The Little Prince with Peachy Lips

      Се Лянь будто бы прожил в одном облике сразу несколько жизней. Он был принцем, которому поклонялся народ. Он был богом, к которому люди испытывали благоговение. Был тем, кто потерял всё. Тем, кто воровал, лежал в могильной яме с полупустой чаркой вина в руках. Был тем, кто пережил невыносимые муки. Но принц в нём никуда не делся.       Прошло более восьмисот лет, а корона из цветов на его голове всё ещё благоухала.       Этот запах смешивался с запахом крови, земли, слёз и гнили, а всё равно пробивался и звучал совершенно чисто и благородно. Хоть принцы и неоднозначны сами по себе — полная вседозволенность в них смешивается с предстоящей ответственностью — Се Лянь был ещё более разносторонним и даже загадочным.       Он — алмаз с бесконечным количеством граней. Будущий правитель с расчётливым умом и решительностью в голосе, милосердный бог с величием и желанием помочь людям, существо, пережившее такую сильную боль, что хотелось убить — либо всех, либо себя. Человек, бродящий по земле без смысла и цели. Хотя смысл есть, но какой от него толк, когда для других твой смысл даже не приятная мелочь, а пустой звук?       Ну и конечно же принц, появившийся и затерявшийся в далёком детстве — беззаботный, капризный, наивный ребёнок.       Хуа Чэн не может плохо относиться ни к одной стороне Се Ляня. Он боготворит его как бога, восхваляет как принца, жалеет как запутавшееся в себе существо и любит как человека, а оттого не может не пожелать для дорогого гэгэ самого лучшего.       Хуа Чэн очень хочет, чтобы Се Лянь хоть иногда мог вернуться в те времена, когда был ребёнком королевской семьи, которому было позволено всё, что угодно. Потому что он пережил невыносимые страдания и заслуживал только самого чистого счастья.       Он мечтает видеть в своём гэгэ те королевские черты и привычки, которые ему пришлось оставить давным-давно. Чтобы Се Ляню стало настолько комфортно, что он будто окажется в прошлом, в самом прекрасном его кусочке.       Поэтому когда Се Лянь обнял его в пещере Десяти Тысяч Богов, говоря без слов о своих чувствах, Саньлан мысленно пообещал, что сделает своего гэгэ самым счастливым.

***

      Се Лянь пьёт чай, держа фарфоровую чашку над блюдцем. Его мизинец слегка отведён в сторону, а каждый глоток неспешен, и тишина такая, что будто бы слышно колебание солнечных лучей.       На нём всё такое же белое, но теперь новое и мягкое одеяние. Тело пахнет благовониями и какими-то душистыми травами, а длинные волосы послушные и струятся, словно шёлк. Хуа Чэн готов каждое утро расчёсывать их, целовать отдельные прядки и слышать смущённые, еле заметные вдохи.       А ещё Хуа Чэну хочется видеть перед собой улыбку. Восторженную, расслабленную — неважно, главное, чтоб искреннюю.       Но перед ним прямо сейчас стоял только что собранный домик из золотой фольги, и стоило ветру прошептать какую-то бессмыслицу, и тот тут же разлетелся, пластинки плавно спланировали на стол. Брови Се Ляня изогнулись удивлённо, а после печально. Он поставил блюдце с чашкой на стол и, кажется, издал наполненный невинным разочарованием звук.       Ах, ну какое очарование! Хуа Чэну отчего-то хочется рассмеяться, но вместе с этим пожалеть супруга. Только перед своим Саньланом Се Лянь может обнажить такие черты, и демону хочется урчать от осознания этого факта.       Саньлан не сдерживает улыбки. Се Лянь обиженно отводит взгляд. В какой-то момент в его голове проносится особенно горячная молитва верующего, и вот, бог уже бежит помогать простым людям.       У алмаза бесконечное количество граней, но Саньлан, несомненно, смог отыскать ту, что сияет для него особенно ярко.

***

      Сияет… Саньлан обожает смотреть на сияющую улыбку возлюбленного, даже если это стоит определённых жертв.       И речь вовсе не о золоте или драгоценностях — Се Лянь всегда к подобному был равнодушен — тут дело в самом Хуа Чэне.       Иногда в Се Ляне просыпается кто-то совсем ласковый, но в непривычном смысле. Он любит залезть к мужу на коленки, исцеловать всё лицо, а потом долго-долго тянуть его за белые, лишённые румянца щёки. Саньлану совсем не больно, но самую малость странно, однако то, как улыбается гэгэ… То, как он посмеивается по-доброму между поцелуями, пытается заставить своего мужа покраснеть хотя бы из-за щипков, то, как внутренняя нежность отчего-то выливается в желание укусить или потеребить щёки… это абсолютно прекрасно, и Саньлану очень хочется улыбнуться, но он не может, потому что лицо находится в плену чужих рук.       Се Лянь потом обязательно попытается Саньлана пощекотать, хотя и знает, что тот не отреагирует. Таким образом он лишь заставит мужа провести пальцами где-то под нижними рёбрами, вызывая смех до слёз.

***

      Они после смеха, разделённого на двоих, пойдут куда-то вглубь сада и сорвут с дерева пару созревших персиков. Се Лянь все спрячет куда-то в бездонные рукава ханьфу, и только один оставит в руках — самый крупный и мягкий. Предложит одним взглядом Саньлану, а тот также беззвучно откажется, но только пока супруг не сделает первый укус.       Сок течёт по пальцам, и Се Лянь отчего-то зажмуривается, будто ему неловко. Фрукт спелый и сахарно-сладкий, а руки липкие, но это неважно, потому что Саньлан целует его также мягко, каким мягким кажется бархатная кожура персика. Он лишь самую малость ощущает вкус, а Се Лянь уже зардевшийся и вертит глазами туда-сюда, пытаясь понять, что с фруктом делать.       Персик принц всё-таки доест, а сок с его рук будет сцелован ласковыми губами.       Для Хуа Чэна целовать своего гэгэ всё равно что есть фрукты в самую по́ру их зрелости: уста принца мягкие и нежные, чуть влажные, но самое странное, что нет ничего слаще них даже без вкуса персиков, даже если в поцелуй примешаны слёзы (счастья и удовольствия).       Напоминает ли Се Ляню сладость фруктов о королевском саде в Сянь Лэ? Он сам не знает. Знает лишь, что счастлив прямо сейчас.

***

      Саньлану не нужно спать, но ему очень нравится ощущение того, что, возвращаясь в реальность, первое, что он видит — его муж.       У Се Ляня сон всегда был очень чуткий, но в руках супруга он ощущает себя в безопасности, оттого и может спать беспробудно всю ночь. Словно в детстве, вместе с родителями.       Они всегда ко сну готовятся очень тщательно: приоткрывают окна, чтобы в комнате было свежо, неосознанно, уже по привычке, целуют друг друга, прежде чем Се Лянь засыпает. Он даже если не потрудился достаточно (по собственному мнению) засыпал рано, а если уж и правда вымотался, всё равно на следующий день просыпался с первыми лучами.       На их постели много-много подушек — это была одна из немногих просьб Се Ляня. Но самое странное, что они почти не пригождались никогда. Се Лянь всегда просыпался где-то на груди Саньлана, прижавшись поближе и сонно бормоча что-то бессмысленное.       И когда Хуа Чэн просыпается и видит перед собой мужа, он понимает одну приятную и вместе с этим удручающую вещь.       Принца в Се Ляне осталось совсем мало. Он живёт в некоторых привычках, лёгких и гибких движениях, мягких жестах и редкой игривости.       Восемьсот лет жизни простого человека не прошли бесследно. В Се Ляне есть кроткость, простота и некая зажатость, присущая только простым людям.       И Саньлан рад, что его гэгэ иногда такой хаотичный и во многом непредсказуемый. Принцы часто холодны, каков был шанс, что Саньлан встретил бы равнодушие по отношению к себе?       Но этого не произошло. Потому что Се Лянь скорее человек, и только где-то глубоко внутри — принц. А люди, как известно, отличаются удивительной способностью любить.       И Саньлан очень хочет, чтобы его гэгэ любил его, как человек, но позволял дарить такую заботу, которую заслуживал принц.