escalator.

«Отныне мой собственный дом из-за тебя стал мне чужим, и я охотно разрушил бы его стены, если бы снаружи меня не ждала бы та же самая тюрьма, » — Марсель Жуандо

***

      Спустя кучу различного рода тестов, консультаций с психиатрами, психотерапевтами и недели, поведенные в изоляторе в европейском филиале B.S.A.A., Уинтерсов все же переселили в небольшой спокойный английский городок в часе езды от Лондона, чтобы было удобно добираться до местного штаба и лабораторий для сбора ежемесячных анализов. Организация знатно подсуетилась, чтобы снабдить жертв биотерроризма, которыми продолжали считаться Ита и Розмари, всем необходимым: документами, машиной, денежной компенсацией, страховкой и прочими формальными вещами, необходимыми для нормальной жизни.       Хотя какая жизнь может стать нормальной после того, что произошло и в Далви, и в румынской деревне? Уверенно можно сказать — никакая! Ни один человек, переживший подобное, не останется таким, каким был раньше. Но женщина пыталась. Слишком отчаянно. Кошмарное прошлое налипало на кожу, как назойливые насекомые, высасывало жизненные силы — хотелось просто смахнуть их с кожи, но воспоминания своими жалами оставляли на сознании пульсирующие болью волдыри. К тому же Рэдфилд регулярно звонил, интересуясь, как идут у них дела — он действительно волновался и до сих пор чувствовал вину за смерть Мари. Один лишь голос Криса пробуждал мерзкие воспоминания… «Прости, Ита!».       Уинтерс много времени проводила с дочерью: после событий в деревне как бы не было тяжело, выбираться из пучины отчаяния пришлось быстро. Ради Розмари. Не то, чтобы девочке угрожала опасность за последний год, но неприятное ощущение незащищенности все еще маячило на границе сознания, иногда переходя в паранойю. Мозг нередко рисовал в воображении когтистые пальцы Миранды, касающиеся дочери, черные отростки плесени, жужжание мух — женщина продолжала бояться за безопасность своей дочери, потому буквально закапывала собственные переживания, чтобы поиграть с Розой.       Девочка уже научилась складывать простые предложения, но продолжала активно бормотать на своем детском наречии. Розмари с недавних пор начала уверенно ходить по дому, держа в руках любимую обезьянку, — которую вместе с некоторыми другими вещами прислали из дома в Румынии. Без плюшевой игрушки Роза даже из дома отказывалась выходить, громко крича, если обезьянку просили оставить дома.       Лето выдалось теплым и солнечным, дома приходилось включать кондиционер. Розмари, позавтракав, играла на заднем дворе с плюшевыми игрушками, пока Ита загружала посуду в посудомоечную машину. Она могла спокойно оставить дочь, потому что задний двор был огорожен высоким кирпичным забором. Женщина планировала подняться на второй этаж, чтобы забрать ноутбук, а потом сесть на террасе и иметь возможность наблюдать за дочерью, увлечённой игрой. Но, может, так и произошло бы, если бы не раздался звонок в дверь. Уинтерс нахмурилась и направилась в холл. Она никого не ждала. Интуиция нашёптывала о приближающейся опасности, Ита взбежала по лестнице наверх, чтобы из рабочего кабинета забрать пистолет. Дома женщина хранила и дробовик, но лишь для крайних случаев. Звонок в дверь повторился. Сердце в панике застучало в груди, где скрутился странный неприятный комок от волнения. Уинтерс, вставив несколько патронов в магазин и сунув оружие в задний карман домашних штанов, сбежала вниз и осторожно приблизилась к входной двери. Видимо, незваный гость был довольно терпелив, раз позвонил и в третий раз.       Рука с протезом аккуратно ложится за ручку двери, а правая рука ложится на холодный пистолет, готовясь выхватить его в любой момент. Возможно, нормальные люди посчитали бы женщину параноиком, но она им была и поступки свои считала логичными. Дверь приоткрывается вовнутрь, чтобы Ита могла рассмотреть пришедшего и не дать тому войти в дом.       — Я думала, ты там сдохла… — ворчит голос, Уинтерс, еще сильнее хмурясь, выпрямляется, но правую руку с пистолета не убирает. На пороге стоит, скрестив руки, фигура в длинном застегнутом плаще, на ногах чёрные туфли на невысоком толстом каблуке, на голове завязан платок, как на картине Венецианова, а глаза скрыты за солнцезащитными очками. Несуразный наряд для такой погоды. Интуиция заходится в неконтролируемой истерике по неизвестным причинам, стараясь донести до разума что-то кардинально важное. Когда фигура стягивает очки и убирает их в карман, сердце замирает.       — Каролина? — выдыхает Ита, с недоумением изучая стоящую на пороге гостью.       — Я знаю, как меня зовут, спасибо, — язвит Гейзенберг, опираясь плечом в дверной косяк и пристально наблюдая за женщиной. — Вижу, ты не особо рада гостям, раз притащила с собой миленький пистолетик! — Уинтерс вновь хмурится, когда чувствует, что пистолет вылетает из кармана и со звоном опускается на небольшую тумбочку в холле. — У тебя, конечно, уютное крыльцо, но, может, мы… ну… знаешь, в дом войдем, чтобы поговорить?       — Ты думаешь, что я пущу тебя к себе?       — Надежда умирает последней, — посмеиваясь, скалится Каролина. Ита, тяжело вздохнув, все же пускает ее внутрь и не проходит на кухню, наблюдая, как бывшая владыка разматывает платок и вешает плащ на крючок. Женщине сложно признаться себе, что она скучала по этому… человеку? Те же черты лица, изрезанного белыми шрамами, те же, но слегка отросшие волосы с сединой, собранные в маленький хвостик, напоминающий воробьиный. Под плащом обычная белая рубашка и штаны с накладными карманами — вроде бы все то же самое, но при этом многое поменялось. Более человечная…       — У тебя тут уютненько! Настоящее семейное гнездышко… — тянет Гейзенберг, оценивающе осматривая интерьер кухни, куда вводит ее Ита, напрягающаяся из-за стука каблуков за спиной. Ей было тяжело поверить, что владыка вообще умеет ходить на каблуках — это стало необычным открытием, хоть и малозначимым. Женщина садится за деревянный стол, посреди которого стояла небольшая тарелка с фруктами, которые так любила Роза.       — У меня всего два вопроса… — сразу же начинает Уинтерс, скрестив руки на груди. Она чувствует уверенность внутри, хотя раньше с бывшей владыкой внутри крутился лишь страх или ненависть. А сейчас женщина на своей территории и в любой момент может вызвать солдат, но пока не хочет. Телефон лежит в другом кармане домашних штанов. — Первый… Какого черта… хотя… нет, нет, нет… Как ты выжила? — спустя несколько секунд колебания выдает женщина. — Там же был взрыв.       — Один наш любимый торговец… — недовольно скалится Каролина, садясь за стол напротив Иты. Видимо, она не сильно хочет говорить дальше, но испытующий взгляд женщины вынуждает. — О-он собрал меня по блядским кусочкам, как ебаный конструктор! Он и других собрал…. Там опять полный набор всякой швали. И сисястая сучка, и долбаная кукольница, даже болотное чмо! Ну я и съебалась поскорее, чтобы их ебальники грустные больше не видеть. Видела бы ты, как рыдал Моро, когда я сказала, что наша мамашка сдохла… Это незабываемо!       — Не матерись в моем доме, пожалуйста, — спокойным тоном говорит Уинтерс, заставляя Гейзенберг удивленно поднять брови. Ите все же интересно, как так вышло, что и другие остались живы, но сейчас суть разговора не в этом. Владыке хочется что-то съязвить ответ, но Ита опережает ее. — Вопрос номер два… Зачем ты сюда пришла?       — Я хотела найти тебя… и поговорить. Я скучала, правда.       — Что, прости? — женщина хмурится, изучая собеседницу. Протез отзывается мелкой дрожью. Каролина озадаченно сводит брови к переносице, склонив голову на бок. Она явно не ожидала такого приема. — Я-я не понимаю… Т-ты, — усмехнулась Уинтерс, пытаясь продумать, что говорить дальше. Мысли бились в каком-то хаосе, не дающем нормально мыслить. Слишком много и слишком непонятно. — О чем ты хотела поговорить? — устало спрашивает Ита, прикладывая кажущуюся такой прохладной ладонь ко лбу, горящему от напряжения.       — Ты первый человек, который оказался готов понять меня, — владыка поднялась со стула и, засунув руки в карманы штанов, подошла к окну. С кухни вид из окон был несколько скуден: обычная бетонная дорога и соседские дома напротив. Иногда тишину небольшого городка нарушали громко гудящие машины, проезжающие мимо, или щебечущие на деревьях птицы или шепот ветра, чудящего среди листьев. Ита молчит, ожидая продолжения. Зная разговорчивость Каролины, женщина была уверена, что это не может быть всё. — Но знаешь… Я ведь тебе не говорила, что у тебя интересное тело? Ну вот, теперь скажу — Уинтерс, у тебя очень интересное и занятное тело!       — Ты несёшь какой-то бред, — закрывает лицо руками женщина, устало вздыхая. Этот бессмысленный разговор выматывает. Хочется поскорее выйти на задний двор и работать, наблюдая за дочерью. Ита просто молилась, чтобы Роза не зашла на кухню и не увидела владыку. Девочка, должно быть, слышала звонок в дверь, но, похоже, игрушки были интереснее, чем мамины гости.       — Да почему же бред?! — резко развернулась к ней Гейзенберг, вскидывая брови. — Ты хочешь мне сказать, что каждый нормальный грёбаный человек может излечить себя водичкой или может себе отхераченную руку присобачить на место?! Сдохну, но не поверю!       — Я тебя просила не ругаться, — спокойно ответила Уинтерс, поднимая глаза на Каролину, пробормотавшую «да поняла я» в ответ. Усталость затапливает разум, но мысли текут медленно, хоть и сумбурно. Видимо, отсутствие чашки кофе с утра так сказывается. Сколько сейчас время? Ита переводит взгляд на часы на стене — десять утра. «И нахера она припёрлась? Что она вообще забыла тут?» — ругается про себя женщина.       — Так вернёмся к нашему разговору… — Гейзенберг возвращается за стол, складывая руки перед собой. — П-понимаешь, столь мощными регенеративными способностями обладают симбиотические ассоциации мегамицелия с поглощённым геномом человека или иного живого организма… А учитывая что ты была ещё и в Далви… Мы приходим к выводу, что ты тоже являешься микоризным образованием, как и я, — разводит руками Каролина, ища проблески понимания во взгляде Уинтерс. Женщина прекрасно понимает, что пытается донести до нее владыка, но с другой стороны ее слова кажутся таким бредом, что даже смеяться хочется. — Тогда, в деревне меня сразу это заинтересовало… Но, видишь, возможности не было: ты была нужна мне, хотя я могла тебя убить и исследовать, потому что ты потрясающий экземпляр! Мы можем проверить сейчас это на практике, ради подтверждения моей гипотезы…       — Гейзенберг, — перебивает ее Ита, называя по фамилии. Терпение постепенно подходит к концу, но внутри мерзкое ощущение неправильности своих слов. С одной стороны Уинтерс хотелось пережить все прошлое и вычленить из него всю возможную пользу, а с другой — хотелось просто забыть о ней, вновь стать тем самым человеком из массы населения. — Я не хочу иметь ничего общего с тем, что произошло, понимаешь? Даже если ты права, это ничего не меняет. Я просто хочу жить нормальной жизнью!       — Я хочу того же, чего и ты, — вновь встает из-за стола Каролина и осторожно приближается к женщине. Почему-то Ите не нравится интонация владыки. Что-то в ней подозрительное. Дежавю? В голову даже закрадывается мысль, что Миранда выжила и сейчас стоит перед ней, изображая Гейзенберг, упорно вглядывающуюся в глаза женщины. Но женщине была уверена, что перед ней именно четвертая владыка — в серый глазах плескался живой огонь, когда же в глазах Матери ничего кроме холода и безразличия к чужим судьбам не было. — Встань, — звучит приказ, не принимающий возражений и неповиновения. Уинтерс не нравилось, когда ей пытались командовать, но все же встает, хмурясь. Ита не знала, что задумала Каролина, потому было слегка страшно. Гейзенберг о чем-то напряженно думает, разруливает внутренний конфликт, оценивающе рассматривая женщину.       Владыка резко притягивает Уинтерс, дабы обнять. Ее руки холодные, впрочем, как и она сама. Пять секунд Ита стоит, пытаясь понять, что происходит, а затем обнимает Гейзенберг в ответ, как самого нежного, как самого близкого друга, и уж тут все впечатления, мысли разом накрывают ее, как цунами; она чуть не заплакала, прижавшись к холодному телу, жадно втягивая носом пленительный запах металла и табака, — их пытались перебить не вписывающимся легким ароматом с пряными цветочными и фруктовыми нотами, — ощущая бегающие по коже мурашки из-за слабеньких электрических разрядов.       — Я тогда, правда, думала, что ты умерла, — бормочет женщина, сжимая ткань рубашки на спине Каролины. Она действительно скучала. Ита не могла забыть, как долго она рыдала в одиночестве из-за того, что позволила Гейзенберг добровольно умереть. Они были знакомы два дня, но отпускать ее для Уинтерс было, как оторвать от сердца что-то новое, но столь важное, словно было там всегда. Женщина чувствует себя героем романтической драмы, где возлюбленные наконец-то встречаются после долгой разлуки — но они не любовники или что-то подобное. Ита и сама не знала, как охарактеризовать их взаимоотношения.       — Ишь как быстро кнут на пряник меняешь!       — Заткнись, — ворчит в ответ женщина. Слова она сейчас слышать не хочет, да и не хочет разбираться в своих нынешних чувствах, хотя стоило бы.       — Ты самый интересный человек, которого я встречала за жизнь. Тебя невозможно понять сразу… Мне нравятся сложные загадки, но, признаю, разгадывать тебя жалко, — тихо хохотнула Гейзенберг, не спеша отстраняться. Ита чувствовала, как быстро стучит сердце не только в ее груди, но и Каду владыки заходится в бешеном ритме. Было хорошо и уютно. Однако мозг, пораженный паранойей, продолжал твердить, что объятия с монстром ни к чему хорошему не приведут. Видимо, теперь настала очередь Каролины привыкать к переменам настроения Уинтерс, но Гейзенберг находила их крайне занимательными, даже забавными.       — Мне нужно проверить Розу, — Ита все же находит причину отстраниться, опуская лицо, чувствуя, как краснеет. Без вопросов, судьба и безопасность Розмари намного важнее, но расцеплять «холодные» объятия не хочется. Каролина лишь усмехается, довольна подобной реакцией собеседницы. Может, для нее это такая же игра, как и тогда в деревне? Уинтерс, проведя рукой по волосам, направляется к двери, ведущей в задний двор, но все же чувствует напряжение, слыша стук каблуков. Звук раздражает, как и аромат духов.       Скрипит дверь, женщина выходит на деревянную террасу и на ее губах появляется ласковая улыбка, сердце стучит ровно, знаменуя успокоение. На деревянной лестнице стоит черный радиоприемник, из него доносятся негромкие детские песни с Fun Kids; Роза в легкой белой футболочке и джинсовых шортиках, весело бормоча под нос, босиком сидит на расстеленной светлой простыне, рядом с ней стоит красный ящик с игрушками. Девочка, услышав скрип двери, сразу поворачивается, чтобы улыбнуться маме, но, как только на террасу выходит Гейзенберг, подрывается и бежит к Ите, чтобы обнять ее за ногу и спрятаться от взгляда серых глаз незнакомой женщины.       — Она похожа на тебя, — произносит владыка, когда Уинтерс наклоняется к дочери и успокаивающе гладит ее по светловолосой голове. Спустя время Розмари, прижимая к себе обезьянку, все же отпускает ногу мамы и делает осторожный шаг в сторону незнакомки, изучая. Каролина с интересом смотрит в ответ и, максимально ласково улыбнувшись, присаживается на корточки перед идущей к ней девочкой. Ита видит, что Гейзенберг слегка волнуется: протез вибрирует в ответ на чувства владыки. Каролина никогда не контактировала с маленькими детьми, для нее это было в новинку. Не чувствуя опасности, Роза протягивает обезьянку владыке, скромно улыбаясь. — Очень милая обезьянка, маленькая Розмари, — Каролина поднимает взгляд на Уинтерс и обращается, скорее к женщине, чем к девочке. — Такая же бесстрашная, как твоя мама.       Ита с умилением наблюдает за этой сценой, протез продолжает дрожать, но не так сильно, как раньше. Хороший знак. Гейзенберг медленно, чтобы не напугать девочку, поднялась на ноги и по привычке убрала руки в карманы. В последний раз посмотрев на нового человека, девочка прижимает обезьянку к себе и топает к ящику с игрушками.       — Такая самостоятельная, — нежно улыбается Уинтерс, сцепляя руки перед собой. Приятно видеть, что ребенок не испугался и смог установить хотя бы первичный контакт с гостем, которые не появлялись в доме с момента переезда. Роза быстро научилась ходить, подниматься и спускаться по лестнице, таскать понравившиеся игрушки — в общем, уже росла самодостаточной, правда, застенчивой в плане общения.       — Мне все еще трудно поверить, что люди готовы жертвовать собой ради своих родственников, — признается владыка, останавливая взгляд на Ите. Уинтерс хмурится и с непониманием смотрит в ответ. Беседа с резких вопросов перетекла в такие откровения. — Для тебя, похоже, семья на первом месте…       — Ты права, — кивает женщина. — Я сделаю все, лишь бы дорогие мне люди были в безопасности, — Для Иты семья всегда была на первом месте: она всегда готова броситься в самое пекло, если это прямым образом поможет в защите кого-то дорогого ей. — Я не позволю кому-либо навредить им.       — В порошок всех сотрешь, если посмеют? — подначивает ее владыка, легонько пихая в плечо.       — Сотру, — твердо отзывается Уинтерс, наблюдая за играющей дочерью. Поговорить больше особо не о чем. Ну а если Гейзенберг вновь заведет шарманку про то, что Ита является таким же плесневелым порождением, то женщина заведет ее в дом и даже не побрезгует дать пощечины. Она ясно выразилась насчет своих намерений относительно этого вопроса и требовала, чтобы с ее мнением считались. Иногда проще было бы согласиться с упертым человеком, если бы Уинтерс не была сама такой упертой. — Кофе? — широко улыбается Ита и заходит в дом.       — Спасибо, но мне придется вас покинуть, милые дамы, — произносит Каролина, заходя за женщиной в дом. Уинтерс резко поворачивается к ней, уголки губ опущены. Смотрит внимательно, требует объяснений. Владыка чувствует, как Каду сжимается от легкого укола вины, но ей нужно ехать. — У меня поезд до Пула через тридцать минут.       — Хорошо, — понимающе кивает женщина и смотрит на часы. Десять тридцать две. Всего полчаса… Гейзенберг осторожно обходит Иту и идет в холл, чтобы замотать на голове платок и накинуть на плечи плащ. Уинтерс рефлекторно следует за ней, заламывая пальцы и ощущая дрожь протеза. — Тебе не жарко? — интересуется она, наблюдая за сборами владыки.       — Волнуешься что ли? Это не к чему, — смеется в ответ Каролина и надевает привычные круглые солнцезащитные очки. — Я вообще думала, что ты меня даже на порог дома не пустишь!       — В следующий раз не пущу, — язвит женщина, посмеиваясь. Ей нравятся эти мелкие словесные перепалки. С владыкой интересно переговариваться и при этом оказываться безнаказанной. Гейзенберг самостоятельно открывает входную дверь и выходит на крыльцо, выуживая из кармана портсигар и зажигалку. Расставаться не хочется. Хотя они друг другу ничем не обязаны! — Т-ты еще приедешь? — кажется, вопрос опять ставит Каролину в тупик.       — Если обстоятельства сложатся удачно, то возможно… ничего обещать не буду, — спустя некоторое время уклончиво отвечает владыка, делая глубокие затяжки и задумчиво выдыхая клубы табачного дыма.       — А телефон-то у тебя есть хотя бы? — с надеждой спрашивает женщина. Иту радовало то, что Гейзенберг оказалась живой, но потерять ее вновь она бы себе не позволила. Зажав сигарету зубами, владыка выуживает из кармана плаща небольшой кнопочный телефон, она еще сама не до конца понимала, как таким пользоваться; в деревне были только дисковые телефоны, а новая штуковина вызывала подозрения. «Супер, » — радостно думает Уинтерс: они могли бы таким образом поддерживать связь. Ушло несколько минут, чтобы обменяться номерами, поскольку женщине пришлось еще раз объяснить Каролине, как добавлять номер в контакты. Ита хорошо разбиралась в современных компьютерах и телефонах, но с кнопочными «кирпичиками» у нее возникали проблемы.       — Ну что же… — Гейзенберг убирает небольшой телефон в карман плаща, делая глубокую затяжку. И развернувшись на невысоких каблуках, она поспешила покинуть крыльцо и крикнула женщине, провожающей ее взглядом, на прощание. — Покеда, Уинтерс!       — До встречи, — коротко выдыхает Ита и, когда фигура в плаще скрывается на повороте, закрывает дверь и прислоняется к ней, тяжело дыша. Мысли затапливают сознание, а воздуха не хватает, но сердце бьется быстро не от страха, скорее от радости. Похоже, Луизиана и Румыния слегка изменили реакции женщины на некоторые факторы. Почему радость ощущается как страх? А страх так и остается парализующим?       Но все же теперь Уинтерс чувствует себя не бесконечно одинокой. Да, у нее была Роза, а Крис регулярно звонил, но чего-то тогда не хватало. И это что-то преследовало, всегда находилось на фоне и давило на разум. Но на полчаса подобные ощущения отступили, словно сгинули где-то в пучине пережитых ужасов, коих было слишком уж много. Свобода от фоновых переживаний окрыляла, однако требовала постоянного уровня. Может ли Ита назвать себя наркоманкой? И да, и нет. Но ее наркотиком было не психотропное вещество, а человек, даже монстр, то резко возникающий в ее жизни, то исчезающий с желанием добровольной смерти.       А Уинтерс поспешила принять это, потому что иногда борьба оказывается ненужной!