Лисьи тропы

1778 год. Белоцветная умэ покачивается в такт ветерку, закат поглаживает персиковое дерево. Минори, всегда заливающийся с рассвета до сумерек, притих. Прячется с утреца среди лап куста, не выходит ни на зёрнышки, ни на певучий лисий зов. — Акико, пойдём сегодня на гору Курама? Та притаилась на противоположном краю Лисьего острова, приглядывала за шебутным ребятьём, скидывая тень на ближние домишки. С верхушки горы видать весь остров — возьми его да сожми в ладони. Старейшины рассказывали, что в Хиган на верхушку спускаются боги полюбоваться видом. Рэйден играется с плетёным шариком, набитым рисовыми зёрнами, — подкидывает его, ловит. Акико дербанит табак в чашечке, к пальцам приклеивается влага. — Только если ты сходишь со мной на рынок, у одной старушки на прилавке меня ждёт кокэси. — У тебя есть уже, — растягивает «е», зажимая шар между ладоней. Акико в ответ высовывает язык. — И что? У тебя тоже есть один любовник, но ты всегда ищешь ещё. За два последних месяца Рэйден повстречался с художником, актёром кабуки, самураем, что прибыл прямиком из Хэйан, служил самому людскому императору — ох, как счастлив был ощутить мягкость хвостов на плечах. Сразу всю воинскую надменность сняли, словно череда жар. Рэй вздёргивает подбородок, растягивая ядовитую ухмылку. — Я делаю им одолжение. Акико хохочет, закручивая сигарету. Ёкаи на стенах дымят опиумными трубками, откупоривают толстые пробки бутылок с рисовым вином. Колья зубов улыбаются, когти тянут в рот косточки жертв. Рэйден прижимает уши к макушке, прищуриваясь. — Так ты пойдёшь, если я пойду с тобой за кокэси? Сестра кивает, прячась в сигаретном дыму. — Дети. Бабушка сдвигает сёдзи, оглядывает скрещённые лодыжки Рэйдена и уголок фурисодэ Акико. Увядающий свет крадётся по татами, спотыкается у ног. — Возвращайтесь до ночи. По дому витает скверный запах. Рэй фыркает, подбрасывая мешочек. — Это тебе так кажется? Или пережить не можешь, что нам весело, когда гуляем? Акико пихает пяткой лодыжку, он прячет ногу под себя, увлечённо перекатывая зёрна под тканью. — Чувствую запах гнили из-под пола. Сегодня мне приснилось, как столб огня сжёг наш городской сад. Чикэко выжидающе скрещивает руки, глядит на внука мудрой старой лисицей, привыкшей к капризам юных и глупых. Сумерки льются на пол вместе со свежим ветром, тревожащим распушившийся розовый куст. Рэйден закатывает глаза на взволнованные Бабушкины руки. Акико хмурится, силясь заглянуть за угол приоткрытой сёдзи, ведущей к саду: — Может, будет гроза? Рэйден зловредно усмехается: — Приближайся гроза, я б узнал об этом первым. Всё хвастался, что из лисиц ловчее всех ловит молнии с неба да запускает свои. — Возвращайтесь до ночи. Не минутой позже. Акико кивает, скрещивая хвосты за спиной, Рэй подкидывает шарик. Бабушка тычет его носом в детские обиды: — Рэйден, ты можешь кусаться сколько хочешь. Я всё равно не дам тебе совершить больше глупостей, чем ты сможешь вынести. Она закрывает сёдзи с тихим шуршанием. Рэй стискивает шарик, зёрна упираются в ладонь, словно кончик вакидзаси.

***

Ветер приласкивал шерсть, крыши домов скрылись под облаками, выглянули первые звёзды. Лисицы бежали наперегонки, одежды развевались, словно близнецы хвостов, на кончиках настоящих собирались разряды молний, Рэйден перебирал лапами, подставляя морду встречному запаху тёплой весны. Акико перепрыгнула облака, фурисодэ надулась, превращая её в расцветший цветок. Рэй порыкивал — посмеивался над медленно копошащимся народом на земле — черепахи, самые что ни на есть настоящие. Пока кряхтят мелкими шажочками до гостей, он с сестрицей уже на другом конце острова, далеко от дома да Бабушкой с её «Возвращайтесь до ночи» Ага-ага, бегу, сбивая лапы Верхушка горы встречает покачивающимися кедрами под пеленой хлопковых облаков. Кицунэ спрыгивают на землю, стряхивая тёплую вечернюю росу с листьев. Пушистые ели стрекочут между собой, белые цветы у камней, облюбованных мхом, шепчутся о новых гостях. Клубья рассеянного тумана набегают по длинным волосам трав. Рэй отряхивается, пока сестра — уже на двух ногах — поправляет одежды и сумку с припрятанной внутри кокэси. Рэйден потягивается, взмахивая руками к самому небу. Сладко жмурится, подзывая посмотреть на остров с края горы. Акико придерживает его, преграждая попытки к побегу. — Почему вы с Бабушкой так и не помирились? Рэй чертыхается. Да отстань ты, потому Чикэко вечно журила, как внуку стукнуло сорок семь — по человечьим меркам жизнь уже близилась к концу, а по лисьим только нос высунула из отрочества. Высовываться из него, к слову, Рэйдену совсем не хотелось — считал, коли он теперь взрослый, сам волен решать, когда заканчивать своё детство. — А с ней можно помириться хоть? — бурчит, пиная неповинный камень. Акико вздыхает — точь-в-точь Бабушка, — она-то с началом следующего года облачится в одеяния послушницы, будет набираться у старейшин уму-разуму, чтобы через лет так сто занять их место. А Рэйдену бы заняться изучением карт. Подрасти немного, вскочить на корабль, нагруженный золотом, переполненным солнечным светом юга, сверкающим даже в кромешной темноте. Бороздить морские просторы, выискивать приключения, бегло болтать на языках, о которых раньше и не подозревал. Иногда, может, возвращаться домой, подглядеть, как тут сестра с Бабушкой. — Она любит тебя, дурак, хочет для тебя лучшего. Хочет, чтобы он продолжал традиции и на веки вечные застрял в «нельзя» на пару с обязательствами перед жителями всего острова, ведь кицунэ обязаны глядеть за всем в оба глаза. Ведь вся семья глядела, даже взбалмошная матушка с отцом. — Я достаточно зрелый, чтобы самому решать, что для меня лучше, — задирает подбородок, чуть-чуть, и уткнётся в рассеявшиеся облака. Акико качает головой чересчур уж по-взрослому: — Нет, Рэй, может, когти у тебя удлинились, но зрелости не прибавилось. — Отстань со своими нравоучениями, лучше сюда иди, — шипит, хватая её под локоть. Тащит к самому краю с ребяческим: — Гляди, зануда. Лисий остров растянулся до самого моста, прикрытого туманом, огоньки светильников копошились внизу, словно светлячки. Звезды подмигнули сверху, подзывая дотронуться до себя. Рэй их обязательно поймает. Спрячет в амулет, чтобы освещали ему самые тёмные ссоры с Чикэко. Может, ещё с ухажёрами, хотя с теми проще — махнул хвостиками, и они уже всё простили. Хозяин этих самых хвостиков вот не такой отходчивый. — Ты послушай, какие деревья сегодня шумные, — Акико задирает голову, прищуриваясь на престарелые кедры, те сегодня правда разболтались. Шелестели так, что казалось, обсуждают сплетни о каждом жителе, только вот рты-листья отчего-то не шевелились. Рэйден чешет пушистое ухо. — Это не деревья, ветра же нет. Зелень в ответ пожимает плечами. Не она. Акико морщится. — Оно становится громче. Рэй оборачивается к обрыву, согнувшись под рычащим шелестом, надвигающимся, будто армия. Красно-белые крылья птиц укрывают, словно одеяло вулканического пепла, застилают бумажным гомоном. Рэйден застывает, громоздкая голова с жёлтым клювом отражается в чёрных зрачках, как в детстве, когда они с Бабушкой и сестрой запускали воздушных змеев на тонкой верёвке. Акико силится рассмотреть пушистые птичьи хвосты, звучащие, словно трещотки. Задерживает дыхание. Клювы протыкают синий цвет ночи, птицы снижаются. Падают. Разрываются, огонь щупальцами хлынет вниз, разгорается, прежде чем напрыгнуть на деревянные крыши, словно дикий зверь на добычу. Кицунэ отскакивают к подножиям деревьев. Пламя слизывает зелень, отслоившиеся щепки стволов летят вниз. Акико накрывает Рэйдена сверху, вжимая в землю изо всех сил. После бросаются к краю? К камням? Не разобрать. Сестра рванула за рукав — хоть бы не оторвался, боги, хоть бы не… — Рэй врезается ей в спину, подталкивает бежать к покосому краю горы. Лапы соскальзывают вдоль обрыва, подскакивая на разорванных кусках воздуха, сгустки пламени грызутся за лисьи хвосты, но умудряются прикусить лишь пустоту. Кицунэ подскакивают к облакам, уносясь к центру города, огонь наступает на пятки, Рэй отпрыгивает от полыхающего жёлтого крыла. Высота пахнет жжёным сахаром, лисицы ныряют прочь, пламя вьётся вслед, словно голодный дракон. Рэйден пихает сестру в бок, углядев раскалённый язык. Город приближается, ослепляя вспышками, хрустом дерева. Криками. Шерсть на щеках обдаёт жаром, словно народ разжигал костры на Новый год. Лисы сталкиваются с землёй, вцепляясь когтями, вопли едва не сбивают человеческий облик с костей. Смешавшаяся безликая толпа заполняет улицы, бежит прочь от вспыхнувших домов. Фигуры мечутся, словно мотыльки в закупоренной банке, — кто-то подхватывает на руки детей, другие падают прямиком под ноги. Рэй пошатывается, захлёбываясь стухшим ужасом. Акико подхватывает со спины, толкает вперёд. — Бежим! На улицах царствует ядовитый смрад, голоса, тысячи, словно стая, — оглушают, как колокола. Тревога, тревога, на нас напали. Возвращаетесь до темноты Акико притискивает к себе, едва не повалившись на землю, крыша ближнего дома обваливается, искры жалят Рэю плечо. — Рэйден. — Она оттаскивает их от обломков. Он стискивает зубы, порываясь вперёд. Крики мечутся загнанным зверем, вспышки свариваются в единый калейдоскоп, ступни — вата, под ними всё расходится по швам. Сестра тащит за рукав, иногда крича, иногда съёживаясь от хлещущих во все стороны искр. Рэй встряхивает её, закашливаясь. — Т-там-м… В-переди… Азуми-рейко высунулась из погреба возле уцелевшей лавки сладостей. — Сюда, быстрее сюда! Забилось в висках, словно отчаявшаяся бабочка в стеклянной банке — выпусти её, не мучай. Она всё равно проживёт недолго. Акико с Рэйденом заскакивают внутрь, скатываясь по ступеням, когда поблизости грохочет взрыв. Кицунэ давятся пылью с темнотой, слышно дыхание, виднеется два силуэта у стен. Возвращайтесь… — Проклятье, твоё плечо. Кеничи — давний друг Акико — вылупляется из тени, словно солнечный зайчик. Прижимает Рэю рану ладонью, тот охает, ожог пузырится. Золотистый свет облизывает погреб, разгорается среди сгустившейся тьмы, оглушающих щелчков лопающегося дерева. Кожи? Рэйден оседает, смыкая веки, золото течёт по волдырям, к груди, вычищает из неё копоть. Когда свет затухает, на стенах остаются танцевать одутловатые разводы. — Ты мой герой. Рэй отползает к стене, пока сестра накидывается на Кеничи со спины. Бормочет: — Ты жив, вы все живы. Он гладит между лопаток, шумно вздыхая. Когда Акико прижимается к лбу Кеничи своим, у стены разрастается всхлип. Мизэки — шакко, с которой вечно бы бегать по театрам и базарам, когда приходят корабли заморских купцов, — зашипела, заелозила по песку. — Я не могу, не могу! Здесь слишком темно, — вскакивает, полоски красноватого света царапают белые щёки, Кеничи ловит её поперёк живота. — Выпустите меня! Выпустите меня! — Мизэки колотит по запястьям, стёсывая пятками пыль. Рэйден перехватывает её мечущиеся кулаки. — Нельзя выходить! Нельзя! Слышишь? В ответ она кричит, чертыхаясь, как рыба, выброшенная на сушу. Азуми хватает её за шею, заваливая всех троих набок. Мальчишки скручивают шакко руки, Акико наваливается поперёк колен, они бьют под дых — слёзы прыскают, и кицунэ давится застопорившимся дыханием. Мизэки скулит, бьётся затылком о землю. На громком хлопке наверху Рэйден вскрикивает, заламывая ей руку едва не до хруста. Она плачет, размазывая песок по лицу, растекается в руках, больше не сопротивляясь. Кеничи крепко держит запястья, Азуми опирается локтем на плечи. — Отпустите её, хватит. — Рэй отстраняется первым. Рэйко переворачивает Мизэки на бок, закутывая её голову руками. Шакко плачет тихо, зарывшись в сгиб локтя. — Я не могу-у… Я хочу выйти, пожалуйста. Акико нащупывает сбитые костяшки Кеничи, молча обхватывает запястье. Рэйден отползает в тень, наваливается на мешок с кореньями, те пахнут, словно залежавшийся труп. Дерево над головой визгливо скрипит.

***

Ночью, в перерывах между подскакиваниями от чужих криков, Рэйдену виднелись в дрёме хохочущая Азуми с растрёпанными белыми волосами, призрачная и весёлая, будто пьяное видение, рядом Мизэки бежит в поле одуванчиков босая, кричит, чтобы догоняли. Кеничи за ней вприпрыжку, цепляя пух на хакама, Акико вслед за ним, ловя одуванчики пальцами, пока сквозь видение не пробивается оглушающий треск дерева. Утром Мизэки не ломает себе кости в истерике. Сидит смирно в углу, прикрывшись волосами, поглотившими тама-кандзаси. Акико рвётся к крышке. — Стой, не открывай, — Азуми, с которой они часто бегали до пристани, чтобы напугать простодушных моряков, прикрикивает, не успевая схватить Акико за лодыжку. — Всё стихло. Надо посмотреть. Крышка приподнимается с лязгающим скрипом, Акико высовывается, лицо обдаёт запахом горелой древесины. Мяса. Дома вниз по улице обуглились до черноты, крыши провалились внутрь. Она выкидывается наружу, дым вворачивается в лёгкие. Тянет вытошнить последние часы в погребе где-то между жуткой явью и славным кошмаром. — Там кто-то плачет… Кто-то… — Акико поначалу думает, что усталость зло с ней играет, но плач не прекращается, и Азуми, замершая у лестницы, тоже его слышит. Акико падает наземь, вскакивает, путаясь в оборванном подоле. Сзади кричит Азуми и, кажется, Рэйден — она уже не разбирает, ноги несут вперёд, не советуясь с головой. Мимо мелькают догорающие искры бумаги. Перьев. Пыль от стен, куски тел под завалами. Кицунэ жмурится. Ей навстречу никого, словно весь их остров вымер за одну ночь — может, и правда? Ноги подкашиваются, угрожая свалить на землю. Пальцы цепляются за кусок ткани на груди, под ним что-то зудит и чешется, будто под кожу пробрались насекомые. — Помогите, помогите, прошу, — плачет маленькая лиса. Кровь на шее, надорвано правое ухо. Акико думает взять её в охапку, но вздрагивает, с трудом выталкивая вздох, — из-под обломков дома остекленело смотрит обгоревшая плоть. Копошится в нутре, подобно червям. Боги, вдруг и правда больше нет живых? — Помогите маме, — девочка дёргает Акико за подол. Язык подсхысает к зубам, сгустившийся воздух можно разрезать на ломти. Помогите маме. Девчушка глотает слёзы, Акико с ужасом перебегает с её опухшего лица на маленькие покоцанные ладони. Эмико — дочурка старьёвщика, Шика её мама — его красавица-жена и певица в местном театре. Акико с братом их уже встречали, по утрам убегая бедокурить, махали выглядывающей на порог Эмико, крепко сжимающей мать за руку. — Меня… — Акико запинается о чёрные лоскуты кожи на шее, сглатывает дрожащий ком. — Меня зовут Акико, мы уже встречались. Давай я отведу тебя в безопасное место, а мои друзья попытаются помочь твоей маме? Эмико кивает, шепчет в плечо своё имя. Говорит, что она звала маму, но та не ответила. Рэйден с остальными бегут навстречу, запыхавшись, они кричат, тянутся к ней и блекнут, словно их здесь вовсе нет, как и всего остального. Акико проходит сквозь них, словно юрэй. Помогите маме Мизэки скулит Кеничи в шею, сталкиваясь с телом, Азуми пятится, съёживаясь. Рэйден смотрит на ожоги, пока рвота из крика не сгибает пополам. Пот стекает на слипшиеся ресницы, кости ломит, словно он сдался в объятия лихорадки. Кеничи обхватывает его, зябко дышит в висок: — Пойдёмпойдём, мы ей уже ничем не поможем. Они сбиваются в погреб, словно последние цветы под снег — мёрзлое одеяло укроет, согреет, поможет дотянуть до следующей весны. В погребе Эмико спрашивает, где её мама, отбивается от попыток успокоить. Помогите маме Хватается за ступени, кричит, что вылезет наружу. Рвётся вверх, словно её ждёт не дверь, а окно во вчерашнее утро, когда все думали, что следующий день будет таким же, как предыдущий. Акико выдерживает две попытки, а затем сгребает пухлые ладони в свои. Губы беззвучно шевелятся, она всматривается в размазанные линии света, не в силах собрать их. — Т-твоя мама… Эмико, она… — В груди вздрагивает, скукоживается испуганным зверьком. Разум злой в играх, равно как и усталость, оттого напротив уже не ребёнок, а измученная старуха, что падает на колени, не требуя договорить. Акико отшатывается, ошпарившись, плечи Эмико ломаются под безмолвными всхлипами. Рэй, посеревший и медлительный, укрывает девочку своей спиной. Мизэки подтаскивает колени под подбородок. Кеничи тянет Акико сесть, она, схватив за руку, не ощущает её веса. Видит только, как на неё вновь смотрят остекленевшие глаза из-под завала. Этой ночью сны никому не снятся.

***

— Вы никуда не пойдёте. Это безумие. — Свет полосует Азуми поперёк глаза. Она насупливается, уперев руки в бока. — Нам нужно к Бабушке. — Рэйден прижимает носком высветленную линию на песке, от дыхания пряди волос рейко шевелятся. Рэй с сестрой решили добраться до дома ночью, когда Эмико уснула. «Бабушка там совсем одна» Акико поджимает ноги под себя, побледневшее лицо припрятывает темнота. «Думаю, ей нужна помощь» — Нам всем нужно к семьям, но это слишком опасно. — Азуми загораживает лестницу, посверкивая красными радужками, подойди Рэй ближе, она кинулась бы в драку. — Клянусь, если не отойдёшь… — Мы всё равно пойдём, ты же понимаешь? — Акико придерживает, как и всегда. Азуми нервно перекатывает во рту Вы не вернётесь Вслух не произносит. Качает головой, опустив руки, словно плачущая ива крону. — Мы вернёмся до темноты. Обещаю, — Акико мягко ловит её локоть. Рэйко сжимает её пальцы, отходя в сторону. — Если не вернётесь, то мы не сможем отправиться за вами. — А то мы не знали. — Рэй подтягивается вверх по ступенькам. Акико следом. — Мы вернёмся. Снаружи, как и вчера, — тихо, даже костёр не потрескивает. Новая стая птиц так и не прилетела, хотя Кеничи ждал, всё говорил, что нутром чует — они ещё вернутся, как родовое проклятье. — Пойдём поверху или понизу? — Рэй подвязывает пояс крепче. — Понизу. Сверху падать далековато. Вдруг птицы всё же вернутся. — Тогда поспешим. — Рэй подхватывает ладонь сестры, тревожа осевший пепел.

***

Лес трещал по швам, ссыпался иголками, осколками. Рэйден набирал заноз в пальцы, продирался сквозь рухнувшие шапки. Акико подтаскивала к себе, запинаясь о деревянные колья. Всё шипела, что лес как после землетрясения. Брат бурчал в ответ: — Скорее уж, извержения вулкана. Будто Фудзи-сан разгневалась. Лучше бы так, тогда всё было бы понятнее — расстроили её своим тунеядством и вечными склоками да неуважением к старшим или чем-то пострашнее. Одно — что причина в народе, ему с ней и разбираться, исправлять ошибки да строить светлое будущее. А сейчас впереди только чёрное, дальше собственного носа не видно. И птицы нездешние — подослали из преисподней, из чужих сказов. Акико отмахнулась от тяжёлой пыли, перепрыгнула коряги. Сил поприбавилось — Бабушка всегда говорила, что кицунэ сильнее бедствий. — Ну же, ещё немного, мы почти дома… Почти… — Рэй припустил сквозь громоздкие щепки, впереди лысел выход из леса, а там уже сливы, Минори, колючий куст, а там уже… Несущие стены дома среди пепла. Ручей, переполненный мёртвыми карпами и листьями израненных магнолий. Акико вспарывает сажу, карабкается сквозь сизые барханы. Рэйден загребает, набирает в нос и уши, запинаясь о куски жизни. Разлетелась. Бусины чёток закатились по углам — точно такие же не сплетёшь. А говорили, что дома у них как картонные домики — можно собрать и разобрать. — Ба-бабушка… Акико сипло всхлипывает. Розовое фурисодэ изорванное, потускневшее. В волосах запутался гребень — заколола прошлым утром. Так долго прихорашивалась, подводила губы, чтобы вечером найти свою кокэси. — Бабушка! Бабушка! — кричит настолько, насколько способна раненая лисица. — Рэйден! — кулаками о землю. Слезами полосуя щёки, оборачивается на него — губы кривятся от боли, и Рэю хочется бежать. — Рэйден, пожалуйста, сделай что-нибудь! Я прошу… Он отворачивается. Под истлевшим кустом азалии лежат крошечные косточки Минори. У Акико слёзы текут вдоль щёк, падая, мешаются с кровью и грязью. Бабушка Чикэко лежит на боку, поджав лапы. Огонь понадкусывал четыре хвоста, от остальных оставил обрубки. Шерсть на левом боку выжег, превратил в ядовито-чёрный, с запёкшимися буграми. Морду опалил неровными корочками от уха и по линии рта. Птицы. Это сделали поганые птицы. Лиса зажимает рот, хрипло взвывая, куда громче волков. Она покачивается, стискивает дрожащие колени и кричит с хрипом. Тот рокочет в груди, и горстки пепла пугливо сбегают за ветром. Пока летят, каждому встречному поведают о том, как рычат раненые звери. Рэйден глотает вкус палёного, проталкивает ниже, тот застревает, примостившись у сердца. Тело ощущается чужим, тяжёлым, словно камни упали на хребет — раскрошили кости с органами в порошок. Сестра хватает Бабушкины передние лапы, корки засохшей крови под её пальцами трескаются. — Нет… Н-нет, хватит, — Рэй скрипит зубами, злость поднимается от живота, душит крепче гарроты. Он дёргает сестру за плечи, она хлещет по его пальцам. — Не дави, ты делаешь ей больно, она ещё-ё жива, она жива. — Он придавливает Акико сверху, та кричит, царапая ему щёки. Рэйден встряхивает за надорванную ткань на груди, часть застревает в ладони, он обхватывает сестру за голову. — Прекрати, она жива! Акико затихает, звук купорится на подступе к горлу. Слёзы падают ей на губы, на вкус как сажа. Как закончившееся детство. Лицо Рэйдена оплывает чернильными разводами, искажается в болезненной гримасе. Она тянется к нему, дрожа изнутри, словно голая лежит на льду. — Рэй… Он с рёвом падает набок, давит крик клыками, подползает к Бабушке. Акико опирается на локти, но сил подняться не хватает. Она смотрит за тем, как Рэйден берёт голову Чикэко на руки, покачивается. И, кажется, падает, скатывается вдоль остатков вчерашнего утра, прощаясь с улыбающимися морщинами старушки с рынка, прощаясь… — Она же… Она не могла… Акико не шевелится, пока что-то чуждое, что-то её и одновременно неузнаваемое не поднимает её силой, не заставляет ноги окрепнуть, будто в ней проснулось нечто, о котором она и не подозревала. Рот открывается ломано, как у неудавшейся марионетки: — Нужно сжечь тело. — Как ты смеешь такое говорить? — голос брата срывается, как собака с рваной цепи, с железным лязганьем, дали бы послушать со стороны, Рэй бы замотал головой Не я это. Не я. Не… — Мы же не можем просто оставить её здесь. Нам нужно вернуться в город, в укрытие. Звонкое «нет» отвешивает горячую пощёчину, Акико подходит обнять его. Рэйден отпихивает локтем, как в детстве, когда с сестрой завязывалась драка из-за не поделённого куска внимания. Сейчас вот махание кулаками не закончится стыдливыми «Прости меня» и забытыми обидами с первой проглянувшей улыбкой. Сейчас он обнимает остывшее тело той, кто их когда-то мирил. — Мы останемся дома, — Рэйден вскрикивает, спугивая пепел у своих ног. Он ведь говорил ей. Говорил за несколько ночей до птиц, что Бабушка душит своей любовью, что чихать он хотел на традиции и обязанности. Что зубы острее станут, так он первым кораблём улизнёт кататься на спине Икути. Аки его тогда пожурила, мол: пожалеешь потом о словах. — Пожалуйста, нам нужно к остальным, нельзя разделяться. Рэй не думал просить прощения, нос вздёрнул, распушил хвосты горделивым павлином. На Бабушку ядовито фыркал, пропуская мимо ушей любые советы/нравоучения. — Я сказал — нет! — Он жмурится на волдыри и смешавшуюся с кровью шерсть. Сейчас бы попросил прощения. Да уже не у кого. Мёртвые всё равно не доложат, приняли или нет. Носи теперь вину до конца жизни, смотри, чтоб не запутала хвосты — без них никаких тебе полётов. — Дома больше нет. Нам нужно укрыться. Прошу тебя. Укрыться бы под жёлтым рукавом. Кицунэ их с детства помнил — в цвет солнца. И морщины у Бабушки лучистые, повидавшие сотни закатов и рассветов. Она не могла. Не могла… — Если сожжём кости, то, возможно, душа сможет найти путь на небо. — На небо ведёт вода. Ветер душу только запутает, — Рэйден скалится, прячет голову Чикэко своей спиной. Акико трогает его плечо — режется, шрам никогда не залечит. — Минори подскажет ей путь. Рэй всхлипывает, пряча клыки, гладит уцелевшие клочья шерсти. — Я не хочу… так. Акико целует его в затылок, оставляет вместе с касанием желание закричать. — Я тоже, но мы обещали вернуться. Они даже не относят её дальше от обломков — некуда. Кругом горелая пустошь. Акико вдыхает глубже, чтоб пламя вышло жгучим. На второй раз её уже не хватит — захлестнёт второй волной истерики. — Я-я не-е могу… — Рэйден вот-вот захлебнётся слезами. Своим гнилым языком и не озвученной, словно запоздалое признание в любви, благодарностью. — Одна я не справлюсь. Пожалуйста. Больше не могу. Обвязывает им шеи. Будут вдвоём висеть, кормить бумажных птиц. Жар сковывает гортань, словно дыхание выйдет из под контроля — сожжёт носителей. Пламя съедает короткое расстояние до тела, дожёвывает ошмётки шерсти, мяса, зарится на кости. Сколько жара надо, чтобы спалить и их? Столько же, сколько было у Рэйдена гонора, когда: Я уже взрослый Мне не нужны твои нравоучения Тебе не превратить меня в свою послушную марионетку, Бабушка Ты просто боишься меня отпускать, ведь за моей матерью недоследила. По щеке потекло. Смазало грязь с копотью, слеза чистая, словно он вновь невинный младенец. Невиновный. Когда Рэй припомнил мать, Бабушка на него даже не прикрикнула. Не швырнула в него вещи, веля тотчас выметаться из дома. Лишь отшатнулась, словно внук с силой пихнул её в грудь — под сердце, — сказала, что ему не нужны клыки и когти, язык куда смертоноснее. Утром заварила травы из сада для него и сестры, сказала не строить никому козней, будто его слов никогда не было. Акико вцепляется в Рэя мёртвой хваткой, когда огонь наконец выхаркивается до капли. Оседает, поигрывая хвостами на теле Бабушки. Оранжевый плещется у Акико на дне зрачка, словно цвет перезревших нарисованных фруктов, ещё немного, и начнёт цвести коричнево-зелёным, гнить, обрастая белыми грибами. — Нужно вернуться в город до ночи. — Она всхлипывает, глотает соль с горечью. Рэйден закусывает смех верхними зубами, прыскает в кулак, чтобы не разрыдаться/рассмеяться во весь голос — напугать прилетевшую на скорбь ицумадэ. — Ночь уже наступила, — смех проступает, как кашель. Отхаркивается плачем, когда сестринские дрожащие руки жмут его ближе — грудь у неё трясется, словно из нутра что-то вырывается. Трескается. Она плачет, оставляя вскрики на плече. Рэйден смеётся, пока всё вокруг не мутнеет, а из горла не вырывается всхрип, словно он тоже, как и весь остров, умирает.