на его подбородке и скулах.              Зажигалку подарил Гарри, это был первый полный год их совместной работы. Тогда абрикосовая тень, любящая палые розы и блеск хрусталя, еще была вместе с Дюбуа. И Гарри был счастлив. Заразительно счастлив.              А затем все оборвалось.              Клац!              — Почему? — его вопрос безумно прост, на него всего один ответ и тысячи формулировок. — Ведь ты…              «Подними глаза», — вклинивается мысль, требующая немедленного исполнения.              Жан подчиняется, и дыхание перехватывает. Гарри Дюбуа, прорезиненный плащ, галогеновые знаки в свете одинокого фонаря, белая, возмутительно белая рубашка, черные брюки и пестрая лента до рези знакомого галстука.              [Куда он?]              Жан тушит сигарету прямо в ладонь и следует за лейтенантом, словно сомнамбула, идти в ногу после стольких лет службы не составляет никакого труда, тем более напарник…              «*Бывший* напарник», — горло стискивает холодно петлей. — «Он не помнит тебя, просто не помнит. *Забыл и все*».              Жан останавливается, их разделает всего пара домов и полоска растрескавшегося асфальта. Снимает очки и цепляет их за карман куртки.              [Ты даже не заметил, как сократил расстояние между вами].              «На что ты надеешься?»              — Я не знаю, — шепчет он одними губами, крик внутри рвется наружу и ломает ребра.              [Развернись и уйди, разговор ничего, кроме боли, не принесет. Пожалуйста].              Он не может. Просто стоит и надеется, что Гарри пройдет мимо. Он, в конце концов, так часто это делал.              Ха-ха-ха.              — Привет, Жан, — но Гарри Дюбуа оборачивается, и чёрный прорезиненный плащ треплет ветер. — Ты тоже идёшь домой?              Викмар силится не взвыть от этого взгляда и мягкости в голосе, а главное — легкой, вежливой отстраненности на дне самых зрачков.              -Так здороваются вежливые соседи. Чужие друг другу люди, которые время от времени пересекаются на дороге жизни.-              «Ох уж этот ебучий пафос, верный признак того, что тебя прет до желания исполосовать себе руки».              — Да, — он отвечает что-то потому что надо ответить. — А где твой дом?              — Ох, — Гарри улыбается, на лице проскальзывает почти детская радость, — добрая женщина из рыбацкой деревни дала мне ключи от безхозного дома и теперь, представляешь, он мой, — так сойка Трэнт ему не врал, твою ж мать. — Потребовалось время, чтобы навести там уют, но Ким помог мне.              «Ким».              Жан чувствует, как вспыхивает шея и уши, впивается ногтями в ладонь. А затем разжимает стиснутые до побелевших костяшек кулаки и опускает плечи. Признает поражение.              — Я пойду, пожалуй, — мир охватывает рыхлая серость.              — Жан!.. — Гарри выходит из-под света фонаря во мрак, — может… вместе пройдемся? Я купил чай, а дети дали мне желудей, они вкусные, правда.              Сателлит против целой планеты, как он может *ему* отказать?              — Давай, — это все, на что он сейчас способен.              Жан держит дистанцию в пару шагов и идет вровень, не в хвосте или впереди, это оказывается настолько привычным и естественным, что невидимые мягкие ладони одаривают его теплом где-то под ребрами.              — Возьми меня за руку, — говорит Дюбуа, когда они минуют последний фонарь и подходят почти вплотную к морю. — Я на этом спуске чуть себе шею не свернул, — и протягивает ему руку ладонью вверх.              — Я не упаду, — Жан смотрит на мозолистую ладонь так, словно это раскаленный прут.              Гарри закатывает глаза и выдыхает, как недовольная лошадь. Лицо его становится на мгновение точно таким же, как было в Джемроке.              А затем он ловко тянет Жана за предплечье, почти вжимает в себя, и поудобнее перехватывает за локоть.              Сателлит виснет в буре накативших на него эмоций, которые сминают его, как бумажный кораблик.              — Тут все коварное, Жан, даже котлы, — они проворно спускаются по перине снега, — особенно ко-о-о!..              Это уже рефлекс, выработанный за годы бурного пьянства.              Когда Гарри оступается, заваливаясь вперед, он дергает его назад всем своим весом, даже не задумываясь.              — Воу! — выдыхает Дюбуа ему в щеку. — Это было круто, хотя я морально уже был готов к смерти.              — Такого говнюка, как ты, такая мелочь не убьет, — кончики его ушей розовеют, естественно, от холода.              — Я не говнюк, — возмущенно, а затем с сомнением, — не говнюк же?              — Говнюк, самый говеный из всех, — они идут вдоль берега все так же под руку, Жан объясняет это себе тем, что такой олух наверняка запнется на ровном месте и разобьет себе голову.              — Это потому, что мы знакомы? — впереди виднеются покосившиеся лачуги и пламя от костра.              Ветер доносит пьяный гогот и перегар, а еще безнадегу.              — С чего бы это? — Жан скрипит зубами и отстраняется, они пришли.              — Ты говоришь так, будто меня знаешь, — Гарри смотрит на него в упор.              — Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понимать, что ты говнюк, посмотри на себя!              [Это была плохая идея].              (От него не исходит ни запаха перегара, ни табака, ты же заметил? Только щелочное мыло, васильки и томаты с сельдереем, потому что за новое чучело хозяин кафетерия разрешает ему стакан самого дешевого детокса, на который его уговорил лейтенант Кицураги).              — Ну, я вполне неплох, — по счастью, Дюбуа понимает его немного иначе.              — Что ты делаешь? — Жан понимает, что олух совершает какое-то действие, но в темноте не видно.              — Я играю своими мышцами, чтобы показать, какой я еще ого-го, — Гарри осознает, что в темноте, тем более под плащом, Викмар ничего не увидит.              — А мозгом явно не гу-гу. — Это определенно Гарри со всей присущей ему ебанутостью.              [И одновременно нет].              Дюбуа тем временем отпирает покосившуюся дверь в свое жилище и включает лампочку. Тусклый теплый свет очерчивает его фигуру ореолом.              — Заходи, — говорит он без тени издевки.              (Он правда хочет побыть с тобой).              [Откажись, это не приведет ни к чему хорошему].              (А это приведет, значит).              — Почему ты хочешь видеть меня? — рядом с собой, эту часть он успевает спрятать за зубами, а воспоминания — в пределах бессознательного.              — Я… — его лицо становится растерянным, почти несчастным. — Я не знаю.              Мир вновь становится серым и тихим.              Защитная реакция.              Жан тянется за сигаретой.              — Но, — щелчок зажигалки. — Я считаю, что ты хороший человек, — блики пламени на лице, — ты мне нравишься, Жан.              Клац!              Сигарета падает в снег.              У него дрожат руки.              — Хер с тобой, — звуков и цвета становится много, так много, что он едва стоит на ногах.              Когда сателлит мог отказать своей планете?