Hot. Tub. Bitch.

Зимний Солдат не помнил себя без руки. Совсем. Но помнил, как ее прицепили. Как он сидел на табуретке у стола, а тяжеленная железяка висела мертвым грузом. Рядом ходил взад-вперед инженер Костылев, чья фамилия совершенно удивительно ему подходила, учитывая, что именно он конструировал для Солдата. Ходил экспрессивно, потрясал кулаками, воздевал руки к потолку, бормотал невнятно. Что-то про горящие сроки и «расстреляют», про чертову руку, которая не хочет работать, хоть ты тресни, и что он совсем не на это подписывался, и что хочет жить, и что провода невозможно срастить с нервными волокнами, а если когда-то и станет можно, то это технологии будущего, до которого еще как до Луны. Солдат молчал и не особенно прислушивался, потому как от него никакого ответа не ждали. Инженер Костылев походил, пожаловался, потом жахнул технического спирта, который ему для операций с рукой Солдата выдавали, страшно сказать, целыми канистрами. Спирт сдвинул дело с мертвой точки: инженер Костылев погрозил кулаком потолку, пообещал кому-то незримому показать кузькину мать и вихрем вылетел из помещения, оставив Солдата в гордом одиночестве. Он отсутствовал недолго. Вернувшись и принеся с собой запах столовского борща, водрузил на стол потемневшую от времени медную масляную лампу, достал из-под скамьи тигель из огнеупорной глины, забормотал: — Нас спасет только чудо, да-да, чудо, самое натуральное. Волшебство, приятель. Где не справится инженерная мысль... Солдат знал, что это не ему, то есть как бы ему, но абстрактно. В его сторону. Но не требуя ответа. Не потому, что Солдата не считали за человека — считали, более того, иногда даже за двух: повариха Любочка, например, котлет ему наваливала столько, что те возвышались пирамидой над краем тарелки, вызывая зависть у младших научных сотрудников и тощих солдатиков, которые не Зимние, а просто. Солдат предполагал, что дело было не в важности его как проекта — повариху в детали секретных разработок посвящали вряд ли, — а в сердобольности Любочки и собственной однорукости. Полная грудь вздымалась, когда Любочка вздыхала, глядя Солдату вслед, напоминая о чем-то забытом, но причины важности нежно колышущихся холмов канули в бездну вместе со всем остальным его «до». Инженер Костылев Солдату вслед не вздыхал, а разговаривал больше сам с собой, как разговаривают с кошкой или собакой, чтобы не казаться совсем уж тронутыми. Солдат не имел желания участвовать в беседе, хотя вот про лампу было любопытно. Что-то она напоминала, какую-то толстую книгу, которую он читал... когда-то, с кем-то. Кому-то. От муфельной печи шел жар, старинная медь плавилась в тигле. Вдруг полыхнуло с другой стороны, из угла, и Солдат от неожиданности едва не расстрелял всю обойму из трофейного немецкого маузера, выхваченного рефлекторно из кобуры инженера Костылева, в золотистое сияние условно человеческой формы. — Что за дела, товарищ Костылев, — спросила огненная фигура, постепенно обретая черты лица. Инженер Костылев погрозил пальцем, суетясь и неловко завязывая на спине кожаный фартук. Он не выглядел ни напуганным, ни даже удивленным. Солдат разглядывал странного человека, умудрившегося прокрасться в мастерскую так бесшумно, что он не почуял. Вернее, не человека. Рослый мужик был сделан, казалось, из живого огня, но доски пола под его босыми ногами не тлели и дым глаз не ел. Мощный, плечистый, с чернявой бородой и длинными патлами аж по пояс, с золотыми колечками, вплетенными в мелкие косички. Одет этот фраер был по-летнему: видно, не мерз, как абсолютно все жители Оймяконской базы. Щеголял голым торсом, и поблескивали в неровном свете кольца в сосках, соединенные цепочкой. — Повторяю вопрос, — сказал гость, скрестив руки на груди, — какого хуя ты, обмудок, лампу мою попортил? Инженер Костылев замер, будто прислушиваясь, и пробормотал: — Только чудо. — Так кончились твои чудеса, или забыл? Три штуки было, все, вышли. — Из-за твоих чудес я в этой дыре теперь пашу как проклятый! — рявкнул инженер Костылев, заглядывая в окошко печи. — Так формулировать надо с умом, — отбил огненный мужик, по-акульи ухмыляясь. — Ты к металлу привязан, — невпопад сказал инженер Костылев, — была лампа, будет вон... подмышка. Новый хозяин — новые желания. Так ведь? Огненный мужик перевел взгляд на Солдата, как будто только теперь увидел. — Ты кто, котик? Молоденький, хорошенький... Будешь меня у сердца носить, а? — Не разговаривай с ним. Огненный мужик сузил глаза, разгорелся чуть ярче. — Да ты, никак, обмануть меня решил? Свои желания чужим ртом? Инженер Костылев помотал головой. Глаза его лихорадочно блестели. Он нацедил спирта в стакан, опрокинул в себя и присел рядом с Солдатом на корточки. — Ты ведь хочешь, чтобы рука заработала? — спросил он, и Солдат неуверенно кивнул. Инженер Костылев повернулся к огненному мужику с торжеством. — И что же ты, отдашь меня? Бескорыстный наш, — хмыкнул огненный мужик. — Я все свое с собой забираю, не думай. Станет как было. — Рука заработает — меня не расстреляют, — пожал плечами инженер Костылев, — а остальное пусть горит синим пламенем. Хватит с меня. Сыт по горло твоими чудесами. Поеду к матери в деревню коров пасти. Научным гением стать хотел, незаменимым для страны, чем только думал! Не надо мне, забирай. А Надюха от меня давно сама ушла, ты тут мне ничего не отменишь. Замуж-то вышла — а не любила. Не было мне с ней счастья. Огненный мужик недобро прищурился, будто хотел что-то сказать, да передумал. Кивнул на канистру. — Налей хоть, раз прощаемся. Инженер Костылев засуетился, добыл из недр шкафа еще один стакан, потер рукавом. Плеснул спирта себе и гостю, привычно игнорируя Солдата. Из меди он выплавил тонкую полоску, спрятал среди прочих в протезе. Со стороны и не разглядишь. Вблизи разве что — цвет чуть другой. Огненный мужик отирался в мастерской, хлестал спирт как воду, помогал то придержать, то принести инструмент. Под утро утомленный инженер Костылев отрубился на скамье, и тогда стремный нелюдь уселся на полу у ног Солдата. — Ну давай, звезда моя. Желай. Три попытки у тебя, пока лапка эта к тебе приделана — я для тебя все сделаю. Мертвых не воскрешу, полюбить насильно не заставлю, а так — что хочешь. Клады покажу, пулю отведу, девку милую в койку уложу к тебе. Хочешь, чтоб рука работала как живая? Солдат осторожно кивнул. Огненный мужик сосредоточился, взял протез за запястье, дернул, будто вправляя вывих. Резкая боль затопила плечо, Солдат привычно сдержал вскрик. — Ну ты и отмороженный... котик. Попробуй-ка. Солдат поднял руку, сжал металлические пальцы в кулак. Протез слушался как родной. Чувствовал прикосновения. Солдат протянул руку и взял стакан со стола. Хрупкое стекло послушно легло в ладонь, не трескаясь, не выпадая — как надо. — Спасибо, — сказал Солдат и поставил стакан на место. — Чего еще хочешь, звезда моих очей? Солдат пожал плечами. За него все хотела партия, Родина и лично Иосиф Виссарионович. Озвучивали желания старшие по званию, вот как с рукой. У Солдата желаний не было и быть не могло. Огненный мужик таким поворотом событий был немного обескуражен, поскучнел и в конечном итоге исчез, напоследок сказав: — Передумаешь — потри медяшку, я приду на зов. Утром Солдата показывали заезжему генералу, охали, дивились на железную руку. Инженер Костылев сиял, невзирая на похмельную рожу. Правда, его потом все равно расстреляли — как шпиона: вдруг всплыло, что документы-то у него поддельные. Огненный мудак в игрушки не играл — что дал, то и отобрал. От Костылева он во время войны пули отводил. Сколько отвел — столько и нашли его теперь, из расстрельного взвода никто не промазал. Медная полоска терлась об зубчатую мышцу при ходьбе, так что огненный мудак все утро после расстрела инженера Костылева маячил за плечом, домогался со своими двумя желаниями. Потом махнул рукой: видимо, осознал, что ему тут не рады. Солдат не то чтобы забыл о нем — просто задвинул информацию на периферию сознания: у него было много дел теперь, много тренировок и заданий. Но потом однажды младший сержант Прокофьев, желая выслужиться перед начальством, взялся отполировать протез до зеркального блеска, и огненный мужик снова возник из ниоткуда, стоило тряпке пройтись по медной полосе. — Бля, — сказал младший сержант Прокофьев, едва не свалившись с табуретки и держа аномалию на прицеле, — ты что, этот... Хоттабыч?! Огненный мудак посмотрел на Солдата, потом на младшего сержанта Прокофьева, потом снова на Солдата. — Ты звал? — спросил он. — Надумал, чего пожелать? Солдат помотал головой. — Я вызывал! — взвился младший сержант Прокофьев. — Хочу это... в Кремле сидеть! Где Сталин! Огненный мужик нахмурился. — Я не твой. Я его. — У нас тут все народное! — рявкнул младший сержант Прокофьев. — А ну выполняй, растудыть твою качель! Ишь, буржуй недобитый! Огненный мудак посмотрел на него как на идиота, щелкнул пальцами, и младший сержант Прокофьев растаял как дым, будто не было. — Куда ты его отправил? — спросил Солдат. — В Кремль, куда ж еще, — отозвался огненный мудак с нескрываемым ехидством. Солдат представил себе, что сделают с человеком, неизвестно как проникшим туда, «где Сталин», и пожал плечами. Младший сержант Прокофьев ему никогда не нравился. Руку, однако, он с тех пор чистил и полировал только сам, с каменным лицом объясняя лаборантам, что боится щекотки. Еще был младший научный сотрудник Онищенко, который в космос хотел, и другой — долговязый, с длинной шеей, Солдат даже имени его не успел запомнить. На Марс мечтал попасть. В шестидесятые эта тема очень поперла. Потом еще были техосмотры на новом месте, кому-то на ходу исполнили потрясенное «чтоб я сдох», Солдат и не помнил-то всех, с памятью творили черт знает что. Ни один не додумался доложить начальству об аномалии. Русские все поголовно при виде огненного человека говорили не вполне понятное «Хоттабыч», хотя звали его Баррак Рамиль ибн кто-то там, целая вереница имен была у этого обмудка. Американцы звали женским именем Джинни и мерли как мухи — видимо, не знали кода активации, к бывшей лампе тетрадь со звездой не прилагалась. Солдат привык к нему. Как-то привязался. Как, допустим, к кошке или собаке. Своенравная зубастая тварь, но живет рядом и даже ластится иногда. Уж на что-что, а на ласковые словечки огненный мужик не скупился, и хотя Солдат избегал его светить, было приятно даже просто знать, что он всегда рядом. Желаний Солдат не загадывал. Ему не полагалось, да и насмотрелся уже, через какую жопу этот мудак их выполняет. Иногда на миссии, попав в заварушку, думал — все, край, и рука уже тянулась к полоске меди, но как-то умудрялся выкрутиться сам. Но однажды его закинули вертолетом в оазис, в самое сердце пустыни — там прятался какой-то нефтяной магнат, шейх, Солдат положил охрану и достал-таки цель, но в процессе лишился вертолета, а следом рванул гараж шейха, где тоже стояли отнюдь не верблюды. Зарево пожара светило на всю округу, в считаные минуты от роскошного дома остался один пепел. Все пошло совсем не по плану, связи не было, куратор подвел, выбираться пришлось ногами через пустыню. Ночью он шел по звездам, медленно из-за песка, в котором вязли ботинки. С восходом солнца начинался ад, голова плыла от жары, бархан за барханом вставали как волны в океане, на губах сохла соль. Желтоватый песок был мелким, как труха, не скрипел под ногами, только шуршал иногда, если неловкие шаги по гребню бархана запускали ручейки песчаных лавин. Когда огромное раскаленное солнце сквозь колеблющийся от жара воздух сползало к горизонту, Солдат падал прямо на песок, обжигаясь, и вырубался на несколько часов. Ночью тявкали неподалеку большеухие лисицы, шуршал песок под змеиным телом. Жизнь была даже здесь. Солдат просыпался задолго до рассвета и отправлялся в путь, пока солнце не начало снова запекать его в собственном соку. Впрочем, какое там — вскоре от него остались только чипсы со вкусом солдата, в организме катастрофически не хватало жидкости. Настолько, что он перестал восстанавливаться в ускоренном режиме, как обычно. Солдат подумал, что вполне вероятно загнется здесь. В таком нигде, что не найдут даже археологи. До очередного полудня он дотянул, сжав зубы, упрямо перебирая ногами. Потом понял, что все. Он потер полосу меди на протезе, раскаленном до того, что живая кожа вокруг шла пузырями. Огненный мудак привычно игнорил — думал, верно, что просто настало время очередной чистки. Солдат потер еще и на всякий случай зачитал тот код на английском, который произносили все, кто видел огненного мужика: — Горячий. Ванна. Сука. Когда это не помогло, он подумал, что мог и перепутать на слух, попробовал «горячий, ванна, зуд», потом позвал по имени пересохшими губами, вырвалось жаркое: — Брок... В тот же миг тот встал за плечом, заслоняя от солнца. Эта нежданная, желанная тень лишила Солдата последних сил, и он рухнул на колени. — Что, звезда моя, надумал, о чем попросить? — Воды. Питьевой, чистой, два литра в пластиковой емкости. В голове он подсчитал: если огненный мудак когда-нибудь заберет свои дары, два литра в здоровом состоянии отдать будет не смертельно. Разве что при кровопотере — тогда да, можно и загнуться. — Мог бы пожелать оказаться дома, — хмыкнул нелюдь, озираясь. — У меня нет дома. Только базы одна другой хуже. И я не просил бы ничего, если б не кончились альтернативы. — Не доверяешь, — сказал огненный без обиняков. Солдат стиснул зубы. На зубах скрипел песок. — Я видел, что происходит с теми, кто просит у тебя. Лица коснулось прохладное, влажное. Солдат открыл глаза, которые не помнил как закрывал. Огненный мужик умывал его пустой ладонью, будто горстью ключевой воды. — Если бы я мог, я бы не извращался и просто послал вас всех еще сто лет назад. — Ты не выглядишь на сто. — Я бессмертный джинн, раб лампы, — вздохнул джинн, — вы пробуждаете меня, когда вам что-то нужно, держите при себе, всегда грызетесь, ищете выгоду, единственное удовольствие в моей жизни — это выпустить кому-нибудь кишки наиболее экзотичным способом. Солдат с трудом поднялся на ноги, разглядывая его, смотрясь в него, как в зеркало похмельным поздним утром, не то узнавая себя, не то не очень. — Никто не должен быть рабом. Баррак... Рамиль... как тебя полностью... Я отпускаю тебя. От слов, от людей, от этой ноши, которую взвалили на тебя. Иди. Живи. Делай, что хочешь. Ты свободен. Я желаю этого. Джинн застыл изваянием. Лицо его плыло, меняясь от растерянности до тщательно скрываемой надежды. — Ты понимаешь, что говоришь? Да тебе голову напекло, родной! — Руку... оставь мне руку, если можешь. Я башкой поеду, если они опять начнут кромсать мне плечо скальпелями наживую. Технологии, может, поменялись, живодеры — нет. — Что ж. — Джинн прижался лбом к влажному, завешенному волосами лбу Солдата. — Ты подарил мне свободу, я такое не забываю. Иди. Все будет хорошо. Он истаял как мираж в руках Солдата, оставив на прощание бутылку воды на песке. Солдат схватил ее и присосался к горлышку, торопливо вспоминая, сколько можно влить в организм разом без вреда. Заставил себя оторваться от живительной влаги, брызнул на волосы и зашагал вперед. Еще через трое суток на самом краю пустыни его нашли. Загрузили в вертолет, как тюк, транспортировали во временный лагерь, потом полдня везли по ухабам, прежде чем скоростной джет взмыл в небо, чтобы приземлиться в прохладном влажном Вашингтоне. Несколько дней Солдат отлеживался в камере, заживляя солнечные ожоги и восстанавливая солевой баланс. Не заморозили, и то спасибо. К нему никто не заходил, только со всеми предосторожностями приносили еду и воду — нового куратора еще не приставили, а старого устранили. Еще бы: так бездарно проебал в пустыне целого Зимнего Солдата. Наконец нынешний хозяин, увядающий нарцисс Александр Пирс, в сопровождении маленького, но хорошо вооруженного отряда появился на базе. Солдат уже пришел в норму. Понимал, что поблажки кончились и пора возвращаться в строй. Он вышел из камеры, отозвался стандартными формулировками на запрос. Доложился о выполненной миссии, стараясь, чтобы голос звучал безэмоционально — в Гидре Солдата считали чуть ли не роботом, так что это никого не удивляло. Он боялся показать страх. Боялся, что накажут. Пусть цель он и достал, но ни о каком «по-тихому» не могло идти и речи — зарево пожара освещало ему дорогу всю первую ночь. К тому же он не вернулся на базу — его вернули, как беглеца, хотя Солдату и в голову не пришло бы свалить. Куда б он пошел, интересно? У Гидры везде глаза. Пирс принял отчет благосклонно, наказал совсем легко — электрическим разрядом, да Солдат был снова в форме через считаные минуты. Пока он валялся на полу, из-за спин вышел какой-то человек, встал рядом с Пирсом. — Брок Рамлоу, твой новый куратор, — сказал Пирс, — подтверди. — Новый куратор. Принято, — кивнул Солдат, поднимаясь с пола. Он сел на пятки. Новые кураторы обычно любили проверить его готовность сотрудничать. Пирс и его телохранители покинули помещение, и Солдат остался наедине с незнакомцем. — Посмотри на меня, — сказал тот, и Солдат поднял голову. Новый куратор был крепко сбитым чернявым мужиком, коротко стриженным, гладко выбритым. Солдат вгляделся в лицо. Оно казалось знакомым. — Что, звезда моя, думал, отделался от меня? Солдат вскочил на ноги. — Ты?! — Ты свое последнее желание на меня выкинул. Я решил — хрен с тобой, дам тебе еще, раз я теперь сам за себя решаю. Хорошо быть себе хозяином! — Хорошо, — согласился Солдат. Джинн улыбнулся и запустил пальцы в его волосы, отвел пряди от лица, заправил за уши. Солдат прижался лбом к его лбу, как тогда, в пустыне. — Я старый мудак, — сказал джинн, — но я так долго был с тобой, что теперь без тебя уже не то. Если ты не прогонишь, я думаю, я смог бы исполнить все твои желания... а может, заодно и парочку своих. Что скажешь? Солдат зажмурился, сделал глубокий вдох, выдох — и кивнул.