Богам тоже больно

Богам ведь тоже больно? Да, до бездонных ям в душе, которые самой сильной и ядрёной мазью и не намажешь. Не заживёт, всё бесполезно, хоть убейся. Да те даже и убиться не могут. Создают, ломают, дарят жизнь и погрязают в своей же пучине мыслей. « — Не привязывайся так, Барбатос. Тебе не понять их, а они никогда не поймут тебя.» Человеческие эмоции им чужды, но стоит легкомысленно коснуться, так сразу как яд поползёт по божественным венам, перетекая из прекрасной энергии во что-то пожирающее изнутри и просто невыносимое. А если люди могут оттого избавиться, стоит им лишь захотеть, то способов найдётся миллионы, а они бывают не видят и свои проблемы на существ свыше скидывают, думают, заметят каждого и пошлют благословение. А они все что могли сделали, хотя бывают и те кто слишком чахнет над своим «чадом». Он таким не был. Дал то, в чем они нуждались и наблюдал издалека, поглащал их эмоции, мечтал. Можно назвать легкомысленным, глупым, безответственным за то, что создал. На такие слова лишь глазами моргал, смехом после заливался, пуще ветра по долинам развивая. Тут даже от приближённых такое слышать обидно. И ведь именно приближённых, а не друзей, приятелей, родных. Людские шалости и обычаи, таким как он не понять, но как бы не хотел поддался в свою же ловушку. Барбатос в принципе был слишком приближён к смертным. Слишком был похож на них и даже повадки то показывали. Неужто бездушному божьему телу принесёт удовольствие пойло из выдержанного винограда? Ответит да без зазрения совести. Адепт в его глазах был совсем другим. Полная противоположностью. Словно из другого мира, хотя по сути, так и есть. Он то от людского ничего не берёт, брезгует. Эмоции, чувства, обыкновенные для них желания и потребности перечёркивает собственной кровью, не желает даже иметь с ними один вид. А убеждения трескаются. Стоит на горизонте появиться тем крыльям и ветру холодному в лицо подуть, сообщая о прибытии главного урагана. А в душу никто не глядит, вдруг там вообще смерчь.  — Ты слишком скучный. — Выдает юный Архонт, сидя напротив Адепта.  — А я не должен тебя веселить, — Фыркает на комментарий Якша, протирая и без того шикарно отполированное копьё. Просто руки хочет занять, а давать понять, что его внимание и так всецело устремленно лишь на Барбатоса, было бы подписанием смертного приговора для самого себя. — Я ничего не смыслю в твоих людских потехах. Глупость какая-то.  — Не будь занудой, Алатус. Я же знаю, что ты любишь меня. — Подтверждает уже и так давно подтвержденное для самого себя, при чем уже очень давно. Но ответа не слышит, лишь чувствует как глаза, что янтарём отливают смотрят с глубочайшей нежность. Ещё ни на кого так, кажется, не смотрел. Алатус как не хотел верить в человеческие чувства, так и старается продолжать это делать. Старается, но тепло в груди при виде этого безответственного Бога только растет. Проклинал не раз себя, его, да в принципе всех. Не должен испытывать чувства, знает же что сломается, хотя и Архонт должен это знать, но ведь не прекращает. Видно, что сам скоро сломается, а на яркой улыбке трещины выступят, но ведь нет, продолжает. Словно безумец постоянно счастлив, на любой позыв ветра откликается, к каждой сесилии относится как к ребенку, не оставляет на попечение своим ветрам и химией не закидывает. По крайней мере они вместе и пока музыка юного барда может спокойно протекать по долинам Ли Юэ они будут живы. Вдвоем, потому что у первого на втором заканчивается слысл продолжать бороться, а у второго на первом оканчивается свобода, которая не будет в одиночестве столь сладкой и греющей. Они привязаны и это не протеворечит никаким уставам той же свободы. Они – и есть свобода друг друга, дарят ее друг другу безвозмездно и неосязаемо. Потому что любят и это единственное чувство, которое бывает понятно не всем божествам, но для них дверь открыта. Они любят, потому что они единственный смысл друг друга.

***

 — Может и люблю, — Наконец отвечает Якша, спустя слишком уж длительную паузу.  — Неужели признался! — Усмехается на раздающееся в груди тепло. Руку Сяо со своей соединяет, аккуратно переплетая пальцы. Для них подобные тактильности стали ужасно родными. —Я быстро могу взять слова назад. — Уголки губ от бурной реакции поэта приподнимаются, но в глазах можно увидеть лишь нежность, которая и правда посвящена лишь одному барду.  — Даже не думай. Богам ужасно больно, но они продолжают драть свои сердца, достигая любви.