Счастье, чтоб его!

Утро у Евгения в последнее время начиналось крайне скверно. А всему виной какое-то неестественное для здорового рабочего человека хорошее настроение. Хорошее! В семь утра! Он даже начал ложиться позже, выгнал себя на утреннюю пробежку, после которой ну никак не могло быть всех этих детских улыбочек, но стало только хуже. Теперь, оказываясь на работе, он едва не подпрыгивал от энтузиазма, каждые несколько минут ловя себя на попытках оптимизации собственных унылых обязанностей или — Господи Боже! — получении удовольствия от заполнения бесконечных ведомостей и отчетов. Для бухгалтера, психически здорового, да еще и мужчины, это совершенно неприемлемо! Он возвращался домой со слабой надеждой хотя бы там перестать улыбаться, но вот же проклятье! Жена, его любимая Танечка, с которой они двадцать лет вместе живут, вдруг стала симпатичная! И ничего ведь в ней не изменилось, все тот же цветной халат, все те же мягонькие бока и пушистые тапочки. Но ручки, шаловливые-то, так и тянутся прижать ее к себе, губы бесстыдные рвутся обслюнявить поцелуем круглую румяную щеку — как малолетка, ей-Богу! И Евгений сурово поджимает эти самые губы, сжимает эти самые ручонки в кулаки и, как можно громче шаркая резиновыми сланцами по истертому линолеуму, отправляется смотреть новости. А там… на Западе — одни проблемы! А у нас лидер-то молодец и боец, всем им показывает, как русские дела ведут. И такая гордость отвратительная за горло берет, так рубаху на груди рвать хочется, речи громкие толкать о величии своего народа… как студент неразумный! Фу, фу! И жена еще рядом ходит, Танька-то, бедрами мясистыми виляет так, виляет… Сына с гуляний приходит под заполночь, и надо бы ремня ему выписать, да и силы-то в руках уже нет совсем — все это настроение дурацкое виновато! Смотрит Евгений на него и диву дается — какой-де умница растет. В полночь домой вернулся, и трезвый, и даже сигаретами почти не пахнет, в семнадцать-то лет! Да как так жить-то, люди добрые! Совсем чердак протекает: мужику под сорок, а он с утра до вечера отвратительно улыбается. И в груди еще так трепещет сладко, что совершенно невозможно думать о проблемах. Все кажется, что они вот-вот решатся, прямо сами собою. Особенно если чуть-чуть постараться. Ерундистика! Так тянется неделя на неделей, и Евгений пробует все новые способы вернуть себя к приличному состоянию. Покупает билет лотерейный — нате, пять тысяч деревянных выиграл! Идет в поликлинику — так здоров же, как бык здоров, всем бы в его возрасте такое здоровье! В транспорте ногу специально парнишке в тоненькой черной шапочке отдавил, думал, хоть в рожу получит как мужик, а тот лицо поворачивает, а там — очки и улыбочка, улыбочка! Простите, говорит, что ногу поставил, человек добрый. Всего, говорит, вам распрекрасного. Аж зло берет, зло берет уже! И не хамится в ответ этому шибздику, а как-то само улыбается, извинения зачем-то изо рта лезут. И в магазине-то девочка-красавица пакет предложила, как знает, что Евгений целую кучу ерунды набрал, да еще и той, где штрихкод сбился или стерся. И все ведь пробила, все у нее быстренько так, легко получается, что улыбается, улыбается ему! Профурсетка. И в ответ улыбаться опять хочется. Состояние, в общем, становилось все тяжелее. Руки, непослушные, тянут вечерами к себе Танечку, треплют сына Вовку по вихрам, губы слова добрые говорят. А этим будто того и надо, ластятся, приятничают. Мать семейства, почтенная женщина, с домашними пирогами с работы встречать начала, а давеча холодца наморозила на балконе — настоящего, мясного! Вот где взяла? Зачем издевается? А сына-то, сына! Когда он вообще начал пятерки из школы приносить, почему не двойки, как положено лоботрясу в семнадцать полных лет? Почему фингалов не видать уже несколько месяцев, и его, почтенного отца, к директору на ковер вызывать перестали. На работе беда за бедой: начальство давеча видеть его, простого бухгалтера, пожелало. Вызвали с рабочего места, все чин по чину — наконец-то, думает Евгений, сокращение! Вот как знал, как знал, что не бывает все хорошо! А нет, и начальник туда же. Эффективность у вас, Евгений, повысилась, говорит. А Валентина Муратовна на пенсию выходит, место главбуха, сталбыть, освобождается. Желаете ли, Евгений Степаныч, повышение получить? Так вота вам договор, подписывайте. Зарплата повыше, ответственности побольше, а обязанности можно на мелкую шушеру подчиненную перекладывать, никто и слова не скажет. Знай себе, контролируй и властвуй. Дрожащей рукою Евгений подписывает бумагу, разочарованный во всех окружающих сразу. И так хочется начальнику в лоснящуюся рожу вдарить, чтобы не лыбился так радостно, когда человек хороший с ума сходит. Да руки непослушные знай себе закорючки под документом выводят, да губы негодные вместо непечатнейших недовольств ерундистику благодарную несут. Выходит как-то Евгений с работы поздним вечером, сворачивает уже привычно в самый темный переулок, смиренно ожидает скорой засады любителей пострелять сигареты у некурящих. Думает, как тяжело ему на свете живется, и все-то радует, и совсем ненормальный стал. Даже перестать улыбаться уже не выходит, до чего докатился! Когда перед ним появился незнакомец в черном плаще, Евгений чуть в ноги ему не бросился, уже за кошельком полез, чтобы поскорее ограбленным стать и расстроиться как полагается, а этот дурень… подходит и говорит: вызовите мне, мол, скорую, а то поколотили! Поколотили его! Евгений послушно вызывает скорую, светит новеньким телефоном — а тот даже не косится, знай себе, шатается! И кровь из брови течет, и грязища пятнами на дорогом плаще драповом — вот точно его, Евгения, неприятности встретил! А Евгению теперь мучайся! Скорую дождался, врачи и Евгения в машину закатали, до дома подбросили, телефон записали. Ну, думает Евгений, теперь его хотя бы посадят. Этот бедолага что-нибудь перепутает и назовет его виновником своих неприятностей, а Евгений уже и рад будет: а то жить же совсем невозможно стало! Когда зазвонил телефон, он аж подпрыгнул, трубку берет, а там ему и говорят: мол парень, которого он в скорую сопроводил, сын какого-то шишки, и ему, Евгению то есть, теперь от него благодарность полагается. В денежном эквиваленте размерами с три месячных оклада. Евгений благодарит, сообщает реквизиты ровным голосом и кладет трубку. Шарит по сыновьим карманам, находит початую пачку сигаретную и идет на балкон. Закуривает. — Боже, я признаюсь! Признаюсь я, счастливый я на всю голову! Пришиби меня молнией небесной! — кричит Евгений и туго затягивается. Кашляет. — Невозможно же так жить! — Разорался посреди ночи! — отвечает сосед снизу, тоже выпуская в ночной воздух колечки табачного дыма. — Скотина ты, Жека Степаныч, вот кто! Счастливый он… И Евгений вдруг понимает — и правда же, скотина! И настроение его как вскочит, как догонит все эти улыбочки! Вот и вся разгадка — он счастливый, потому что скотина неразумная, а значит, на самом деле он глубоко несчастлив! И кричит Евгений Степаныч, главбух сорока трех лет от роду, в темно-синее зимнее небо: — Боже, я скотина! Скотина я! И все мне еще аукнется! И, довольный этим откровением, отправляется под теплый женушкин бочок, почивать.