Nachmittags

      Чонгук сидит в пустой квартире, окутанной мраком. Воздух пропитан горьким родным дымом мальборо, в комнату проскальзывает лишь отголосок света от неоновой вывески, принадлежащей секс-шопу в здании напротив. Все вещи раскиданы: грязная одежда висит на спинке стула, на кровати, полу; куча бутылок и кружек из под крепкого алкоголя распиханы по всем углам, и даже пол уставлен пустым стеклом; какие-то бумажки, использованные салфетки, упаковки от чиспов и другой дряни — все на видном. Рука снова тянется к пакетику с дурью, рассыпая дрожащими руками по грязному столу. Пластиковая карточка уже устала в сотый раз разминать порошок и делать две дорожки. Чонгук что-то напевал себе под нос, скручивая замусоленную купюру и прикидывая — на сколько ему еще хватит. Вообще-то, Чонгук — порядочный и хороший. Был, точнее. У него прекрасная семья, работа и друзья, но в какой-то момент он потерялся в жизни, испуганно оглядываясь и хватаясь за голову, ловя ртом воздух, дабы урвать еще кусок счастливой жизни, которая утекает сквозь пальцы. В квартире потрепанно и использовано все, кроме ровного принтерного листа в файлике с напечатанным текстом. Бесплатных пирожных не бывает, думает Чон, за все нужно платить соответствующую цену. Вот он и заплатил за свою прекрасную былую жизнь. Заплатил опухолью мозга, сразу не обратив внимание на тошноту, тремор и головную боль. В ту секунду, ему казалось, что все на свете перестало жить — двигаться, существовать. Какой смысл теперь учится, любить или вообще дышать, если все равно через пол года, через считанные недели и дни, от тебя ничего не останется — лишь воспоминания. Жадное сердце орало попробовать все, что только можно, за оставшиеся пол сраных года. И вот теперь Чонгук в одиночестве втягивает носом очередную дорожку, зависая между «ничего не чувствую, будто анестезия» и «каждый нерв на пределе и максимально чувствителен». Парень откинулся на спинку дивана, с силой зажмурив глаза до белых точек. Указательный палец почти до мозоли протер переносицу и ноздрю, пытаясь сгладить болезненные ощущения в слизистой. И вот тогда это происходит: Сердцебиение учащается, дыхание замедляется, а шея не способна удержать ставшую такой тяжелой голову, будто налитую свинцом. Рот приоткрыт, давая слюне стекать по подбородку и кадыку. Капелька пота кажется обжигающе холодной. Руки и ноги немеют, а веки безуспешно пытаются закрыться, но лишь дрожат, показывая одни белки закатанных в кайфе глаз. Что-то тянет внизу, в районе паха снова, снова, и снова. Чонгук не расстегивает ширинку и не достает член только потому, что и не убирал. Ладонь массирует горячую плоть, заставляя неровно выдыхать от удовольствия и кусать губы. Смазка, кажется, не успевает высохнуть, а мокрые трусы и ширинка — привычно. Не понятно откуда столько сил у обдолбанного Чона, когда рука яростно надрачивала, вырывая хриплые стоны. Сперма очередной раз пачкает и так грязную черную в пятнах футболку, и парень расслабленно сползает на пол, ища мутными глазами пачку сигарет. Еще чуть чуть, думал Чонгук, совсем немного осталось до конца. Все же найдя пачку с одной единственной сигаретой, парень шаркает к давно пустому холодильнику, бесцельно и равнодушно оглядывая полки. Ноги доплели до кровати и Чон спиной плюхнулся на жесткий матрас. — Вселенная, давай уже. Я не могу ждать так долго. Сколько я должен еще вдохнуть и выпить? Но парень мысленно понимал, что это его последняя ночь, последняя сигарета и последний глоток жизни. Рука обессилено падает на одеяло, прожигая дырку тлеющей сигаретой, а Чонгук смотрит в окно, где кипит ночная жизнь, где слышится смех и музыка. Уже не смотрит. Стеклянные глаза остановились на ночном небе и больше не двигались, грудь больше не вздымалась от вдоха и выдоха, и сердце больше не пыталось гонять кровь. Квартира стала личным кладбищем для больного парня, который потерял смысл жизни.