Ничего не значит

— Тебе на меня плевать! Я для тебя просто инструмент, вроде... вроде твоего халата! Или твоей дурацкой портальной пушки! — Ты сам решил принять это так близко к сердцу, Морти. А теперь помолчи: смысл в том, чтобы незаметно подобраться к этим типам! Рик прячется за толстыми стволами деревьев, осторожно выглядывая прежде чем перебежать к следующему. Морти, капризный говнюк, таскается следом, голося и размахивая руками, положив огромную кучу дерьма на все его просьбы быть тихим и элементарные соображения безопасности. — Я больше чем живой щит! — Ну естественно. Ты идеально непроницаемый живой бронежилет, это значит, что я настолько же умён, насколько ты туп, и если я велю тебе заткнуться, то это очень хороший совет! Неподалеку раздаются крики и топот ног. — Молодец, Морти!.. После оскорбительно короткой потасовки — Рик использует все до одной свои ручные гранаты, а бластер попросту выбивают у него из руки — их скручивают по рукам и ногам те самые типы, которых они — а по чесноку только он один — собирались незаметно ограбить. Кучка по-дикарски выглядящих аборигенов — полуголых, в набедренных повязках и головных уборах из перьев, с размалёванными красной краской рожами — тащит их волоком прямо по острым камням и сухостою на поляну, затерявшуюся в лесу. Посреди поляны красуется большой булыжник, подозрительно похожий на жертвенную площадку, вокруг которого толпятся такие же аборигены, только без перьев и с чистыми лицами. На него-то их и затаскивают, копьями тычут в спину, заставляя встать спиной друг к другу. — Ну всё, нам пизда. Ты только посмотри на этих ёбаных дауншифтеров, Морти. Язычество в самом расцвете. Нас либо сожрут, либо... либо принесут в жертву. О-отличная работа, Морти. — О, скажи ещё, это я во всём виноват! — А кто из нас орал на весь лес, напомни, пожалуйста, Морти. Ты, ты хочешь сказать, что ээ-то был я?.. — Ты... ты мог бы просто объяснить, почему нельзя шуметь, а не затыкать мне рот оскорблениями!.. Один из аборигенов — жирный обрюзглый чувак, самый раскрашенный из всех и с самыми пышными перьями на голове, видать, вождь — рявкает злобно, и они затыкаются. Вождь начинает вещать, Рик вслушивается, пытаясь понять, о чём идёт речь — он частенько бывал на Глорбе и успел изучить язык, но это было пиздецки давно. — Чт-что они говорят, Рик? — из-за спины доносится приглушённый голос Морти. — Ты понимаешь? — Да... немного. На самом деле — намного меньше, чем немного, то есть почти ничего... И то, что всё-таки удаётся понять, совсем не нравится Рику. — У них... сушняк? Сухотка? Бля, да о чём же ты там пиздишь, краснорожая скотина?.. А, бля. У них засуха, Морти. И сегодня, блядь, именно в этот самый день пришло время для их ритуального дождевызывательного жертвоприношения. — Ооох, вот блин, Рик! Это значит, что нас... нас... — Нам пизда, Морти. Ты соверше-ээ-нно прав. Морти за спиной всхлипывает, собираясь, как видно, начать рыдать, и Рик привычно закатывает глаза. Принять смерть по-мужски — это точно не по части его трусливого внука. Два года опаснейших приключений, космических перестрелок и балансирования на грани смерти — а он всё такой же слюнтяй, цыпленок, не проникнувшийся путем настоящего воина... Но вождь, кажется, не закончил и продолжает что-то булькать и прихрюкивать, прерывая его геройские мысли. — Что он говорит, Рик? — скулит Морти сквозь всхлипы, и он тщательно вслушивается. — Щас, щас, Морти, помолчи, мне нужно сосредоточиться. Он говорит что-то про... про... блядь, обелиск? Какой ещё обелиск? Или он имеет в виду... вешалку? Твою мать, нихуя непонятно, у них в племени явно беда с логопедами. Что?.. Рик слушает, и сердце его полнится надеждой. Он-то сам достаточно пожил и повоевал, но Морти. У засранца всё впереди. — Морти, эй, Морти, хорош там реветь! Кажется, мы спасены! Ээ-это звучит весьма странно, но им вроде как понравился мой член (я, кстати, согласен, он де-ээ-йствительно хорош, но не суть). Кажется, я должен кого-то трахнуть... их бог плодородия ёбаный извращенец и смилуется над ними, если на празднике урожая кто-то славно потрахается. И мой член, видимо, подходит. Нам, нам повезло, Морти! — Ох, блин... — Так кого там нужно трахнуть? Вождя, наверно. Эй там, уёбок озабоченный. Что, нравятся такие? Рик показушно дёргает тазом вперёд-назад, имитируя движения, совершаемые при половом акте. — Мечтал о таком, краснозадый? Небось ни разу в жизни таких не видел, а? Сейчас папочка Рик тебе пока... чего, блядь?.. Твою же мать. Похоже, им всё-таки придётся сдохнуть. — Чт-что... что они говорят, Рик? Он должен сказать ему. Как бы ему ни хотелось промолчать и просто покончить уже с этим, он должен рассказать ему — и не потому, что он хочет подписать мальчишку на то, что предлагают краснорожие уёбки. Просто речь идёт о Мортиной грёбаной жизни. — Морти. Такое дело... Нас отпустят, но с одним условием. Сука, как такое сказать-то?! Короче. Мы, типа, должны, ээ... потрахаться. — Что?.. Он спиной чувствует дрожь, пробежавшую по телу Морти — как свою собственную. — В смысле — потрахаться? Мы? Мы — с тобой?.. — Да, Морти. Это чучело — вождь — говорит, что их бог очень любит большие члены. Что ему бы понравился мой. И... и что ему бы очень понравилась твоя, цитирую, «нежная, светящаяся кожа» — и я в душе не ебу, Морти, с чего они взяли, что твоя кожа светится. Короче, вождь уверен, что их долбаный бог будет в восторге, увидев нас вместе, и наконец-то пошлёт им дождь, которого они ждут уже третью ебучую неделю. — Нет, — еле слышно, чуть громче чем выдох, говорит Морти. Ну, он должен был спросить. — Окей, я так и знал. Он разворачивается и поворачивает Морти к себе лицом, взяв за плечи. Мальчишка бледный как смерть, которая вот-вот придёт за ними. — Ладно, Морти. Так как, похоже, это наши последние минуты, давай... давай устроим нечто вроде прощального диалога. Он встаёт на одно колено, ищет на глубине своей старой иссохшей души как можно более искренние и подходящие к ситуации слова. Морти таращится на него, аборигены, толпящиеся вокруг, затихают в благоговейном ожидании, ещё не зная, что их ждёт облом. — Итак, моя очередь, Морти. — Рик откашливается. — Я никогда этого не говорил, но мне... мне было очень приятно сыграть ведущую роль в превращении задроченного и скучного куска дерьма, которое ты называешь своей жизнью, во что-то яркое и запоминающееся. Все эти годы, что мы были, ээ, вместе... несмотря на то, что я называл тебя маленьким тупым идиотом — неоднократно, хоть и небезосновательно — я всё же ценил твою помощь, даже если она приходила невовремя и не в том объёме, какой требовался. — Придурок, блин, — фыркает Морти. Рик пожимает плечами. Не то чтобы он собирался заставить мальчишку расплакаться от умиления — хотя было бы приятно. Пожалуй, он за всю свою жизнь не произносил речи проникновеннее — если не считать той, что он толкнул на свадьбе у Птица. — Что ж. Я закончил, Морти. Теперь ты. Рик поднимается, отряхивает колено. Морти качает головой, глядя на него как-то по странному грустно. А потом он делает кое-что ещё более странное: он снимает футболку. — Да-давай... давай просто сделаем это. Среди толпы проносятся восхищённые вздохи. Кожа у Морти действительно какая-то чересчур светлая, будто он полжизни сидел взаперти как кисейная барышня, а не шмонался по галактикам с бластером, и под местным сиреневым солнцем словно сияет. Розовые пупырышки сосков забавно стоят, затвердев от холода. На плечах у него веснушки и... стоп, что?! — Стой. Погоди, Морти. Тебе голову напекло? Ты же не всерьёз, — бормочет Рик, заглядывая в перепуганные карие глаза, пытаясь найти в них признаки нездорового ума. — Я не хочу умирать, — тихо говорит Морти. И смаргивает слезинку. Рик оглядывается. Все взгляды прикованы к ним, все эти прямоходящие твари, недостойные называться людьми, во главе со своим придурком-вуайеристом вождём, таращатся на них, истекая слюнями, и ждут одного: как он разложит своего родного внука прямо на их капище. Все жизни их, вместе взятые, не стоят этой единственной горькой капли, вытекшей из глаза его внука. — Я взорву вашу мерзкую языческую планетку к хуям в ту же секунду, когда закончится этот пиздец, суки. Ему и раньше-то не особо была охота лишний раз встретиться взглядом с мелким уёбком. Но сейчас... это полный пиздец. — Морти... Что он должен сказать? Что, блядь, вообще ему делать сейчас, когда его внук стоит перед ним полуголый? — Ты уверен, пёс? Морти — белый и трясущийся осиновым листком — молча кивает. Так любит жизнь, паршивец. — Если хочешь... — говорит Рик, принимая решение. Пожалуй, он готов. Пожалуй, его внук — единственный, кому бы он мог это позволить. — Если хочешь, давай ээ-то будешь ты. Несмотря на то, что я опытнее и лучше знаю, что делать. Ты, ты можешь быть, ээ, ну типа... сверху. Морти моргает раз, другой и бледнеет ещё сильнее. — Боже, нет. Он не видел мальчишку таким напуганным даже в тот момент, когда циркулярная пила останавливалась в полудюйме от его головы. Даже когда его окружали, разделяя их, и Морти оставался совершенно один среди монстров. Даже когда Рик сам, в бреду белой горячки, загонял его в угол и угрожал расправой, приставив нож к горлу. — Просто... просто трахни меня, — говорит Морти. Его голос слегка ломается на слове «трахни», и это звучит так болезненно и... и, блядь, горячо. Где-то в другой Вселенной наверняка идёт космическая война, уничтожаются миры, взрываются системы, а ему — ему нужно всего лишь выебать внука. — Ладно. Ладно, детка, как скажешь. Они таращатся друг на друга, похоже, ни один не знает, как начать. Должен ли он поцеловать Морти для начала, или это не лучшая идея для секс-свидания с внуком? Боже, он никогда ещё не чувствовал себя таким беспомощным. От мальчишки, стоящего соляным столбом, точно не приходится ждать инициативы. Рик решается — тянется рукой с намерением погладить по плечу — и Морти отпрыгивает от прикосновения, тут же заливаясь краской до кончиков ушей. Боже. За что ему это? Хотя нет, блядь, чего это он. Он заслужил. — Морти. Рик раскрывает ладони в успокаивающем жесте. — Ты, ты же сам мне сказал, что хочешь жить. Я тоже не хочу умирать — по крайней мере, так по-идиотски. Жизнь дороже... дороже пары лямов нервных клеток, которых мы лишимся из-за ээ-той кучки долбоклюев, не так ли? Мы делаем это просто чтобы остаться в живых. И раз мы делаем это не по своей воле, мы не становимся из-за этого парочкой извращенцев, так ведь? Морти кивает, краснея и отводя взгляд, переполненный мукой. — Я... я не сделаю тебе ничего плохого, ладно? Ничего, что ты не разрешишь. Не причиню тебе боли. Окей? Он говорит как можно мягче, стараясь успокоить мальчишку — ни дать ни взять педофил, старый и мерзкий, как трухлявый заплесневый пень, всё по канону. — Окей, — выдавливает Морти и обхватывает себя руками, поёживаясь. Время идёт, и в толпе начинаются утомлённые перетоптывания. Рявкнуть бы на эту мимозу, сорвать оставшуюся одежонку да закончить со всеми делами по-быстрому. Интересно, по вкусу ли местному богу секс по принуждению?.. — Нужно раздеться, Морти. Рик первый, чтобы подать пример, стягивает с себя халат и водолазку, скидывает ботинки, вставая босыми ногами на шероховатую поверхность камня. Скользнув взглядом по голому торсу своего дедушки, Морти вспыхивает. Стиснув зубы — решившись — он тянется к своему ремню, расстёгивает пряжку, тащит вниз замочек молнии. Обрадованные наконец-то покатившейся движухой, дикари одобрительно гудят. Рик обводит их ненавидящим взглядом. Ни один — ни один, блядь! — из этих уёбков не имеет права любоваться на голую задницу Морти. Он убьёт их всех. Морти, в чём мать родила, стоит перед ним, обречённо краснея и даже не пытаясь прикрыться. Рик знает, что должен перестать пялиться, но блядь... У Морти тощие ляжки, у Морти в паху завиваются первые редкие волоски, а ещё, блядь, у Морти стоит, и он не может не видеть этого. Такой сильный недоёб, что встаёт буквально от мысли о сексе? Или маленький засранец не так прост, как кажется, и в качестве грязного секретика у него милый маленький фетиш на публичный секс? Или там ещё какой секретик в виде фетиша на собственного сексуального, бесстрашного, невероятного дедушку?.. Рик не хочет думать об этом. Наличие такого фетиша могло бы показаться ему прекрасным, если бы он не был приведён в самый настоящий ужас возможностью этого. И собственным, прямо сейчас расцветающим в покамест застёгнутых брюках, стояком — ещё покрепче Мортиного. Ну, хоть с физиологическим аспектом проблем не будет. Психологией займутся потом — когда спасутся от долбаных язычников. — Наверное... наверное, будет лучше, если ты ляжешь, Морти, — говорит Рик хрипло. Морти поднимает на него взгляд — Рика передёргивает оттого, сколько в нём ужаса. Соскочит, думает Рик разочарованно — успевает возненавидеть себя за это разочарование — но Морти просто кивает, послушно опускается на каменный пол, неловко расставляет коленки — Рик на пару секунд прикрывает глаза, чтобы справиться с внезапно загрохотавшим сердцем. Морти из его фантазий совсем другой: бесстыжий, раскрепощённый. Морти из его фантазий приходил к нему в гараж без трусов, сразу же садился к нему на колени и засовывал ему в рот свой язык, елозя по его члену своей мелкой задницей. Но Морти из реальности, столь чертовски смущённый своею развратной позой и своим возбуждением, милый, алеющий скулами, кусающий губы Морти — в тысячу раз горячей. — Можешь... можешь встать на коленки... я хочу сказать, спиной ко мне, если... если не хочешь смотреть или что-то типа того... если тебе так будет легче, — говорит Рик, глядя на него сверху вниз, но Морти сразу же мотает головой. — Нет, — говорит он тем же, будто надломанным, голосом, от которого Рику крутит кишки. — Нет, я хочу так. Твою же мать. Он не мог и мечтать. — Отлично, — отрывисто говорит Рик и опускается перед ним на колени. Медленно протянув руку, кладёт ладонь на узенькое бедро. Осторожно проводит снизу вверх на пробу, внимательно следя за лицом мальчишки — тот замер испуганной птичкой, но хоть перестал шугаться — считай прогресс. Рик подмигивает мальчишке и перемещает ладонь на его тут же поджавшийся и покрывшийся мурашками живот. Толпа вокруг восхищённо вздыхает — он не обращает внимания. Морти перед ним, такой раскрасневшийся и трепещущий — весь остальной мир может уёбывать нахуй. — Скажи мне, — говорит Рик негромко, обводя пальцем Мортин сосок, а потом аккуратно нажимая на него, вызвав тем самым сдержанный, но явственно слышный «ах». — Скажи мне... делал ли ты когда-нибудь что-нибудь со своей задницей, Морти? Ну, типа... в качестве эксперимента? Помещал туда что-нибудь, например, свои пальцы? Морти молчит, хмурится, но всё же кивает, еле заметно — маленький озабоченный паршивец. — Отлич... блядь, — Рик затыкает сам себя, раздосадованный внезапно сузившимся словарным запасом. В груди горит, и трудно дышать — Морти за запертой дверью своей комнаты, раздвинувший ножки и пихающий пальцы в дырку, вашу же мать, Господи Боже. — Оо-кей, тогда... тогда, думаю, ты, ты в курсе, что мы должны начать с чего-то вроде этого, да? Морти снова согласно кивает, но сквозь марево похоти на глубине его глаз вспыхивает паника. Мелкий ссыкливый кусочек дерьма. Рик отпускает его бедро, отстраняется. — Погладь себя, Морти, — говорит он вкрадчиво. — Чт-что?.. — Покажи мне. Как ты делаешь себе приятно? Как ты трогаешь себя там, Морти? Позволь мне... научиться. Они зашли уже так далеко — но всё ещё не приблизились к тому, чего от них ждёт ебаное племя идолопоклонников во главе со своим всратым боженькой. Его самого колотит почище мальчишки — пиздец, он понятия не имеет, как их сюда занесло и как им, блядь, со всем этим справиться. Как заставить себя прикоснуться к дырке родного внука? Так блядски страшно ему не было даже в тот вечер, когда Диана приволокла его знакомить со своим папашей, и он сидел с ним за одним столом, еле дыша из-за грёбаного галстука и стараясь не ляпнуть лишнего. Всё, что им нужно — раскрепоститься. — Не знал, что ты, оказывается, играешь за обе команды, Морти, — говорит Рик насмешливо. — О, а ты, ты был уверен, что знаешь меня, Рик? — Морти глотает наживку, заводится с полоборота: хватает ногу под коленкой и высоко задирает её. Его дырка теперь хорошо видна Рику, она такая маленькая и тугая, и Рик понятия не имеет, как у него получится сделать с ней хоть что-то. Морти прикусывает губу и несколько раз проводит рукой вдоль члена, а затем, высунув язык, широко облизывает два своих пальца. Засовывает их в рот и неторопливо, обстоятельно сосёт, стремясь оставить на них побольше слюны. Рику становится плохо. Его сердце охуевает, сбоит и готово остановиться. Это самое ужасное, что случалось с ним на его переполненном разным дерьмом веку. Но он точно знает, что за один этот момент отдаст половину оставшейся жизни, если не всю. С Мортиных пальцев вовсю стекает слюна, и он наконец решает вытащить их изо рта и уделить внимание заднице. Сперва он потирает дырку снаружи, пока её края не становятся припухшими и влажно блестящими, и лишь затем забирается внутрь. Рик следит, стекленея глазами, за происходящим: Морти не заходит глубоко, лишь разрабатывая краешки, дразня их обоих. Лишь прибавив второй, не успевший обсохнуть, палец, он идёт глубже — и прикрывает глаза, рот приоткрывается в тихом вздохе. Рик не смог бы отвести взгляд даже под угрозой расстрела — и он смотрит, жадно ловя каждое движение и первые несмелые стоны, когда Морти принимается трахать себя. Толпа взрёвывает, и Рик, которому действительно удалось забыть о том, что они не одни, вздрагивает. «Трахни его, трахни его» — орут аборигены; на этот раз у него нет сомнений по поводу точности перевода. — Пошли нахуй, блядь, — шипит Рик, отбрасывая руку Морти от его задницы. Теперь его очередь. Он должен подготовить эту мелкую дырку к чему-то гораздо, гораздо большему, нежели мальчишкины тонкие пальчонки. Рик плюёт на ладонь, и Морти замирает пойманным оленёнком. Ресницы трепещут, грудь вздымается — но он не уйдёт. Теперь точно нет. Размазав слюну по пальцам, Рик стискивает Мортино бедро и забирается в его задницу, в которой после всех развлекушек Морти всё ещё так блядски тесно. В точности так, как он себе представлял. Узкие стенки сжимаются вокруг его пальцев, Морти, маленькая развратная сучка, подаётся навстречу его движениям в поисках нужного ощущения, и Рик даёт ему то, что он хочет: снова и снова проходится пальцами по простате, гладит, выводит круги, получая в награду тонкие хриплые стоны. В конце концов Морти просто хватает свои коленки, разводя ноги так широко, как только может, сдаваясь желаниям своей дырки — большего бесстыдства даже Рику трудно представить. — Грёбаное, блядь, дерьмо, Морти, — бормочет Рик, не сбавляя темпа, в котором трахает задницу внука пальцами. — Ответь мне. Как ты... как ты, блядь, вообще сумел засунуть туда те чёртовы мегасемена?.. — Я... думал о приятном, пока делал это, — отвечает Морти, обжигая взглядом из-под ресниц. Рик уничтожен. Его маленький, капризный, говняшистый внук уже тогда был таким испорченным? Или... это он его сделал таким? К чёрту. Вытащив пальцы из разработанной дырки, рывком он дёргает молнию вниз, достаёт член. — Можно мне?.. — Да, — выдыхает Морти — раскрытый, бесстыжий, жаждущий. Зовущий к себе — в себя. — Да... конечно. Блядь. — Морти, — бормочет Рик, приставляя конец к дырке своего внука. — Прости меня, Морти. Он входит — твою же мать, наконец-то — и на секунду теряет способность соображать. Это лучшая дырка в его жизни. Тугая и податливая, и то, что на другом конце тупая милая башка его внука, делает всё в сто, в тысячу раз лучше. Или хуже? Ему плевать. — Рик... давай. Трахни меня. Сколько раз он представлял себе это? Морти, просящий, умоляющий его о члене — слишком хорошо, чтобы быть правдой. Он склоняется к нему и присасывается к нежной коже на красиво изогнутой шее — всего один поцелуй украдкой, чтобы потом было ещё паршивей. Морти льнёт навстречу, выгибается, стараясь принять его глубже — так послушно, так отзывчиво. Тормоза срываются полностью — Рик хватает его за бёдра и принимается драть. По слюне не особо-то хорошо идёт, но, кажется, мальчишка не парится дискомфортом — с каждым толчком Морти испускает блядский, протяжный стон, а его глазёнки подкатываются вверх. Член, стоящий торчком, подпрыгивает в такт движениям, шлёпаясь об поджатый живот и оставляя на нём мокрые следы. Маленькая пошлая сучка. — Если бы я знал, — пыхтит Рик, с трудом держась, чтобы не сорваться в бешеный темп. — Если бы я только знал, что ты такая блядовка... Чёрт подери, Морти. Да я... да я поймал бы тебя прямо в твоей обдроченной кроватке. Я связал бы тебе твои блудливые ручонки, чтоб ты не смог даже дёрнуться... и сосал бы тебе, Морти, покуда ты не заплакал бы, как маленькая похотливая шалава... — Рик облизывается, — и только потом, возможно, я, я бы дал тебе кончить... Морти улыбается ему застенчиво, умудряясь при этом выглядеть невероятно развратно — Бог знает, как у него это выходит. Рик точно не знает. Прямо день открытий, ей-богу. — А потом, потом я забрался бы в твою дырку и хорошенько присунул бы тебе, надрал бы твою мелкую блядливую задницу. Это пиздёж. Он не посмел бы. Просто продолжал бы сходить с ума, представляя, как заставляет Морти принимать в себя его пальцы. Или хуй. Пальцем бы не притронулся, привычно летал бы сбросить напряжение в какой-нибудь космический блядушник. Но сейчас всё это происходит — все его мерзкие фантазии вдруг воплотились в жизнь. Всё реально. Пускай завтра он умрёт от тоски по тому, что каким-то образом попало ему в руки — всего на один жалкий час — чтобы, когда всё закончится, снова стать запретным. Но получи он возможность вернуть всё назад и пролететь мимо Глорба — хуй там. Он бы втопил на полную. Его грязный пиздёж достигает цели — мальчишка под ним морщится, мотает башкой и тянется к члену. — Можно мне?... Боже. Рик, можно мне?.. Маленький сладкий уёбок хочет кончить — и не смеет притронуться к себе без его разрешения. Рик с удовольствием помучил бы его, доводя до края и отпуская, заставил бы извиваться и рыдать, выпрашивать оргазм, полюбовался бы на его агонию, но... всё, что здесь происходит — не их собственный выбор. Им просто нужно закончить с этим дерьмом и выбираться отсюда. — Конечно, малыш. Он аккуратно забирает в ладонь Мортин упругий стояк, начинает дрочить. — Боже... Р-рик... — Кончи, кончи для дедушки, Морти, — Рик хрипит на грани слышимости, буквально истекая слюной, умоляя свой член продержаться ещё немного. — Ри-ик... Господи Боже, Рик!.. Морти скулит, зажмурившись, и выплёскивается себе на живот. Морти кончает от его хера в заднице и от его руки на члене, и этого достаточно, чтобы Рик окончательно сошёл с ума. Его мир идёт по пизде гигантской трещиной, когда он кончает вслед за своим внуком. — Я люблю тебя, Морти, — бормочет Рик, опустошаясь в сладко пульсирующую вокруг его члена задницу. — Я, блядь, люблю тебя, мелкий кусок дерьма. Проходит несколько секунд тишины, пока они тяжко дышат, приходят в себя, сцепившись взглядами. А потом толпа вокруг них, следившая за каждой секундой их соития, слышавшая каждый их вздох, взрывается овациями. — Ёб вашу мать, — рычит Рик, гневно озираясь, а Морти... Морти просто закрывает лицо руками и сворачивается в беспомощный жалкий клубок под ним. Рик тянется за халатом, валяющимся там, где он его бросил, мятым комком, накрывает им мальчишку. Застёгивает брюки и вскакивает на ноги. — Довольны, блядь, вы, извращенцы? Дикари вокруг ревут от восторга — Рик не сомневается, что они потрясающе провели время и надолго запомнят нынешний праздник урожая. Вождь посылает им воздушный поцелуй и, кажется, поправляет набедренную повязку — дрочил что ли, сука. Рику охота блевать. Хоть теперь-то их отпустят?.. Их отпускают — заставив вытерпеть какую-то всратую церемонию с поклонами в ноги и хвалебной песнью. Вождь толкает благодарственную речь, и кое-как переведя его бульканье-кваканье, Рик узнаёт, что такого великолепного праздника не было ни разу на его памяти. Теперь-то бог плодородия смилостивится и пошлёт им затяжной ливень, недели на две, не меньше. Вождь протягивает ему руку, и Рик с отвращением пожимает её. Морти, которому не хватило духу переодеться под настырными взглядами глорпиан, всё ещё закутанный в дедушкин халат, с потерянным видом стоит рядом, упорно глядя в сторону. Им вешают на шеи цветочные гирлянды, и Морти чихает — блядская аллергия на орхидеи. Блядский Глорб. Наконец их оставляют в покое. Аборигены уходят дальше молиться своим всратым богам, а они плетутся обратно в джунгли, туда, где оставили корабль. Рик идёт впереди, Морти бледной тенью еле тащится следом. Возле тарелки Рик оборачивается и встречает дикий взгляд абсолютно круглых глаз. — Круто... круто, что мы наконец-то съебались от этих извращенцев, да, пёс? — откашлявшись, говорит Рик, который надеется, что они могут просто сесть в корабль и уехать, сделав вид, что ничего не было. — Эм... ага, — Морти отводит глаза и забирается в корабль с видом таким же несчастным, как в тот раз, когда он пристрелил своего первого громфломита. Не зная, что ещё сказать, Рик усаживается за штурвал, достает флягу, допивает залпом, поворачивает ключ в замке. Они летят в молчании, уставившись каждый в своё окно. В надежде найти ещё бухла Рик лезет в бардачок со стороны Морти, и тот шугается от него, плечом впечатавшись в дверь. — Блядь, — шипит Рик, открывает ящик, роется, находит бутылку. Шарахает дверкой, выпрямляется, высасывает полбутылки и разворачивается к Морти. — Хуль ты дёргаешься, как подбитый громфломит, Морти? Морти, вжавшийся в угол всем телом, похож на собачонку, прижавшую уши, и Рик усилием воли смягчается. — Держи. Морти недоверчиво переводит взгляд с деда на бутылку, что тот ему протягивает, и обратно. — Пей, Морти. Решившись, Морти хватает бутылку, мгновение тупит, соображая, как к ней подступиться, и, конечно, лажает — опрокидывает её горлышком в рот, копируя движения деда. Предсказуемо закашливается, покраснев от натуги, Рик едва успевает забрать у него бутылку, спасая её от неминуемой встречи с днищем тарелки. — Вот же блин, как ты это пьёшь, — хрипит Морти, чуть отдышавшись, и Рик демонстративно показывает ему — как. Утирается рукавом, завинчивает бутылку. — Послушай-ка, пёс. Мы же вроде как договорились: всё, что... с нами там произошло — ничего не значит. Нас заставили, Морти. На бледном, как полотно, лице вспыхивают красные пятна. — Мы, мы должны просто... просто вернуться домой и забыть об этом. Будто... будто о страшном сне. Мне нужны твои... твои мозговые волны, а ты... ну, тебе тоже явно идут на пользу наши приключения, так что мы заинтересованы друг в друге и в том, чтобы наше дальнейшее сотрудничество не было осложнено всякой хернёй типа рефлексии по поводу случайного траха. Ты, ты согласен, Морти? — Да, Рик, — отвечает Морти застенчиво и переводит взгляд в окно, явно собираясь молчать всю оставшуюся дорогу — а может, и дольше, думает Рик с досадой. Меньше всего на свете он хотел, чтобы их приключения испортились. Ему нравится гонять по космосу с мелким ссыкливым куском дерьма под боком, рядом с которым так просто чувствовать себя всесильным. Ему обидно терять то немногое, что у него есть — их дружбу, их посиделки за телеком, и все те случайные прикосновения, которых теперь ему не видать из-за долбаной кучки озабоченных дикарей. И меньше всего на свете он хотел сделать этого ребёнка несчастным. — Я, я могу стереть тебе память об этом, Морти. Слова срываются с языка прежде, чем он успевает их удержать. Сколько раз он делал это по просьбе маленького засранца, не умеющего жить с грузом вины за плечами — не счесть. Но ещё чаще он делал это без всякого спросу. Схуяли сейчас-то вдруг совесть проснулась? — П-правда? Морти таращится на него явно заинтересованно, и Рик, закатив глаза, тянется к нему с намерением залезть в карман своего халата, который мелкий паршивец покамест не удосужился ему вернуть. — Твою ж мать. — А себе? Рик замирает. — Что? — Себе тоже сотрёшь? Хм. Это что-то новенькое. Мальчишке, кажется, всегда было срать, что думают о нём другие — лишь бы самому не мучаться воспоминаниями о собственных проёбах. В отличие от его дедушки, который чувствовал с точностью до наоборот. — Теоретически... теоретически это возможно, Морти, но есть технические заморочки. Нужно перезагрузить прибор, слить воспоминание и взять новую капсулу... —Ты сможешь сделать это прямо сейчас? — Дома, Морти, — Рик вздыхает. — Дома, у меня в гараже есть всё необходимое. — Тогда давай сначала вернёмся домой. Они летят домой, краем глаза Рик следит за мальчишкой, свернувшимся в клубок на своём сиденье, но больше не пытается заговорить с ним — он понятия не имеет, что ещё может сказать. Понятия не имеет, что делать с тем, что час назад случился его лучший трах за хренову жизнь. И с тем, что его маленькому озабоченному паршивцу-внуку тоже понравилось — да ещё и как. Рик давит на газ. Скорей, скорей домой. Стереть воспоминание мальчишке, а затем и себе. Забыть навсегда о шалых глазах, тёмных от похоти. О собственном имени, звучащем в каждом Мортином выдохе. О маленьких мускулах, напряжённых тугой струной под его руками. Об этой маленькой сладкой заднице, которую мальчишка так старательно раскрывал для него. Дорога домой длится вечность. Маленькая, но смертоносная бомба, которую он запускает тайком от мальчишки по программируемому маршруту прямиком на Глорб, немного — совсем чуть-чуть — примиряет его с судьбой. — Иди умойся, — велит Рик, когда они приземляются. — Переоденься и приходи в гараж, я всё настрою. — Окей, Рик, — говорит Морти послушно. Рик провожает глазом понурую фигурку. Да, он сильно нагрешил за свою долгую жизнь. Убивал пришельцев пачками, не считая их жизнь чем-то стоящим, уничтожал целые города, да что там — миры. Он был готов к тому, что после смерти его будет ждать адское пламя во всей своей огненной неотвратимости. Но он и представить не мог, что его накажут ещё при жизни. Он вертит в руках мозговыносящее устройство, которое забрал из халата прежде чем отправить Морти переодеваться. Какое удобное, гениальное изобретение — одна вспышка, и ненужное воспоминание, жужжащее в мозгу надоедливой мухой, улетит навсегда. Отличный способ — когда дело касается отдельного, случайного эпизода, за которым нет целой истории тщательно подавляемых и скрываемых от самого себя эмоций. Его взгляд падает на бластер. Мозговынос ему не поможет, он точно знает. Поможет только вышибить себе мозги. Когда Морти приходит к нему, в чистой одежде и даже причёсанный, Рик замечает небольшой засос у него на шее — тот самый. Нужно убрать следы — некоторые матери могут становиться излишне внимательными в самый неподходящий момент. Он достаёт из ящика тюбик регенерирующей мази, выдавливает немного себе на палец. — Нужно... ээ... синяк убрать, — неловко объясняет Рик, и они оба краснеют, Морти задирает голову вверх, чтобы ему намазали шею. А потом спрашивает: — Ты на самом деле хочешь забыть? От неожиданности Рик роняет тюбик, тот ускакивает под верстак, и чтобы достать его оттуда, он опускается на колени, шарит в клубах пыли, спиной чувствуя мальчишкин взгляд. — Разумеется, Морти. Мы же договорились сделать это одновременно. Наконец он находит тюбик, поднимается, не глядя на Морти, берёт с верстака мозговыносящее устройство. В конце концов, он же ничего не обещал. Кто мешает ему ещё раз поступить как хочется и оставить себе воспоминание — раз уж он не может оставить себе своего Морти? — Сейчас... я нажму на кнопку, Морти, и всё... закончится. Ты... мы всё забудем. — Ты сказал, что любишь меня. — Ээ... что? Растерявшись, он опускает уже наведённый прибор. Когда ж он, блядь, успел такое ляпнуть?.. — Ну, ты мой внук, а ещё ты мой маленький братан, Морти, конечно, я люблю тебя, — бормочет Рик, неловко пытаясь отшутиться. — Ты сказал это, пока твой член был у меня в заднице, — говорит маленький безжалостный ублюдок. Рик нервно снимается с места, в два шага пересекает гараж, останавливается возле двери. Оборачивается. Морти наблюдает за ним, вздёрнув бровь. — Блядь. Ты хочешь, хочешь сказать, что я извращенец, у которого встал на собственного внука, Морти? Он принимается мерить шагами гараж, пытаясь скрыть панику за деланным возмущением. — Да ты, ты и сам хорош, Морти. Видел бы ты себя. Весь такой стонущий, голый. «Тра-ахни меня, Ри-ик». Да я бы посмотрел на тебя, как бы ты отказался... — Это был лучший день в моей жизни, — перебивает Морти, и Рик застывает как вкопанный. — Что? О чём ты, пёс? Он подскакивает к мальчишке, щупает лоб — вроде нормальный, заглядывает в глаза — какие-то чересчур блестящие. — Тебе, тебе видно слегка крышу повредило, пёс. Нервное перенапряжение, не иначе. Долбаные глорпиане. Иди-ка поспи, а с утра поговорим, лады? Мозговынос сработает даже во сне, с закрытыми глазами — он проверял. — Я думаю о тебе постоянно, придурок, — говорит Морти серьёзно, глядя на него снизу вверх своими невозможно честными карими глазками, и он затыкается. — Я так давно... — не договорив, Морти поднимается на цыпочки и прижимается к его губам. Мягко, ласково — но так настойчиво, что в штанах вновь объявляется смотр всем частям. Сердце подпрыгивает в груди — и чёрт подери, до чего же нежна и бархатиста эта чудесная юная кожа. Охуенно. — Ээ... ну что ж, это... это всё меняет, Морти. Кажется, в своём падении в адское пекло он утащит с собой и мальчишку. Рик запирает дверь. И снова склоняется к жадным, нетерпеливо ждущим его губам. Он — последний человек на Земле (после парочки кое-кого из тех, кто придумывает налоги и не даёт легализовать марихуану), кто заслуживает счастья. Но, кажется, он счастлив.