Одна история

Some people are just born with tragedy in their blood.

      Сегодня пятница и очередная вечеринка. Последняя нормальная в этом году. На следующей неделе начинаются весенние каникулы, а потом экзамены и долгожданный выпускной.       Сегодня она в последний раз почувствует себя школьницей. Даже смешно, потому что школа закончилась для неё после смерти мамы: тогда сразу началась школа жизни. И, похоже, в обеих школах она одинаково плохо сдавала экзамены.       Она смотрит в зеркало и не узнает свое отражение. В голове заезженной пластинкой одни и те же слова: «Это не твое тело, не твоя одежда и вообще не твоя жизнь». Она будто играет роль по давно составленному сценарию. Последние штрихи к яркому макияжу, и она готова. Неоновые розовые тени в тон короткому топу, короткая кожаная юбка, колготки в сетку и неизменно высокие кеды. Сегодня в планах просто расслабиться и повеселиться.       Смотрит на часы, до приезда Дона пара минут. И снова дилемма: выскользнуть незамеченной или попрощаться. С отцом всегда было сложно, но после смерти мамы всё стало хуже некуда. Она думает, что даже попрощайся она сейчас, он скорее всего её не заметит. Горькая улыбка на губах, и, кажется, вопрос решен. Раз всё равно не заметит, то можно бросить короткое «Пока» на бегу.       Она разворачивается к выходу, хватает свою блестящую сумочку со стола, собирается положить в нее блеск для губ и замечает пропажу денег. Их нет в сумке, нет и рядом на столике. Она точно положила их в сумку. Сегодня время расплачиваться с Доном, она не могла этого забыть. Догадка пронзает мозг — отец слишком тихо сидит перед телеком вот уже полчаса, а это может значить только одно — он снова пьян, но где он взял деньги? Пф, несложно догадаться. Разъяренная выскакивает из комнаты, на лету хватая кофту со спинки стула.       — Ты опять рылся в моих вещах! — выплевывает резко в сторону кресла. В нем сидит отец и, уставившись в телек, немигающим взглядом смотрит рекламу телемагазина. Да, он снова пьян. После смерти матери это стало почти ежедневной обыденностью. Они с отцом оба убивали себя медленно и каждый выбирал своё оружие: у него, например, был алкоголь. Это уже не злит ее, с этим она свыклась, но какого черта на её деньги? Поток мыслей прерывает его попытка ответить.       — Это были мои деньги, — отец едва ворочает языком. — Все деньги в этом доме мои.       Её лицо мгновенно вспыхивает от возмущения:       — Твои? Ну раз так, тогда и зарабатывай их сам! — резко выплевывает она.       — А ты тогда мне зачем? Я однажды сделал тебя, и теперь ты зарабатываешь деньги. Меня все устраивает, — уже более уверенно говорит он.       Ну всё! Её возмущение уже через край! Она и так давно едва терпит его, отдаёт часть денег, якобы за аренду, а ведь это он должен заботиться о ней! Видимо заботливого отца она не заслужила.        — Да ты кроме меня ничего в жизни не сделал. — слова, словно яд. — Устраивает?! А меня? Ты хоть раз спросил, меня это устраивает?! — она почти срывается на крик. От него никакой реакции.        Подходит к нему и загораживает собой телевизор. Пусть смотрит на неё, когда она с ним говорит. Он наконец медленно переводит стеклянный взгляд с экрана на неё. Глаза вмиг наливаются кровью, он сжимает кулаки и резко встаёт, за долю секунды наклоняется, хватает её за горло и шипит:       — Закрой свой рот, мелкая дрянь! Я позволяю тебе жить в моем трейлере, терплю твои выходки и должен еще спрашивать разрешения на деньги, которые лежат у меня дома, на моем столе?! — он так близко, что брызжет пьяной слюной ей практически в лицо. Страх заполняет каждую клеточку её хрупкого тела.       Она словно вернулась в детство. Колени подгибаются, дрожь проходит сквозь всё тело, кажется, выхода нет, и лучше бы ей молчать, но она понимает, придется хоть что-то сказать, не то он задушит ее своими лапищами размером с её голову. И она, давясь нехваткой воздуха, едва выдавливает:       — Отпусти. Папа, прошу. — переводит дыхание — Прости.       Хватка на шее слабеет. И она продолжает:       — Мне просто очень нужны были эти деньги. Пожалуйста, скажи, что не всё потратил, — в её глазах мольба.       Он отпускает её и молча возвращается к своему креслу.       — Сегодня приедет Дон. Я должна ему, — говорит она, одной рукой потирая саднящее горло.       — А, да, твой дружок-дилер! — жестко обрывает отец, — тебе нужно завязывать с ним, ты не должна так тратить мои деньги.       — Твои? … — начинает она, но вовремя замолкает.       Он продолжает, видимо не расслышав её реплики.       — Остатки на столе возле раковины. Забирай и вали, — резко взмахивает рукой в сторону кухонного стола.       Она уже с надеждой поворачивается к столу, когда он добавляет:       — На обратном пути купи мне пару банок пива. Не люблю, когда утром болит голова. И чтоб вернулась до завтра, — последний строгий взгляд в её сторону, и он снова устраивается в кресле.       В два широких шага она добирается до стола и видит всё, что осталось от её пухлой пачки долларов. На столе несколько смятых купюр и мелочь. Сердце пропускает удары. Снова придется врать Дону и просить подождать. Тут едва хватит на пиво, но желание возмущаться отпало. Шея все еще болит.       — Окей, — бросает она коротко в ответ. Хотя он вряд ли её слышит или вообще ожидал ответа. Всё его внимание снова сосредоточено на экране с телемагазином на диване. Она вздыхает.       Они никогда не купят ничего из этого ассортимента, но ей хотелось бы думать, что они могли бы. Хорошо было бы обновить посуду и выбросить все треснувшие тарелки и чашки или купить новые чехлы для мебели, а старые просто сжечь, такое даже выбрасывать стыдно. По-хорошему, можно было бы и весь трейлер сжечь. Ей бы хотелось залить всё бензином, отойти на приличное расстояние, эффектно щелкнуть зажигалкой и бросить её в самый центр. А дальше наслаждаться тем, как языки пламени яростно пожирают это убогое жилище. А потом идти, не оборачиваясь. И чтобы на фоне пожара она в замедленной съёмке шагает широкими шагами в новую жизнь. Но её жизнь совсем не похожа на фильм, и нет тут никаких спецэффектов или замедленных съемок.       Из мыслей её вырывают три коротких гудка подъезжающей машины. Дон уже приехал, пора поторапливаться.       Она сгребает всю мелочь со стола и запихивает в сумку. Выскакивает из трейлера, хлопнув дверью. Садится в машину, наклоняется в сторону водителя и наспех целует Дона в щеку. Такое приветствие уже давно вошло в привычку.       Дон спрашивает о делах дома и на работе, совершенно умолчав о долге. Она отбивается короткими ответами и тоже упорно молчит о долге. Скорее всего, Дон сам всё понимает, а потому не наседает. Они так давно знакомы, что ему не стоит в ней сомневаться. Она отдаст, когда сможет, и потом ей же понадобится ещё, и она снова придёт к нему.       Она готова потерпеть вопросы Дона (не самое ужасное, что ей приходилось терпеть за всю жизнь), лишь бы он провез её через Тоннель, который стал для неё своего рода местом силы. Каждый раз, проезжая через тоннель, она просит Дона открыть люк и вылезает из машины. Широко расставляет руки, закрывает глаза и будто парит. За закрытыми веками фонари тоннеля сверкают, будто волшебные огни. Только там она может чувствовать себя свободной.       Они уже близко. Дон замолкает. Он уже давно привык к её ритуалу и не смеет мешать бессмысленной болтовней. Он уже тянется к кнопке открытия люка в крыше машины, ухмыляется и позволяет ей насладиться моментом. Он знает, что таких моментов безграничного счастья и свободы в жизни этой малышки не так уж и много. Будто есть люди, которые рождаются с трагедией в крови, и она одна из них.       Люк открывается, и свежий ночной воздух заполняет машину. Она улыбается так искренне и чисто, выпрямляется, поправляет юбку, быстро взбирается на сиденье и чувствует себя королевой этого мира. Свободной ото всех и окружённой только этими волшебными огоньками, что отражаются на внутренней стороне век, и ветром, что так ласково треплет волосы. Это ли не счастье?! Ни один наркотик не сравнится с этим чувством. А ей есть с чем сравнить, уж поверьте.