Я пробуждаюсь среди пепла и пыли

25.07.2071 Солнце село, пурпурным заревом полыхал закат, потемнел небосклон. Над селом опускались сумерки. По улицам, тяжело ступая, возвращалось домой стадо: бежали коровы и овцы. Хозяйки зазывали свою скотину во дворы. Перед наступлением ночи в селе было шумно, суетливо. Люди были искренни, благодушны и не боязливы, — говорили, что думают, тщеславие находит на них лишь приступами, но тогда оно становится страстью, именуемой puntiglio. И, наконец, они не смеялись над бедностью. И каким радостным казалось это всё! Как в летний зной путник жадно припадал к струе родника на дне глухого крутого овражка, чтобы утолить мучительную жажду, а потом жадно ловить знакомые звуки сельских буден. Так было на службе в армии. Около кладбища заметил фигуру хлопца. Он шёл неторопливо, понурившись, словно что-то разыскивая в траве. Присмотрелся внимательней: походка знакомая, парень вроде тоже, а одежда ровно незнакомая — её будто не видел. Кто бы это мог быть? Его заострившееся, похудевшее лицо напоминало чем-то Фёдора. Неужели это он? — Фёдор! — окликнул его. Парень словно испугался: вздрогнул, поднял голову, оглянулся. И, сгорбившись, снова медленно побрёл дальше. «Не узнал, — думал я, возвращаясь в хату. Овладело внезапно подкравшееся чувство досады, — Неужели я обознался? Нет, нет, это был Фёдор. Только что же с ним стало? Никогда я его таким не видел… Исхудал, опустился». До самой хатки не оставляли меня мысли о Фёдоре. Около неё встретила хозяйка. Невысокого роста, круглолицая, черноволосая, одета по-городскому: в тёмной безрукавке с бордовой каймой, широкой юбке с белоснежным фартуком, на ногах — башмаки-полусапожки с зелёными пуговичками. Всё на ней блестело, как её чёрные глаза и длинная коса с розовыми лентами и бантами в бордовую полоску по краям. Всё в ней было привлекательно. В глухой деревушке, затерявшейся на просторах империи, словно весенний цветок расцветает такая девичья краса. А это дар нелёгкий и опасный. Красивую девушку подстерегают тысячи соблазнов, а если она к тому же бедна и одинока — то избежать их в сто крат труднее. Ни один мужчина не может устоять перед ними, волею судьбы покинувшими родное село и оказавшимися в торговых и производственных городах. Много горестей и совсем мало радостей, которым так радовались их чистые, наивные души, выпадает на их долю. Жизнь словно падающая звезда мелькнёт на темном небе и, просияв миг, растворится во мраке. — Вот это так! Пошёл на часок, а проходил до вечера. Так они ещё долго смеялись и шутили, — укорила она. Меня охватила тоска, — А дочка соседская ждала, ждала тебя… И солдатик твой приходил. Долго сидели, тебя поджидали. «Спятил я что ли? — подумал я, — Приехал на отдых и сразу же пошёл шататься, незнакомых парней высматривать…» А Фёдор в последний день опять забегал… «Нету?» — спрашивал. «Нет» — говорили. «Видите, — говорил, — какой он: как по чужим, так на весь день готов, а ко мне и в хату не заглянул». После его никто в войсках не видел. Нет уж, туда он не вернётся никогда! Из войск он не просто уехал — он сбежал оттуда, чтобы не продолжать и не жениться на какой-нибудь типично правильной и армейской молодой девушке, сбежал от правильной и упорядоченной походной жизни. Той самой упорядоченной жизни, какую прожили родители. И товарищи. В одной и той же чопорной казарме, в которой добропорядочные семейства жили из поколения в поколение и где обитателей душит гнетущая упорядоченная атмосфера загоняемых вглубь эмоций, подавляемых душевных порывов, всегда надежно скрываемых и упрятываемых за бронированной плитой на скрипучих петлях за холодностью и замкнутостью. Бежать из армии! Просто-напросто бежать, и всё. Это решение он принял на последнем курсе учебных чтений и объявил о нём на каникулах. Побагровев, как сафьян, отец залился смехом. А мать начала передразнивать пьяного отца. Солнце село. Ночная тень упала на землю, загорелись звёзды на безоблачном небе, показался и месяц — полный, багрово-красный, словно в бане паренный. Не то в городе: нет там тенистых садов и цветистых левад; каждый клочок земли нужен для застройки — извлекать из него побольше дохода. И живут в городе не хлебопашцы, своими руками добывающие хлеб, а ремесленники, аристократы, офицеры, торговцы в ермолках и без ермолок, в дорогих суконных костюмах и в драных балахонах… Эти люди покупают за деньги всё, что им нужно. Жизнь в городе никогда не утихает: один спит до полудня, другой ложится в полдень. А ночью, когда уляжется дневная жара - наслаждаться прохладой, поговорить с другом и погулять. По булыжным мостовым тарахтят извозчичьи пролётки, снуют люди, все окна освещены. Дома словно в огне; из раскрытых окон доносятся пенье, говор, музыка… Особая ночная жизнь. Село не знает её, как и удушливого дневного зноя, раскалённого камня мостовых и тесных зловонных дворов. Оно раскинулось среди просторов полей, окружающих густых садов, лугов и реки, поэтому и днём дышит прохладой. В сумерки все усядутся на крыльце, выходящем в тенистый садик, попивать чай. А ночью? Да ведь еле хватает короткой летней тёмной ночи для отдыха после долгого трудового дня — не успеет заняться заря, как уже раскрываются глаза, и вновь принимаются за работу уставшие руки крестьянина.