Особенности заключения сделок в условиях взаимной симпатии

Создатель храмовых ловушек халтурщиком не был. Правда, и особо изобретательным его не назвать — те же механизмы, что и в десятках других святилищ. Словно где-то и впрямь существует рецепт «идеальной защиты от воров»: взять с десяток выскакивающих из стен стрел, добавить к ним парочку падающих на голову камней и обильно приправить выскакивающим отовсюду острозаточенным оружием. По вкусу добавить стихийные бедствия и смертельные яды. Очередное лезвие, выскочившее из последней двери, замирает в миллиметре от глаза. Механизм проржавел. Воровка вынуждена остановиться на пару мгновений, чтобы прийти в себя. Она не настолько глупа, чтобы списать это на случайное везение — амулет Удачи, купленный у нищего лишь из жалости к его внукам, всё же не подделка. Было бы неплохо найти старика и доплатить, чтобы не гневить богиню, даровавшую своё благословение таким окольным путём. Местные говорили, что возле заброшенного храма не раз слышали рёв злобных духов. Приплели и пропадающих без вести искателей приключений. Вот только призраков и восставших мертвецов нигде не видно. Куда же тогда подевались тела незадачливых приключенцев, от которых не должно быть проходу?.. Дверь, наконец, поддаётся. На первый взгляд нет никаких новых проблем: в сердце храма круглая площадка, освещаемая лишь небольшим отверстием в крыше. Слишком маленькое чтобы пролезть через него, слишком неудобное, чтобы вытащить находящийся прямо под ним, на алтаре, колдовской артефакт — старинную шкатулку. Разумеется, ценна не она, а её содержимое. До которого как-то уж слишком просто добраться. Камень-светлячок гаснет мгновенно — он бесполезен, когда есть иной источник света, пусть даже такой незначительный. Браслет из камней провидца на этот раз молчит — никаких ловушек. Или амулеты не способны распознать такой уровень мастерства?.. Что, если и здесь отметился умелец из Беглого Луга, забравший своим талантом не один десяток жизней? Рискнуть? Или потратить последний фантом, отправив вперёд иллюзию? Качественных фантомов уже несколько месяцев не найти, как помер старик-мастер. Досадно будет потратить его на пустышку. Пол усеян мелким песком, но на нём ни единого следа. Слабо верится, что никто прежде не добирался сюда. Должны быть хоть какие-то останки, клочок ткани или выброшенный за ненадобностью амулет. Осторожный шаг вперёд. Ещё один. Ещё. Ничего. Зато становится ясно, почему нет охраны. То, что изначально выглядело как столбы по краям алтаря, оказывается грубо сработанными статуями воинов. Вооружённые шестами, замершие в почётном карауле, они абсолютно безразличны к незваной гостье. Вот только на одном из шестов, в нелепой пародии на наконечник, расположился человеческий череп. Всё же, не первая, кто смог сюда добраться. Алтарь украшен вырезанными на камне сценами из самых кровавых битв. Тонкие точные детали можно разглядывать бесконечно долго. Чем дольше смотришь, тем больше видишь — каждое лицо уникально, среди воинов не найти ни одного повторения в позе, оружии, мимике… Ночь тысячи — великая битва в которой пал первый Король Камня. А вот и он сам, весь усеянный миниатюрными самоцветами. Вряд ли он и впрям был таким «нарядным» в этом сражении — броня не должна ограничивать манёвреность, и уж такой великий воин должен был это понимать. А вот творец, должно быть, решил приукрасить его образ, пренебрегая достоверностью. Как бы то ни было, за фрагмент такой гравюры можно выручить неплохую сумму. Может, потом удастся сюда вернуться. Но пока нельзя даже обдумывать это. Нужно забрать невзрачное сокровище и доставить его заказчице. Ведьма неплохо заплатила, да ещё и обещала столько же после того, как откроет шкатулку. Может, конечно, там, внутри, что-то в разы менее ценное, но рисковать не стоит. Главное правило работы с заказчиками — не устраивать подлянки тем, кто честен. Ведьма уже намекнула, что это лишь пробный заказ, а запарывать себе выгодное сотрудничество могут лишь полные идиоты, к коим воровка себя никогда не причисляла. Но стоит только протянуть руку к шкатулке, как одна из статуй приходит в движение. Попытка нащупать в напоясной сумке мешочек с зачарованной землёй едва не убивает: увернуться от удара древком выходит с трудом. От второго увернуться уже не получается. Удар воина отбрасывает в сторону от алтаря, прямо на второго истукана. Во рту тут же чувствуется солоновато-ржавый привкус крови, но разбитая губа кажется мелочью по сравнению с грядущим. Големы. Одно из величайших творений народа Камня. Против них не выстоять в одиночку. Просыпается иррациональный страх: бежать, бежать, провалив заказ, спасти хотя бы собственную жизнь. К чертям свинячьим репутацию, выжить бы! Увернувшись от очередного удара, воровка что есть сил сжимает зубами ладонь — боль отрезвляет, убивает панику. Бывали переделки и хуже. Не отступила тогда, так сейчас и подавно. Лишь теперь, вернув рассудок, она замечает, что голем всего один — остальные статуи даже не дрогнули. Не так плохо, как могло бы быть. Хотя, будь их двое, можно было бы попробовать стравить их между собой. Рискованный ход, но самый действенный против подобных тварей. Наконец, удаётся схватить шкатулку. Вот только выход перекрыт големом, не прорваться. Времени придумать что-то иное нет: рука сама тянется к сумке в поиске флакона с ядом горной хладуницы, способным проесть даже камень. Что уж говорить о хлипкой на вид деревянной шкатулке. Срабатывает. Страж замирает, прекрасно осознавая что она держит. — Её сохранность важнее твоих инструкций? — истукан предсказуемо молчит. Скорее всего, его заговорили охранять именно шкатулку, а не её содержимое — вряд ли в глинянной башке может уместится то, что он не видит. Можно было бы попытаться вскрыть, оставив стражу пустышку, и разойтись миром. Вот только как это сделать, если он неотрывно наблюдает, реагируя на каждое движение?.. — Так выпусти меня вместе с ней, или клянусь богами, я её уничтожу. Медленно, шаг за шагом, они отступают к выходу из храма. Ловушки деактивированы как следует, всё же не зря задерживалась возле каждой, чтобы убедиться в этом. Теперь не приходится ждать внезапных подвохов. И вот под ногами уже не плитка, а земля. Истукан замирает на пороге, не в силах его преступить. Получилось! У неё получилось! Даже никаких серьёзных травм, лишь пара синяков да разбитая губа. На секунду загорается мысль: не будь содержимое столь ценно, его бы так не охраняли. Может, это как раз тот случай, когда стоит поступиться принципами? Что если внутри действительно что-то важное?.. Тихий звук позади — не то присвист дыхания, не то листья, шуршащие под чьим-то весом. Воровка бросается в сторону как раз в тот момент, когда зверь прыгает на неё. Огромное шакалоподобное существо с горящими глазами не похоже на обычную тварь. Ни у одного живого существа нет такой пустоты со взгляде, нет такой равнодушной целеустремлённости в движениях, как у этой чёрной, словно сотканной из самой тьмы твари. Зверь снова прыгает — и секунда промедления дорогого стоит: спину обжигает болью. Ткань плаща всё же сдерживает острые когти, зверь застревает в ней, невольно давая несостоявшейся жертве несколько секунд форы. Отцовским ножом с тварью не справится. Разве что… Рискнуть? Подпустить ближе, ради ничтожного шанса ударить в горло? А если это не поможет? А если тварь соткана из магии?.. Из магии. Такая глупая в своей простоте мысль, что может и сработать. Если только успеть. Из последних сил метнуться обратно в храм, сквозь тьму запутанных коридоров, в главный зал, где была шкатулка. Истукан поворачивается, заносит древко для удара… Тварь похожа на пришпиленную бабочку. Она ещё трепыхается несколько секунд, а после рассеивается чёрным дымом, оставляя лишь небольшую кучку мелкого песка. Песок тут же сливается с тем, что усеивает весь пол. Статуя поворачивается, пристально смотрит глазами-рубинами. Нападёт? Или смерти твари достаточно?.. Всё же замирает в чинно-благородной истуканской позе. Памяти у таких воинов нет. Кто забрал шкатулку, у него не отложилось. А вот магию они чуют, не выносят её, так как и сами сотворены ею. Даже забавно, до чего же колдовские твари ненавидят себе подобных. Обратный путь чист, но занимает больше времени. Слишком много сил ушло на последний рывок, на стычку с ведьминским псом. Да ещё и спина, едва прикрытая оставшимися от рубашки лоскутами ткани, нещадно ноет от боли. Вряд ли в ближайшей деревушке есть толковый лекарь, но, может, хоть у торговца удастся найти обеззараживающее зелье и что-то, что снимет боль хотя бы временно. Пора обзаводиться полезными привычками и начинать таскать с собой набор для чёрного дня. На этой мысли она спотыкается и падает в заросли у самого храма, не успев даже выйти из владений голема. При большом желании (если, конечно, вспомнит) он даже сможет добить её шестом. Но сил отползти подальше нет. Даже открывать глаза тяжело, навалившаяся внезапно слабость приказывает: «Спи». И сопротивляться этому всё сложнее. Тепло — первое, что она чувствует, придя в себя. Мягко окутывает тело снаружи, приятно греет изнутри. И если зелье восстановления сил узнать легко, то вот с покрывалом сложнее. Кажется, это плащ. Не её грязно-серый, пропитавшийся пылью и потом, не потрёпанный долгой ноской, не из грубой практичной ткани. Нет. Невесомо лёгкий, тёплый как мех, пахнущий нежнейшими цветами. Воровка несколько минут притворяется спящей, лежит неподвижно, глубоко вдыхая его аромат, чувствуя, как он отзывается теплом во всём теле. Она не боится открыть глаза и лицом к лицу столкнуться с новыми проблемами. Она боится, что потеряет ощущение невесомой умиротворённости, которого не чувствовала уже долгое время. Постепенно появляется и остальной мир, фрагмент за фрагментом: боль в ране, треск костра, дурманяще-резкие травы, тихий напев мелодии. Девушка поёт колыбельную. Успокаивающий голос, хочется слушать дальше, ведь с ним приходит и облегчение. — Зачем была нужна я? — Песня прерывается. Воровка с трудом переворачивается, садится, пытаясь сосредоточить взгляд на своей похитительнице. Знакомое лицо. Та самая заказчица, из-за которой теперь не одну неделю лечиться придётся. Весь её хладнокровно-горделивый вид так и говорит, что к ней следует обращаться на «Вы» и не иначе как «Госпожа». — Почему ты не сделала этого сама, своими чудесами? — Здесь требовалась куда более тонкая работа, — уклончиво отвечает она, поглаживая шкатулку, что держит на коленях. — Магия не работает внутри, — говорить тяжело, сонливость всё ещё давит мысли, а дурманящий запах трав, кипящих в котелке на костре неведомым варевом, отвлекает окончательно. Требуется немало времени, чтобы закончить фразу: — зато отлично создаёт монстров снаружи. Недоверие оправдано. Попытка устранить — тоже, ведь далеко не каждый наёмник создаёт себе кодекс чести. Воровка не удивилась бы, если бы пришла в себя возле того храма через несколько часов или дней совсем одна, и уже без шкатулки. Такое бывает, заказчики разные, нервы могут сдать у любого. Но зачем было усыплять, перетаскивать глубже в лес, подальше от храма, обрабатывать раны?.. Да ещё и сидеть рядом, ожидая пробуждения. Зачем ей это? Ведьма молчит, чуть склонив голову разглядывает что-то в траве рядом с собой. Протянув руку, подзывает к себе юркую серую ленту. Змея обвивает её запястье и замирает, подобно браслету. Нет, не подобно — это и есть браслет. Из тёмного серебра, с тщательно проработанными чешуйками и глазами-изумрудами. В Беглом Луге за такой можно было бы выручить несколько золотых, не превращайся он в настоящую змею. Хотя, если найти двинутых на магии чудиков… — Нравится? — спрашивает хозяйка браслета, заметив интерес. — Думаю, сколько могу выручить за него, если прикончу тебя. Тихий смех, нежная улыбка. Завораживающе красиво. Вот только насквозь пропитано фальшью. — Ни монеты. Змей даётся в руки лишь мне. Тебя он убьёт в ту же секунду, как ты его коснёшься. Если, конечно, я сама не позволю тебе этого. Протягивает руку, дразня, предлагая проверить. Берёт на слабо? Металл должен холодить, но у этого холод неприятный, неестественный. Чешуя вмиг становится настоящей, змея поднимает голову, разевает пасть. Два острых клыка замирают над венкой, у самой кожи, в одном мгновении от убийства. Ни одна из девушек не отступает, ожидание смерти затягивается на минуту, другую… А затем ведьма вдруг бросает шкатулку в огонь и отстраняется, убирая руку. Воровка с трудом подавляет стон разочарования. Лучше бы артефакт так и оставался в том храме. Какой был смысл рисковать из-за того, что будет уничтожено? Нет, это, конечно, дело заказчицы, но могла бы хоть из вежливости подождать, пока она уйдёт, чтобы не обесценивать труд. Шкатулка сгорает быстро, а вот её содержимое огонь не трогает. Белая обложка книги без единого штриха буквы или рисунка лежит в центре костра, так что на случайность это не списать. Защищена заклятиями? Но какой же силы они должны быть, чтобы не исчезнуть за несколько столетий?.. На секунду мелькает опасная, способная привлечь сумасшествие мысль: это та самая Книга. Нет, такого быть уж точно не может. Храм даже не охранялся как следует — те же механизмы, что и в бессчётном множестве иных святилищ. Кто в здравом уме оставил бы Книгу, упомянутую в легендах всех народов, в столь… обыденном месте? — Она… — Не подделка, — звучит так просто, равнодушно, словно они говорят о чём-то обыденном, а не о самой противоестественной вещи в мире. — Это богохульство! — Тебе ли это говорить? — надменный смешок, полный пренебрежения взгляд. Или не пренебрежения? Скорее… оценивающий? Но что она собирается делать, чего ждёт?.. — Давай-ка проверим кое-что. Назови себя. — Элизабет, — не задумываясь отвечает воровка. Но под тяжёлым взглядом запинается, и с трудом ворочая языком, словно даже не по своей воле, послушно произносит: — Эржебет Хедервари. Ведьма открывает книгу на случайной странице, склоняется над строками, пытаясь в темноте сумерек, в неярком свете костра разглядеть текст. То ли дело в воздействии Книги, то ли в самовнушении, но на короткий миг кажется, будто и впрямь кто-то стоит за плечом, изучая, по-звериному принюхиваясь, чтобы узнать. — Повернись, — приказывает ведьма, и девушка подчиняется, подставляя ей спину. Позади никого нет, словно это и впрямь была лишь иллюзия воспалённого сознания. — Ты боишься смерти? — тёплая ладонь всё с той же нарочитой нежностью прижимается к лопатке через порванную ткань, рядом с раной. Но боли нет. — Мой народ верит в иную жизнь, что за ней следует, — голос не дрожит. Заученная, закалённая болью фраза даётся невыносимо легко. — Они-то верят. А ты? Сердце сжимается от ужаса, стоит только представить, как ритуальный ведьмовской нож перерезает её горло, и воровка — Эржебет Хедервари, Элизабет, как называла она саму себя назло семье — пытается сделать последний вдох, но захлёбывается собственной кровью, льющейся внутрь. Видение тут же исчезает, стоит только отстраниться от ведьмы. Дешёвые фокусы с копанием в голове впечатляют лишь поначалу. Когда же сталкиваешься с ними несколько раз, бояться перестаёшь. Поэтому ужас быстро сменяется раздражением. — Смелая маленькая воительница, — снова смеётся, и больше не касается, но сидит всё так же близко. — Я не причиню тебе вреда. Ты уже умираешь — на когтях был яд. Поверь, для меня это такая же неожиданность, как и для тебя. Прежде мне не доводилось создавать столь совершенных слуг. Ага, как же. Не хватает только драматичного «мне так жаль», прорывающегося сквозь рыдания. — Либо исцели, либо катись к демонам, — собственный голос не узнать — хриплый, отчаянный. Удивительно, как близость смерти всё меняет. — Я не владею искусством исцеления, — неподдельная горечь в словах исключает ложь. Если, конечно, ведьма не владеет искусством лжи лучше самой Элизабет. Значит, на этом всё. Так глупо. Мгновенная смерть почётна, есть в ней что-то возвышенное. А вот так, медленно угасать от яда, с каждой секундой всё отчаяннее надеясь на чудо… — Но знаешь… Кажется, здесь неподалёку растёт королевский трилистник. Я не уверена, но, может быть, его сок тебя исцелит, — от появившейся надежды становится только больнее. — Если не останется необработанных ран. Нецелительница тянет ткань, будто не решаясь разорвать её без разрешения. Отчего-то это кажется забавным. Куда же подевалась её самоуверенность? — Если хочешь меня раздеть, так и скажи. Задумывается на секунду, перед тем как ответить. — Верха пока достаточно. Жжёт нестерпимо. Нет, не как от огня, словно от тех отвратительно острых приправ, что любит добавлять в свою пищу народ Камня. Зудит всё сильнее и сильнее, так, что уже хочется разодрать кожу вокруг раны, вырвать мясо с костей, лишь бы это прекратилось. «Есть вещи хуже, чем смерть», — вспыхивают в памяти раскалённые добела слова отца. Обряд инициации приучает к боли, лишает страха перед ней. Элизабет не прошла его, сбежала, навсегда похоронив своё прошлое имя, без сожалений разорвав связь с теми, кого и раньше-то семьёй не считала. А теперь вот они безраздельно царят в мыслях. То ли в укор, то ли… — Поцеловать, чтобы не болело? — шепчет ведьма. И действительно касается губами горячей кожи рядом с раной. Зуд исчезает. Был ли он вообще?.. Всё сложнее игнорировать почти невесомо скользящие по спине пальцы, оставляющие за собой незримые узоры. Это не заклятье (заклятья не бывают такими дразнящими), но телу определённо нравятся эти прикосновения. Её ведёт, словно она порядком набралась, хоть захмелела не от спиртного: ни капли эля после заключения сделки — одно из главных правил выживания в её профессии. Нет, дело не в этом. Уже переходящие в ночь сумерки, тепло костра, дразнящая близость смерти и невесомые касания… Всё не то. Ведьма накидывает ей на плечи плащ и отстраняется, садясь так, чтобы до неё было невозможно дотянуться, лишая любой надежды на возобновление ласк. Элизабет сминает ткань, глубоко вдыхая аромат незнакомых цветов — ни пятен крови, ни её запаха — и сбрасывает плащ, чтобы протянуть хозяйке. — Можешь оставить его себе, — безразлично бросает ведьма, игнорируя её наготу, вновь беря в руки книгу. Словно ничего и не было. Воровка откладывает подарок в сторону, ещё раз сжав напоследок ткань. Слишком дорого, чтобы её подкупить. Впрочем, она в любом случае забрала бы плащ с собой. Только без разрешения это делать привычнее. — Запись изменилась? — плохо скрывая волнение, садится чуть ближе, в надежде заглянуть в книгу. — Когда я умру? — Никто не должен этого знать, милая, — ладонь прижимается к её щеке в подобии ласки. Книга исчезает. Зараза. — Даже не поблагодаришь? — Ты была виновата в этом… — вяло возражает Элизабет, пытаясь унять пошатывающийся вокруг неё мир. — Какого хрена со мной происходит?.. — Королевский трилистник называют также дурман-травой. — Сука. Смех у неё красивый. В нём не слышно безумия, как у ведьм из страшилок, слышанных в детстве. Нет, её смех способен свести с ума, но в несколько ином плане. — Притворюсь, что не слышала этого. — Я повторю: грёбаная сука. В этот раз не смеётся. Лишь улыбается. Грустно. Нежно. — Я знала, что ты справишься, — вдруг говорит она неподдельно серьёзно. — Мне рекомендовали тебя как третью среди лучших. — И почему же здесь я, а не они? Ответ она и сама знает. Первые двое такие себе типы, с которыми приличным людям уж точно не стоит иметь дела. Хотя, среди заказчиков приличных как раз меньшинство. Но хочется услышать это и от госпожи ведьмы, получить от неё похвалу. Так глупо. Явное колдовское воздействие, может, даже приворот, а сопротивляться ему совсем не хочется. — Ты честна. В определённом смысле. Ни за что не предашь того, кто тебя нанял, если он не сделает это первым. А ещё ты куда больше привлекаешь меня в эстетическом плане. Ну вот, снова это чувство. Слишком долгий взгляд, мимолётное прикосновение к своим волосам, чуть искажённые полуулыбкой губы — флирт как он есть. А она ничего. Если забыть, что наслала едва не убившего зверодемона и прямо сейчас ведёт какую-то тайную игру с образами в её голове. — Так вам исполнитель был нужен или позёр? — Теперь на «вы»? — чуть заметно кривится, показывая разочарование. Но взгляда не отводит. Наоборот, смотрит с ещё большим интересом. — Меня вполне устраивает, как ты справилась. Я хочу нанять тебя на постоянной основе. А вот это что-то новенькое. — Таскать для вас артефакты до конца моих дней? — Не только. Мне нужен кто-то, кому я могу доверять. Кто-то, кто будет моими глазами там, где я не смогу находиться сама. Кто-то, кто обеспечит мне защиту при встречах с… недоброжелателями. — Их у вас, должно быть, много, — на это она никак не реагирует, хотя во взгляде всё же появляются искорки злости. Или это пламя костра?.. — У меня есть принципы. Я не стану убивать безоружных. Я не буду вмешиваться в политику. Я работаю одна. — Меня это устраивает. Элизабет прикрывает глаза, обдумывая происходящее. Во что она впутывается? Работать на ведьму, стоящую на пороге безумия. Не свихнулась ли она сама? Или дело в дурман-траве? А может, в летних сумерках, пламени костра, нежных прикосновениях и разливающемся внутри тепле. Не открывая глаз, прислушивается к себе, своим чувствам, полагается на не раз спасавшую интуицию и помощь богов. Но то ли в этот раз богам не до неё, то ли действительно нет никакого подвоха. — Тогда я с вами. Вы в курсе, как у кочевников принято скреплять клятвы? Вместо ответа — нежное прикосновение губ, которое с каждой секундой становится всё увереннее и твёрже, до боли. Вкус крови примешивается в поцелуй, искажая его, почти лишая сделку приятной стороны. — Я твою приняла, — довольно шепчет ведьма, слизывая кровь воровки со своей губы. Затем в её руке появляется нож — тот самый, что был в видении смерти. Но ранит он не Элизабет, а свою хозяйку. И в этот раз не горло — лишь запястье. — Я больше не наврежу тебе, пока ты со мной. Несколько капель крови успевают коснуться земли, прежде чем Элизабет припадает к ране. Странно, но ведьмовская кровь не так уж и отличается от человеческой. — А я приняла вашу, госпожа, — именно это обращение кажется теперь правильным. Ведьма легко касается её лба, чуть хмурится. Должно быть, жар. Не удивительно, что всё плывёт. Затем она легко тянет на себя, помогая лечь так, чтобы не потревожить рану. Засыпать в объятьях непривычно. В воспоминаниях мелькает что-то такое малознакомое, родом из детства, когда ещё была жива мама. — Можешь звать меня Ольга, — вкрадывается в дрёму едва различимый шёпот. — А теперь засыпай. Дурные сны тебя не потревожат. И Элизабет действительно засыпает, зная, что когда она проснётся утром, не будет и следа ведьмы. Лишь потухший костёр, новая рубаха, пахнущий цветами плащ и начавшая затягиваться рана, шрам от которой останется с ней на всю жизнь.