Двое из разных миров

Эш умер. Нелепо и глупо — был зарезан на улице, напоровшись на нож, забывшись в спешке, сжимая в руке письмо самого важного и дорогого для него человека. Резкая боль ненадолго отрезвила его, и он понял, что это конец. Он отпихнул Лао и механически нажал на курок, и тот, выкрикнув в иступлении что-то про Сина, замолк навсегда. Эш подкосился и упал, не выпуская из рук письмо. Был закат. Он бежал, думая, что может, еще не поздно все вернуть назад. Может, не поздно еще увидеть его, Эйджи, а потом, как и обещали друг другу, полететь вместе в Японию. В его руке был билет в один конец — билет в другой мир, надежда на что-то, что называют будущим, которого у него, он считал, не было. Дино предлагал ему будущее всесильного мира всего — стать его преемником и перенять всю его империю, стать таким же, как он. Фокс предлагал ему будущее шлюхи — подчиниться ему и плясать у него на поводке. Эйджи предлагал ему будущее, где будут только они вдвоем. Эш отказался, посчитав, что так будет лучше для всех. Умирая, он подумал, что впервые в жизни ошибся. Не сделал так, как велит сердце, не послушал внутреннего голоса, вырвал ему связки и язык, лишь бы не слышать его. Эш умер, пережив всех — Артура, Ван Лун Ли, Фокса, Гольцине, всех, кто хотел его когда-либо убить. Брата у него больше не было, мать умерла, отец… отец был где-то там, такой чужой и далекий, считавший его позором, хоть всегда и готовый принять его к себе. Но место Эша было не рядом с ним. Эш умер от рук брата Сина, из-за каких-то нелепых ссор и притязаний — он думал, что все уже позади, что после смерти Дино теперь больше никто не будет никого убивать. Он доверял своим ребятам, а Син и Каин доверяли ему. В этой войне они все стали друг другу братьями, хотя, оказалось, так считали не все. Белые, черные, китайцы, японцы… Какая теперь была разница, если все они мертвы? Так глупо. Эш умер, потому что захотел этого. Он мог бы попросить помощи, попытаться добраться до больницы, но даже не стал бороться за свою жизнь. Он просто так устал — борьба с Гольцине выжала из него все соки, а может, он просто еще не оправился после анорексии. В любом случае, он чувствовал, что что-то в нем надломилось, и единственное, что заставляло его чувствовать живым, был Эйджи. Эш ожидал этого, но, может быть, не совсем так, однако суть была одна — он принял свою смерть, как данность. Он должен был однажды кончить вот так, быть зарезанным на улице собственного города, который давно уже стал ему родным. Он мог бы умереть так, на улице, как подзаборная шавка, но он собрал в себе силы дойти до единственного ближайшего места, где он чувствовал себя в безопасности, и с которым были связаны лишь хорошие воспоминания. Эйджи приходил сюда, в библиотеку, пока он работал. Эш чувствовал его взгляд в спину еще до того, как тот подходил к нему. А еще в библиотеке было умиротворяще спокойно, жизнь здесь текла по-иному, не то, что там, на улицах. Иногда он представлял себе, что он — обычный человек, может, студент какого-нибудь престижного университета, который просто занимается в библиотеке. Эшу в такие моменты казалось, что он возносился на небеса. Сквозь гигантские окна падали квадраты света, голос эхом отражался в высоких сводах, а античные коринфские колонны напоминали о прошлом, о богах на легендарном Олимпе, о лаврах и вечном лете. Запах книг будил в нем что-то далекое, то, чего у него никогда не было, а мерный стук шагов редких посетителей о гранитные плиты казался ритмичной, успокаивающей мелодией. Эш был рад умереть здесь, вот так, читая расплывающиеся перед мокрыми глазами строчки, вдыхая едва различимый запах чернил, бумаги и красной древесины. Люди вокруг не волновали его — казалось, в этот момент в мире не существовало никого, кроме него и одного человека, который казался теперь так далеко. Всем остальным было плевать на него — никто даже не заметил, что он истекает кровью на глазах у десятков людей. А он читал строки и плакал, плакал и улыбался. Эйджи будет счастлив, он должен быть счастлив, он заслуживает это, как никто другой. А Эш… Эш только мешает, он всегда все портит. Он не принес Эйджи ничего, кроме неприятностей и боли, хотя глубоко внутри надеялся, что смог подарить ему что-то светлое, что он чувствовал между ними двумя, когда они оставались одни. Эйджи не мог бы быть рядом с ним в безопасности, потому что быть вместе с Эшом на одной стороне равносильно смертному приговору. Эш хорошо понимал это и поэтому насильно отрезал себя от него. Он сделал это невероятным усилием воли, говоря самому себе — это ты во всем виноват, это из-за тебя он страдает, это из-за тебя он чуть не умер. Если бы не ты, он был бы счастлив. Он заставил себя остаться и даже не пришел попрощаться с Эйджи, зная, что тот улетает, скорее всего, навсегда. После разговора с Бланкой он подумал, не ошибся ли он. Разве нельзя было хоть на минуту увидеть его, хоть глазком, встать незаметной тенью в стороне, наблюдая, как Эйджи всходит по трапу, чтобы отправиться в свой светлый и безопасный мир, где не нужно носить с собой оружие, чтобы защитить себя. Ведь все уже позади — Гольцине мертв, лаборатория разрушена, данные о банановой рыбе сгорели дотла. Они живы, пусть и не все, но живы — разве Эш не заслужил хотя бы проститься с Эйджи напоследок после всего, что они вдвоем пережили? Эш не мог. Эш не мог, потому что боялся, что не сдержиться, что, взглянув в эти темно-карие глаза, позволит увезти себя с собой в далекую, манящую Японию. Эйджи будет улыбаться, смотреть теплым взглядом, а потом переплетет их руки, свою, чистую и незапятнанную, и его, грязную, погрязшую по локоть в крови. Как Эш мог запачкать кого-то, как Эйджи? Эш запретил себе любить, но было уже поздно. Он понял это, дочитывая последние строки, и последнее, что пронеслось у него в голове, прежде, чем он заснул вечным счастливым сном, было:

«Моя душа тоже будет всегда с тобой, Эйджи».