...на ветвях сидит

… очнулся я лежа на диване в какой-то маленькой комнатке. Пахло пылью, какими-то травами и ещё чем-то неуловимым, чем пахнет в деревянных домах. Рядом на стуле сидел Лях. Вид у него был недобрый что у той русалки в пруду. И если русалка меня могла в перспективе защекотать, то Лях явно думал использовать другие методы, пожестче. От дверей послышался всхлип. Вполне себе человеческий. Лях легко поднялся и вышел в коридор, притворив за собой дверь. С кем-то в коридоре заговорил он ласково, как с маленьким ребенком. Или с любимой женщиной. — Тише, не плачь. Все нормально. Тебе не надо боятся. Это просто мальчик. Настоящий мальчик. Ты никогда не видел живых мальчиков? Лях говорил какую-то дребедень. В смысле я «настоящий»? Должен игрушечным что ли быть? И что такого в том что я живой? Или… они неживые и поэтому? Дверь с легким скрипом приоткрылась. На пороге стоял Лях, прижимая к себе кого-то, запутанного в плед несмотря на жару. — Давай, не бойся открыть глаза. Он совсем не страшный. Этот кто-то под пледом попытался пятиться, отрицательно замотал головой, словно ища спасения попытался спрятаться на груди у Ляха. От этого плед сполз, на свет показалась рыжая коса. — Птица Сирин! — я почти подскочил, но голова кружилась, а затылок болел. Я рухнул обратно на старый диван. И вот тут Сирин отняла лицо от груди Ляха. Я как-то привык, что птица Сирин всегда женского пола, сидит в короне на дереве и царевичей соблазняет. Но это был… самец?.. Лицо было определенно мужское, на щеках — поблескивала рыжая щетина. У птицы Сирин вообще был там муж или еще кто-то? Или, может, у них рождались — вылуплялись? или все-таки рождались? — мальчики? А вот дальше Сирин удивил меня дальше некуда, потому что быстро, как-то растеряно глянул на меня, зажмурился и в голос зарыдал, словно испугавшийся ребенок, вцепившись руками в камуфляжную куртку Ляха. — Т-с-с, не бойся. Давай ты подойдешь, потрогаешь и не будешь бояться? Не надо бояться, Серёж. Они синхронно, словно в парном танце, сделали пару шагов, оказавшись у дивана. Лицо «птицы Сирин» мне показалось знакомым. Я точно его знал откуда-то. Он актер что ли? Куда я вообще попал?! Это же ведь не розыгрыш? Сейчас же из-за двери не выскочит какой-нибудь блогер с камерой? По полу за ними тащился плед с весьма реалистичным изображением перьев. Шелковые нитки играли на свету, словно настоящие перышки. На пледе по углам были изображены летящие совы с раскинутыми крыльями. Лях подвел ко мне своего рыжего друга, взял его бледную руку своей и положил мне на макушку. Все это время рыжий стоял зажмурившись и всхлипывая. Только почувствовав прикосновение открыл синие глаза и как-то расслабился. — Ну, ведь совсем не страшно, да? — таким тоном моя двоюродная сестра разговаривала со своим двухлетним сыном, который испугался овцы, увиденной в первый раз в жизни. Лях так же отвлекал Сирин от страха: — Смотри, ленточка твоя нашлась. Ленточкой я заложил блокнот, где делал записи. Сережу-Сирин эта находка обрадовала. Он перестал всхлипывать, схватил ленточку и плюхнулся на пол, начав с ней играть. — Я все понял! Он, — я кивнул в сторону рыжего, — самец птицы Сирин. А вы, — я кивнул на Ляха — не Лях, а Ляд! Хозяин леса! — Можно и так сказать… — Лях был… впечатлен. И, наверное, поставлен в тупик моей догадливостью. — Только не ори больше. Ты и так его перепугал. — Сирин боится меня? — это было так удивительно. — В смысле, он вот прям как пишут не любит громких звуков? — Он много чего боится. И резких звуков в том числе, — пояснил леший. Вот то, что он леший ведь не стал отрицать! И как я сразу не заметил! Он ведь на самом деле каноничный леший: и с густой черной бородой, и одежда у него вся из листьев, и хозяин леса буквально, и он всегда оказывался рядом с другой нечистью.И машина у него подозрительно хорошая для леса, а о леших часто пишут, что у них то костюм в лесу неуместный типа фрака, то ружье слишком дорогое. Так почему б не машина? А вдруг у них тут заповедник? Последняя нечисть вся собралась здесь? Круто будет обо всем этом снять ролик. Это будет такая сенсация, что я непременно наберу миллион подписчиков! Меня будут смотреть больше людей, чем легендарную Пчелкину! — А кто у вас тут еще есть? Русалку я видел. Она одна или их несколько? А кикиморы есть? Или водяной? Можно кого-то сфотографировать? — затараторил я шепотом. — Сереж, а где твои кубики? Ты уже построил мне башенку? — Сережа поднял синющий, по-детски невинный взгляд и отрицательно помотал головой. — Построишь мне высокую-высокую башню? Сережа кивнул, поднялся. Обнял лешего, явно нехотя отлип от широкой груди и вышел все так же таща по полу за собой плед с совами. — Нет здесь никакой нечисти и никогда не было. Лучше вообще забудь, все, что видел. Тебе все показалось, — голос лешего звучал угрожающе. — Вы… вы меня утащите? — леший, насколько я помнил, похищал людей, особенно детей. Я, конечно, уже не ребенок, но кто эту хтонь знает? Это я по человечьим меркам почти взрослый, а по их могу не очень-то отличаться от младенца. — Куда? — Лях удивился. — К себе в лес… — По-хорошему, конечно, я б тебя в каком-нибудь болоте припрятал бы, но не по-соседски будет. И родителей твоих жалко. — А если я никому-никому не скажу? Вот, запись сейчас сотру, смотрите! — я достал из кармана телефон, чтоб это продемонстрировать. — Ты еще все это и снимал?! — он дернул у меня телефон. — Если ты это опубликовал, то… — Нет, нет, я ничего не публиковал, даже друзьям не показывал. Я хочу репортаж сделать про нечисть. Ну такой нормальный, большой ролик смонтировать… — начал оправдываться я. — Миш, ты понимаешь, что нельзя ничего монтировать? Вообще. Даже место это нельзя упоминать? — Вы боитесь, что вас на опыты заберут? — мне это казалось логичным. — Можно и так сказать, — я не понял сначала такой разговорчивости Ляха. Но сейчас почуял от него запах алкоголя. Он точно был навеселе. За стенкой что-то негромко упало. Минуту была тишина, и тут дверь опять скрипнула. К нам заглянул Сережа-Сирин. Входить он не стал, только смотрел из коридора через щель. Я видел только часть его лица. Нижняя губа у него тряслась, и он готов был заплакать.  — О-о-о-лях… — говорил Сирин с трудом, как-то невнятно. Зато лешего от всего этого как подбросило. — Только попробуй дернуться! — пригрозил он мне и вышел к Сирин. Неужели я настолько своими криками перепугал беднягу? Я не мог вспомнить, что птица Сирин любит, чтоб как-то задобрить и извиниться. Я же ничего плохого не хотел. Только посмотреть. За стенкой звучали голоса. Леший ласково успокаивал птицу Сирин. Насколько же разным тоном он говорил со мной и с ним! — Сереж, ничего страшного. Наверное, она просто очень высокая была. В следующий раз у тебя получится еще лучше. У тебя всегда все получалось. Хочешь, вместе будем строить? Сейчас давай чего-нибудь сладкого тебе сделаю? Или пиццу? — в ответ последовала довольно долгая тишина. Голова кружилась, меня клонило в сон. Наверное, я все же добавил к тому сотрясению, что получил несколько дней назад в лесу. Зато мысли в голове текли неторопливо и затейливо. Интересно, а птица Сирин оборотень или как? Я же на дереве явно видел женскую грудь, а сейчас это парень. Или они меня специально дурят? Я то провалился в дремоту, то просыпался. — Пиццу? — голос Сережи-Сирин звучал спокойнее и заинтересованнее, хотя так же не совсем внятно. Кажется, слова он просто повторял, не совсем понимая их смысл. И вот тут я понял, откуда знаю этого странного рыжего Сережу. Эта мысль выдернула меня из дремоты. Я встал с дивана и по стеночке вышел в коридор. Эта догадка меня настолько осенила, что я не отдавал себе отчета в том, что делаю. Кое-как, опираясь на бревенчатую стену коридора, я дошел до соседней чуть приоткрытой двери. Казалось, эта уютная светлая комната принадлежала ребенку. На полке сидели три плюшевых совы, стоял детский мольберт с исчерканным карандашом листом. На полу валялись самые обычные разноцветные детские кубики и стояла та самая пирамидка, которую я видел через окно. Лях обнимал вцепившегося опять в него Сережу и гладил по длинным рыжим волосам. — Разумовский, — сообщил я от двери. Это был даже не вопрос.Выразить связно свои мысли я был не в состоянии. Это самый настоящий живой Сергей Разумовский, который пропал после своих преступлений пять лет назад! Исчез из Чумного форта, откуда сбежать было практически невозможно. До сих пор не понимали, как именно он сбежал и кто ему помог. Ходили слухи, что никакого побега не было и его забрали спец.службы или он умер в этом самом Чумном форте. Сейчас Разумовский стоял в пяти шагах от меня. Он исхудал, отрастил длинные волосы, потерял свой лоск, но был вполне узнаваем. По взгляду Ляха стало понятно, что в этот раз я попал в точку. И подписал сам себе смертный приговор своей догадливостью и желанием все знать. Разумовский же ни с того ни с сего весь сжался на его груди, словно я сказал что-то очень и очень страшное. Лях нежно отстранил от себя Разумовского. — Сереж, собери кубики в коробку, а я пока пойду пиццу сделаю, — он явно старался быть с Разумовским как можно мягче, не пугать. Сергей кивнул, уселся на полу, перевернул пирамидку и принялся сосредоточенно нанизывать кольца детской пирамидки обратно на основание, напрочь игнорируя просьбу Ляха. Это зрелище пугало просто до усрачки. Мне ночью в лесу не было так страшно, как сейчас. Это был другой страх. Не когда от ужаса трясутся поджилки, а когда что-то холодное сковывает изнутри, когда видишь что-то знакомое, ставшее иным. Я помнил ролики с Разумовским, которые смотрел Димка. Там Сергей Разумовский улыбался, был таким умным и крутым, а здесь… Лях шагнул в мою сторону, выпихивая обратно в коридор. Едва за нами закрылась дверь, он крепко схватил меня за плечо и поволок обратно в ту комнатку, где я лежал до этого. Затолкал меня внутрь и оперся на дверь, не давая мне выйти. — Послушай, я много раз убивал, и руки у меня по локоть в крови, однажды я даже убил потому что хотел. Тебя я убивать не хотел и не собирался, но сейчас ты не оставляешь мне выбора. Я понял, что Лях меня сейчас на самом деле убьет. Мне в жизни так страшно не было. Даже чертова русалка настолько не пугала, как Лях, живой, осязаемый, на сто процентов настоящий. Это было в сто раз страшнее нечисти. У меня по спине потек ручей холодного пота, а руки затряслись. — Я… Я клянусь, что никому ничего не скажу… — Никому ничего не скажут только мертвые, — кажется, я был не первым, кто говорил Ляху что-то подобное. Даже предположить страшно, чем он занимался до этого. Эта фраза уже не казалось только угрозой, как его слова о том, что у него руки по локоть в крови. Я судорожно пытался придумать, что делать. Если Лях меня застрелит никто ведь в самом деле может и не узнать. Я же ушел сам один в незнакомый лес, где уже однажды пострадал. А где-то в лесу было еще здоровенное болото. Лях может просто сказать, что я сам заблудился или утонул в болоте. Меня же даже не найдут никогда! — М-м-можно мне перед смертью последнее желание? — голос от страха дал петуха. Я понятия не имел, как выбираться, но надеялся, что хоть немного смогу оттянуть свою смерть. Я же столько всего не успел!!! Я же репортаж про кикимор собирался делать! Лях минуту подумал и кивнул. — Хорошо. Что ты хочешь? — Можно мне выпить, чтоб было не так страшно? — мысль о кикиморах потянула за собой целую цепочку ассоциаций, пролетевших на пару секунд в голове. Кикиморы, как известно, спаивали домомвых и те переставали следит за домом. Леших тоже медовухой задабривали. Потом вспомнилась байка о том, как мой отец под бутылку коньяка уговорил какого-то очень вредного препода поставить все же зачет всей группе в институте. И сам Лях был, похоже, немного пьян. Вдруг и мне поможет? — Ладно, — пожал плечами Лях. Когда он вернулся через несколько минут, то из коридора донесся запах пиццы. Лях принес початую бутылку рома и стакан. Пока его не было, я кое-как продумал мой план. Не сказать, что все было надежно как швейцарские часы, но стоило попытаться. Обувь я уже не всякий случай переобул, хотя в то, что Лях нечисть верилось мне все меньше и меньше. Ром, налитый в стакан, казался похожим на чай. Темный и в запахе была какая-то сладость. Я взял было стакан, но на полпути замешкался. — Что такое? — Ну… это… одному как-то нехорошо пить… Может вы… Лях скользнул взглядом по моему лицу, задержавшись на вылезших после встречи с полудницей на носу веснушках. У меня тогда нос обгорел на солнце, и они опять вылезли. Глядя на них как будто усмехнулся и опять вышел. Бутылку унес с собой, оставив мне стакан. В этот раз его не было дольше. Я через стену слышал, как он вновь зашел к Сереже. Наверное, пицца приготовилась. Ко мне Лях вернулся с подносом. Там стояла бутылка, второй стакан и тарелка с куском пиццы. Последняя выглядела крайне аппетитно, словно из хорошего ресторана. В Москве не везде такую подают. — Последний ужин? — Вроде того. Мы оба подняли стаканы. Ром был очень крепкий, сладкий, просто обжигающий. Закусить его пиццей было необходимо. Я аж закашлялся с первого глотка. Лях со все той же усмешкой смотрел на меня. Мне смешно не было. — Слушай, а зачем ты вообще сюда полез? Домик-то не на опушке, — в словах Ляха было что-то подкупающее. — Я в общем, я это… Веду блог про нечисть и мне поступила информация, что здесь русалка есть. Я тут вообще много всякого видел. Полудница в поле вот была когда я приехал… — Полудница? — Ну да, она среди колосьев бегала в длинной рубахе… — Так это выходит ты Серого на поле тогда испугал? —  Я не хотел… Я думал, что вижу полудницу. Это нечисть такая, которая в полях живет. Я не думал, что кого-то испугаю. Я же даже близко не подходил… То ли Лях решил, что меня убьет и молчать смысла нет, то ли ему просто хотелось выговориться. Но разочарование от факта того, что полудницей мог быть Разумовский меня почему-то расстроило. Вот облом! — Серый боится незнакомых людей. Думаю, ты сам догадался, что с ним не все в порядке. —  Ну да… По нему это… заметно… А почему Разумовский такой? — Кто б еще знал. Даже Рубинштейн ничего путного мне так и не ответил, — кажется, эта тема была очень больной для Ляха. — И врачи ничего не сказали? — Врачи сказали, что чудо, что он вообще выжил, — Лях невесело улыбнулся. — Я так и не знаю, что с ним с той психушке сделали. — А ну тот, который его… в психушке типа лечил?.. — Рубинштейн? Клялся, что все было в рамках… Хотя веры ему… — Может на него в суд подать? За врачебную ошибку. — Серого это не вернет, а этого доморощенного Менгеле искать замучаются. — А где он? — Кто? — Лях даже немного удивился. — Ну тот врач? — уточнил я. — Рубинштейн? В соседнем болоте, — мне стало совсем не по себе. Лях об этом говорил так спокойно, как о какой-то совершенно естественной вещи. — И это вы его? — Нет. Он сам. Сбежать пытался и увяз. Я просто не стал его вытаскивать. Стоял и смотрел, как эта мразь тонет, — судя по лицу, Лях ни о чем не жалел. Он налил себе и мне еще. — А Разумовский, с ним теперь всегда так плохо? — Нет, Серый на поправку потихоньку идет. Сначала было гораздо хуже. Я даже тогда думал, что убить его было бы гуманнее, чем таким оставлять. Ну и себе до кучи пулю в лоб пустить. За здоровье Серого! — Лях поднял бокал. Мы выпили. Ром, конечно в голову давал сильно. У Ляха раскраснелись щеки. Все же он был пьянее, чем я. — Как все это вообще произошло? — Тебе лет сколько? — Девятнадцать. Будет. — Понятно. Ты всего этого, наверное, не помнишь, мелкий еще был. Серега в таком же возрасте начинал со своей «Вместе», коды строчил, придумывал, мечтал. Знаешь, он всю жизнь был умным и самоуверенным, думал, что все сделает лучше, соцсеть эту создал, старался, пытался, а все почти без толку, — вообще дело Разумовского спровоцировало серьезную судебную реформу, насколько я знал. Да и вообще он много что сделал по части благотворительности, сделав ее модной что ли. — Однажды он не выдержал. И я дурак… Семь лет мотался хрен знает где, пока Серый вкалывал и продвигался, не думая, что он может за меня переживать, каждый день думать живой я там или как… Потом Серому показалось, что он делает недостаточно. Дело Гречкина его доканало. Он даже с его деньжищами ничего не смог сделать, эту мразь прямо из зала суда выпустили, зная, что это именно он сбил девочку, видя все эти его штрафы за нарушение правил… В общем, все как показывают в репортажах. Серый ожесточился, натворил дел, потом его поймали, посадили в тюрьму. — И он там не выдержал, да? — Нет. Там он выдержал. Он сильный и гордый. Его передали на судмедэспретизу и признали невменяемым. Только вместо лечения на нем эксперименты ставили. По сей день не знаю, что с ним делали. Никто не знает. — И он? — После этого. Видимо, я в самом деле везучий, что успел в последний момент его забрать. Я с ним два года по врачам таскался. Никто даже прогнозы давать не решался. Но Серый всегда боец был, начал выкарабкиваться понемногу. — И в тут ото всех прячетесь? — Да. Серый, думаю, не хотел бы, чтоб его таким видели. От всего увиденного и услышанного было как-то горько. Разумовским восхищались, мои друзья на него молились, все хотели повторить его успех, спорили о его судьбе после пропажи. Официально он считался пропавшим без вести, но слухов ходило море. Что он удрал в Европу после исчезновения из Чумного форта и живет там, что он теперь в тюрьме покомфортнее, что даже никакого Разумовского не было, а это все пиар для продвижения соц.сети. Правда оказалась неказистой и не такой фантастичной, как все гипотезы. Лях задумчиво болтал остатками рома в своем стакане. — Тебя как? — Быстро. И чтоб не очень больно, — мой план явно проваливался. Видимо, я не обладал красноречием отца или обаянием мамы. И перепить Ляха у меня явно не получалось. Деваться было некуда. В комнатке даже окна не было, чтоб в него выпрыгнуть. Тут за дверью опять послышались всхлипы. Лях мгновенно бросился туда, словно это не он тут пил со мной. За дверью стоял Разумовский, только в этот раз без пледа. Я даже умудрился неплохо его разглядеть. На нем были мягкие трикотажные брюки и фиолетовая футболка с совершенно уморительной совой. Он стоял поджав губы и сейчас очень напоминал себя прежнего, с плакатов и видео. Он эта иллюзия очень быстро разлетелась, когда он шмыгнул носом. — Что случилось, Сереж? Ты всю пиццы съел и хочешь еще? Тот в ответ помотал головой. Спьяну я не очень соображал и ляпнул: — А зачем ему коса? — Ни зачем. Серый с детства боялся, что парикмахер ему уши отрежет, — почти сквозь зубы ответил Лях. — Сереж, что случилось? Я же не смогу помочь, если не пойму в чем дело. Разумовский между тем стал трогать, потирать себя в районе паха. — В туалет хочешь и боишься испачкаться? — Сережа смущенно кивнул. —  Пойдем, я тебя отведу. А после можем еще пиццы покушать. Сережа бодро закивал и они вышли. Это был шанс. Я, конечно, тоже уже напился, но не так, чтоб совсем уж опьянеть. Как ни странно, дверь Лях не запер. То ли забыл, то ли подумал, что я на ногах не стою, то ли поторопился заняться с Разумовским. С одной стороны Ляха мне было жалко до глубины души. Он, похоже, искренне любил Разумовского, раз не бросил его таким, возился с ним, старался, добился какого-то прогресса. С другой я старался поскорее унести отсюда ноги. Лях же пойдет меня искать! И может со своей здоровенной, похожей на волка собакой! Я несся по лесу не разбирая дороги. Где мой телефон я понятия не имел. Хотелось как можно скорее выбраться. Все равно как. Погони, как то ни странно, не было. Наверное, Лях все же был пьянее, чем казался или настолько запутал следы. Я вынесся из леса в поле, пронесся вниз по дороге и рухнул на обочине от того, что голова пошла кругом, а из носа полился ручеек крови. Очнулся я от тряски. Я лежал сзади в дядьюриной ниве. Мы скакали по каким-то проселочным ухабам. Вокруг были те самые поля то ли с овсом, то ли еще с чем. — Мы где? — Очухался! Миха, мамке твоей наябедничаю! Ты совсем дурак? Опять чуть шею себе не свернул! Я тебе что говорил? Не ходи в лес один! Лях там волков прикормил и медведя видели! Вот не в Любашку ты, не в Любашу! — Дядь Юр… — я только смог открыть окно. Дядя Юра дал мне проблеваться в поле. Заодно я узнал, что меня нашел тракторист, который дяде Юре и позвонил. А до этого на ушах стояла вся деревня и даже незадолго до моего нахождения позвонили Ляху, чтоб помог с моими поисками, если я ушел в лес. Дядя Юра недоумевал, где я еще успел вопреки совету врачей напиться. Я сказал, что лешего приманивал, что в общем-то не было так уж далеко от истины. На следующий день я поспешно уехал, ссылаясь на самочувствие. Дядя Юра посетовал, что «молодняк пошел хилый», но увез на поезд. И даже уже на полпути в Москве мне не было спокойно. Я знал, что надо молчать, что если где-то всплывет все то, что я узнал, Лях точно найдет меня и убьет. Вне зависимости от того, нечисть он или нет. Сидя на полке плацкарта я удалял свой канал, хоть было обидно до слез, и думал, как мне поступить с моим профилем во «Вместе».