Птицы кружат в небе

      Ресторан «Être Aux Anges»: французская кухня, обширная винная карта и живая музыка — Разумовский действительно выбрал особенное место для встречи родственной души, романтичное уж точно.       Единственный минус — вход в ресторан с животными, соулмейтами в том числе, запрещён, и Павлу пришлось оставить Жнеца в башне. Конечно, ему не хватало его, но в данный момент он думал только об одном.       Взглядом пробегаясь по золотистым буквам, он всё возвращался к мысли о важности этого вечера. Сегодня он встретит свою родственную душу, часть себя. Конечно, он никогда не считал себя "неполным" или "недостаточным", но идея быть кем-то любимым стирала в нём всю гордость. Павел хотел, чтобы о нём заботились, и был бескрайне счастлив наконец встретить того, кто делал это с его звериной формой последние двадцать восемь лет.       Странным образом было приятно думать о незнакомом человеке как о партнёре. Разумовский совершенно не знал этого мужчину, но притяжение к одному только силуэту, который он смог углядеть с камер наблюдения, жаром заполняло голову, словно он уже давно болен любовью к нему.       Былая лишь надежда найти своего предназначенного сменилась твёрдой уверенностью, что это действительно произойдёт, с минуты на минуту. Сегодня они встретятся и будут делить вместе каждое "завтра" до самой смерти. От судьбы не уйти, и в этот вечер возможен только один исход.       Едва заприметив родственную душу, Павел почувствовал, как под кожей словно пустили ток. Напряжение, желание съедало его изнутри, отчего мысли в голове путались, а мозг отказывался воспринимать правдивость происходящего с каждым шагом Ильи, который стремительно шёл к столику.       Разумовский резко встал со своего места, протягивая руку: — Илья Андреевич, здравствуйте. Ещё раз извините, что пришлось перенести встречу. — Без проблем, спасибо вам, что согласились на неё, — строгие черты лица мужчины смягчила тёплая улыбка, и Павел даже не заметил как улыбнулся в ответ. — Не знаю даже, как поблагодарить вас за заботу о Жнеце, — сказал Разумовский, садясь обратно на своё место. — Вам не стоило так за него переживать: соулы не могут умереть, пока жива родственная душа, — Илья явно старался перевести разговор на главную тему как можно быстрее. — Да, я в курсе, — сухо ответил Павел. Он поднял глаза на собеседника в ожидании продолжения разговора, но ответ так и не последовал. Повисла неловкая пауза. — Просто он никогда не ладил с другими соулмейтами, — резко начал пояснять свои слова Разумовский, — куда приятнее знать, что о нём кто-то заботился последние две недели, чем найти его покалеченным.       Внезапно, музыка с воодушевляющей сменилась на траурную; за соседним столиком выпили за упокой. Косыгин про себя вспоминал все внезапные приступы боли. Иной раз, чаще всего посреди дня, ещё чаще — рабочего, он мог ощутить резкое острое покалывание, которое до дрожи пронизывало всё тело.       Врачи всегда объясняли такое состояние его сильной связью с соулмейтом, который, с точки зрения всех специалистов, содержится в неподходящих и даже опасных для него условиях. «Приятнее знать, что о нём кто-то заботился», вот уж действительно.       Из неприятных воспоминаний, только подтверждающих родственную связь, вывела вовремя подошедшая к столу официантка: — Добрый вечер, меня зовут Александра. Сегодня я буду вас обслуживать. Вы уже готовы сделать заказ? — Говядина по-бургундски, — быстро ответил ей Павел, сиюминутно сменив тон в голосе. — Что-нибудь из напитков? — "Je déteste les français vin blanc" будьте добры.       У Разумовского было достаточно времени, чтобы прочитать всё меню и винную карту ресторана, потому он, не поглядывая, уже знал что заказать. Чего нельзя было сказать о его спутнике.       Косыгин был похож на ребёнка, которого после азбуки сразу заставили читать Войну и Мир. Его до смешного было жалко — нахмуренные брови и быстро бегающий по содержанию меню взгляд, который, казалось, не мог зацепиться ни за одно знакомое ему слово, выдавали в нём человека не привыкшего к заведениям со средним чеком выше тысячи рублей. Но что-то в этом трогало Разумовского, который не переставал умиляться растерянности в глазах мужчины напротив.       Неловкость момента вынудила его отвести глаза в сторону, куда угодно, лишь бы и дальше не смущать Косыгина. Так он вцепился взглядом в смиренно ожидающую заказ официантку. Павел мог поклясться, что уже где-то её видел.       Она явно выделялась на фоне дорого убранства ресторана. Светлые кудри парика небрежно собраны в хвост; детские серёжки-пчёлки трясутся при каждом движении; чёрная в тонкую жёлтую полосу блуза едва скрывает татуировки на руках — Александра больше была больше похожа на молодого ресторанного критика с личным блогом во Vmeste, чем на официантку.       Разумовский смотрел на неё долго, до неприличия долго, пока она вдруг снова не обратила на него внимание: — Что-нибудь ещё? — Нет, спасибо.       Кивнув, Александра бесшумно поспешила прочь из зала, презрительно оглядываясь на ходу. Павел хотел провалиться под землю. Или сгореть от стыда на месте — он ещё не решил. Конечно же, он ей не любовался, как могло показаться со стороны. Неловко, и от неловкости тошно.       Он никогда так не чувствовал себя ни перед кем. Так и должно быть? Их первая встреча грозит запомниться тем, как он совсем не уделял внимания своему предназначенному. Он даже не услышал, что тот заказал из еды! А это важно, потому что, несмотря на всю неловкость ситуации, их тянуло друг к другу так, что хотелось узнать о родственной душе всё до мельчайших деталей. Но момент упущен, и между ними теперь стена тишины. — У вас хороший французский, — наконец сказал Илья. — Нужно было для работы, — отмахнувшись от замечания, ответил Птица, и только потом до него дошло, что это был комплимент. От сжимающего лёгкие смущения уже некуда было деться, оставалось только опустить взгляд на свои руки, мысленно душа ими себя же. — Деловые поездки, понимаю. Хотя, я сам редко когда выезжал из Москвы. — И что привело вас к нам в Петербург? — поинтересовался Павел, наконец подняв взгляд на собеседника. — Убийство, — выпалил Илья прежде, чем осознал, насколько странно это звучит из уст полицейского, — Шучу. Тяжкий вред здоровью. Разумовский снова отвёл взгляд, по всей видимости, не оценив ни шутки, ни чистосердечного признания. — Но как по мне там и средней тяжести не было. — Можете не оправдываться. Ублюдков, которые не уважают закон или злоупотребляют им, нужно наказывать их же методами, — вдруг сказал Павел слишком громко для своего обычного тона.       Музыка остановилась. За соседним столом повисла тишина. Ругаться хотелось на родном русском. Разумовский тяжело вздохнул, сдерживая в себе желание закрыть руками лицо. Он уже не удивлялся давящей напряжением атмосфере, он просто устал.       Он даже не успел уследить за сказанным, слова сами сорвались с языка. Должно быть, виной был стресс, накопленный за прошедшую неделю, но это не важно. Должно быть не важно. Этот вечер должен быть о них, о нём. Сейчас нет времени обсуждать подобное, что уж говорить, что делать это нужно не здесь.       В зале душно, дышать нечем; жарко так, что мокрая от пота рубашка неприятно липнет к спине, а головная боль от слишком долгого напряжения пронзила виски. Они точно не могут уйти отсюда? Слишком громко. Слишком тихо. Почему Илья снова молчит? О чём вообще они говорили до этого? Дурно, тошно, невыносимо.       Внезапная мелодия и сопровождающая её вибрация телефона заставила обоих мужчин вздрогнуть. Павел быстро схватил телефон со стола, уже готовый убить человека, прервавшего и без того провальное свидание. «ВХОДЯЩИЙ ВЫЗОВ: Тряпка». — Извините, — сказал Разумовский, поднимаясь со своего места и стараясь не встретиться взглядом с Косыгиным. Тот только кивнул, после подперев рукой подбородок и молча смотря, как Павел спешно выходит из зала.       У гардероба шумно, пьяные гости неуклюже накидывают пальто поверх уже измятой одежды и смеются, скалясь зубами, между которых зажата сигарета. Разумовский ушёл от них подальше вглубь длинного коридора, прикладывая телефон ближе к уху. — Алло? — Уж не знаю с кем у тебя свидание, но советую закончить с этим побыстрее и помочь охране спустить голубков с потолка холла на землю, пока они там гнездо вить не начали, — слова Сергея пулемётной очередью вылетали из динамика. Павел даже не сразу понял о чём речь. — Я? — Ну, не я же! Жнец меня ни в какую не слушается, про второго вообще молчу. — Какого второго? Ты о чем? — Будто сам не знаешь!       Павел раздраженно закатил глаза, спиной привалившись к огромному зеркалу во всю стену. Если Сергей хотел вывести его из себя, то ему это удалось: — Представь себе, не знаю! Какого хуя тебе от меня нужно?! — кажется, он слишком громкий. И в словах, и в голосе. В коридоре резко повисла тишина, словно за сквернословие его отрезали от остального мира, но стыдно уже не было. — Жнец сидит прямо сейчас на перекладине вместе с другой птицей под самым потолком и клюёт всех, кто к ней приближается. Приезжай сейчас же и спускай их оттуда, Олегу надо зал закрывать, — тон Сергея заметно сменился на обиженный. Вот уж обидели! У Павла совсем нет времени на подобные грызни, как бы ему не хотелось облаять брата всеми известными выражениями и послать его к чёрту. — Пусть не закрывает. Я приеду как только смогу. Не отвлекай меня больше, — сказал он, бросив трубку. Сейчас не до этого, Павел не может позволить себе отвлекаться на подобную чушь. Почему Олег сам не мог ему просто написать? Зачем просить Сергея звонить за него? И как так вышло, что Птица за один, самый важный для него, вечер стал предметом насмешек двух родных ему людей?       Конечно, с последним он явно преувеличивал, но чувство давящей ненависти ко всему живому несло с собой и ощущение ответной. Словно весь мир вокруг хотел помешать ему обрести своё счастье. Несправедливо. Обидно до жути.       Вдруг открылась дверь, ведущая на кухню, и кто-то из персонала с невозмутимым видом впихнул поднос с тарелками Разумовскому в руки: — Это на четвёртый у окна, — Павел не успел опомниться, как потревоживший его человек снова скрылся за дверью.       Разумовский хотел было последовать за ним на кухню, но краем глаза увидел отражение себя в зеркале: чёрная рубашка, расшитая золотыми нитями и брюки высокой посадки — его перепутали с официантом. Унизительно.       От раздражения и обиды он поставил поднос на декоративный столик с цветами с такой силой, что блюдца зашумели, эхом раскатывая перезвон по коридору. — Какие-то проблемы? — отозвался знакомый голос из-за угла. Администратор, который совсем недавно принимал у него заказ столика по телефону, мерными шагами подходил всё ближе. — Да, проблемы, — гневно проговорил Павел, собираясь выместить на нём своё раздражение, — Скажите своим людям, что я здесь не работаю.       Администратор самодовольно прищурил глаза и улыбнулся ему, поднимая вверх по смуглым щекам седые усы. Разумовский не успел снова открыть рот, как его тут же огрели по щеке ладонью. — Если сейчас же не перестанешь выёбываться, то я лично вышвырну тебя отсюда! — брызжа слюной начал отчитывать его администратор, — Отработаешь месяц, отдраишь все полы до блеска и только потом будешь ставить мне условия, стажёр хренов!       Павел молча выслушал все несправедливо брошенные слова в свой адрес, но после терпеть не стал. Удар в челюсть выбил из сварливого администратора равновесие, и тот, пошатнувшись, припал к стене. — Книгу жалоб на четвёртый столик, — бросил Разумовский, возвращаясь в зал.

×××

      Спустя несколько минут пустых разбирательств и заполнения книги жалоб, Разумовский наконец вышел из ресторана и замер: Косыгин всё равно остался ждать его у крыльца.       Холодный ветер обдувал горящие от румянца щёки. Страшно было до дрожи. Павел был по горло сыт атмосферой неловкости, которая музыкой играла весь вечер. Нужно уходить, пока не стало хуже. — Извините, что не поднял эту тему раньше, — начал Илья, стараясь смотреть куда угодно, но не в расстроенные глаза спутника, — Но скажите: вы знаете, кто ваша родственная душа?       Разумовский мог ответить нормально, искренне, простого «Да» или «Ты» было бы достаточно, но он слишком устал, и больше всего сейчас хотел забиться в ближайший угол, чтобы наконец проглотить ком, стоящий в глотке. — До свидания, Илья Андреевич, — холодно сказал Павел, обойдя свою родственную душу стороной и, не оглядываясь, ушёл прочь.       Мимо проезжали машины, обрызгивая тротуар грязными кляксами. Прохожие огибали место прощания, словно то было проклятым. Косыгин ещё несколько минут стоял на месте и смотрел на угол дома, за которым скрылся его предназначенный.