The Girl and the Ferret/ История о Девушке и Хорьке

Гермиона проснулась от нежного прикосновения меха к ее щеке, когда горностай выскользнул из постели. Он снова уходил, и, хотя ей следовало этого ожидать, глухая тоска все равно вернулась и сдавила грудь. Гермиона наблюдала полуприкрытыми глазами, как он пересек комнату, бесшумной белой полоской направляясь к двери. Он остановился и оглянулся на нее, прежде чем исчезнуть в коридоре. Гермиона перевернулась на другой бок, натянув одеяло до подбородка. К утру она пришла в себя и, прежде чем уйти на работу, закрыла окно в гостиной. При свете дня стало очевидно, что возлагать свое эмоциональное благополучие на случайно забредшего зверька было глупо. В его появлении не было никакого глубокого смысла, как не было и ничего особенного или знакового в его выборе. Просто шел дождь, и ее окно было открытым. Он не выбрал ее. Гермиона являлась рациональным человеком и осознавала, что необходимо было перестать очеловечивать хорька. Она прошла три квартала до книжного магазина, отметилась в офисе и начала сортировать коробки. Сложившаяся ситуация определенно показывала, что ей была необходима хоть какая-то компания, поэтому она заведет себе кота. Она заведет кота, будет держать окно закрытым, и всё это будет ничем не хуже хорька. Нет, так будет даже лучше, потому что кот не уйдет. Довольная тем, что снова ведет себя адекватно, она приняла решение перестать думать о горностаях, хорьках и маленьких диких зверьках, появляющихся у её окна ночью. Гермиона поискала ближайший приют и решила пойти туда в обед. Она поговорила об этом с начальником и сделала пометку в своем ежедневнике. Но когда часы пробили 10 утра, известив о перерыве на утренний чай, она в панике бросилась домой и распахнула окно. Она не завела кота.

*****

Сражаясь на войне, человек учится подавлять такие эмоции, как тревога и страх. Это всего лишь вопрос сосредоточенности: мозг способен удерживать в активном внимании только небольшое количество информации, и поэтому нужно заполнять этот резервуар чем-то другим. Сегодня это были системы каталогизации и инвентаризации. А ее тело отвлекалось на раскладывание книг по полкам и распаковку коробок. Играла музыка, и тексты песен также держали ее разум напряженно сосредоточенным. Когда наступала ее очередь выходить в зал, Гермиона надевала эмоциональную маску и улыбалась покупателям. А в перерывах, когда ее разум танцевал на грани между надеждой и ощущением брошенности, а также другими заработанными тяжкими событиями страхами, она открывала книгу и читала. Чего она еще не делала, так это не позволяла себе думать о своей пустой квартире, или об открытом окне, или о возможности того, что мягкий белый горностай может ждать или не ждать ее на диване. Слабый дождь капал на нее во время медленной прогулки в сторону дома, размывая городские огни в теплое сияние. Гермиона не стала открывать зонтик, вместо этого позволив влаге скользить по щекам, пока вокруг сгущалась ночь, а тени кружили у ее ног. Войдя в свой отделанный травертином холл, Гермиона уронила сумку на пол. Длинный шерстяной кардиган с мокрым шлепком соскользнул на плитку. Волосы влажными локонами свисали до талии, и какая-то часть ее осознавала, что она продрогла, но ее тело отказывалось дрожать. Это была грубая, но эффективная тактика, — подавлять сигналы физического тела, чтобы контролировать разум. Гермиона проскользнула в ванную, не заглянув в гостиную, и разделась донага, пока набирала ванну обжигающей горячей водой. Некоторое время спустя, когда вода остыла, и Гермиона больше не могла игнорировать течение времени, она вылезла из ванны. Переодевшись в легинсы и кардиган до колен и вытирая полотенцем волосы, она прошлепала на кухню. Несмотря на внутреннее обещание ни на что не надеяться, она бросила взгляд на диван, который, конечно же, оказался пуст. Она усмехнулась, потянувшись за чайником, и вдруг заметила его, сидящего прямо за ее открытым окном — гладкую белую полоску с двумя черными глазками, наблюдающими за ней в тишине. — Ты здесь, — выдохнула Гермиона, и, прежде чем она смогла подавить улыбку, та вырвалась на свободу. Что-то вроде веселья, надежды и счастья забило ключом внутри нее, заполняя словно высеченную дыру в груди. Гермиона бросилась к окну, протянув ему руку, и он вытянул шею и коснулся кончика ее пальца своим прохладным носом. Его глаза были темными и яркими одновременно. — Мне нужно придумать тебе имя, — размышляла она позже, после того, как заказала карри и накормила его с руки крошечными кусочками баранины. Гермиона накручивала его хвост на палец, откинувшись на пуховые подушки дивана. — Не могу же я продолжать называть тебя «Мой маленький принц», не так ли? — она улыбнулась, когда он согласно ткнулся носом в ее живот, и, не в силах удержаться, наклонилась и поцеловала его в макушку. — А как насчет… — она на мгновение задумалась. — …Фрэнсиса? Его уши дернулись, и она рассмеялась. — Эй, ничего подобного. Фрэнсис Кроуфорд из Лаймонда, граф де Севиньи — мой любимый персонаж, так что это должно быть для тебя большой честью. Даже есть определенное сходство: белокурый и красивый, ты опаснее, чем выглядишь. И ты достаточно самолюбивый, так как потребовал, чтобы я вымыла твои грязные лапки. Хотя, если ты имеешь что-то против эрудированных аристократов 16-го века, мы всегда можем назвать тебя «Лапшой». Длинный, гибкий и частенько мокрый. Он вскинул голову, и она не смогла сдержать взрыв смеха, когда увидела оскорбленное выражение его маленькой мордочки. — О Мерлин, иногда я могу поклясться, что ты меня понимаешь. Она почесала его живот, пока он снова не расслабился, и наклонилась, чтобы покрыть поцелуями его длинную шею. — Фрэнсис тоже был потерян и одинок. Никто не знал об этом, потому что как можно впустить внутрь себя людей, когда тебе так больно? — она печально рассмеялась. — Я сейчас проецирую свои чувства на него, не так ли? Гермиона прижала зверька к груди, поднявшись с дивана, и подошла к большому книжному шкафу у противоположной стены, где вытащила свою любимую книгу с загнутыми уголками страниц и комментариями. — Я почитаю ее тебе, — заявила Гермиона, садясь обратно на подушки. Он выбрался из ее объятий, и ее сердце екнуло. Но он лишь развернулся, чтобы скользнуть своим длинным телом вверх по обнаженной коже ее груди, зарываясь в кудри и положив голову на изгиб ее шеи. Удовлетворение, словно вуаль, вновь окутало ее, когда Гермиона поняла, что он останется. Она погладила его мех, призывая себя не привыкать к этому, и открыла книгу наугад, начав читать первый выделенный отрывок.

*****

Той ночью Драко ушел до того, как она легла спать. Он чувствовал себя так, словно проглотил гребаное зелье эйфории и все еще был под кайфом. Гермиона весь вечер не переставала гладить его, и это было одновременно пьяняще и пугающе. Боже, если бы она когда-нибудь узнала, кто он на самом деле… Драко не сомневался, что даже камеры Азкабана будет не достаточно, дабы удержать ее от того, чтобы освежевать его. Когда Гермиона отложила книгу, в его сознании уже разыгралось достаточное чувство вины, чтобы соскользнуть с ее колен, а не присоединиться к ней в постели. Это было ужасно, но Драко надеялся, что она даст ему повод остаться. Подойдя к окну и запрыгнув на стол, он остановился, чтобы оглянуться. Драко знал, что одно мановение ее пальца, и он снова вернется в ее объятия, и к черту сознательность. Он прекрасно понимал, что в этот момент откликнулся бы на самые унизительные ласковые выражения и позволил бы ей сделать все, что угодно, если бы это означало снова ощутить ее руки на своей шерстке и уберечь ее от пустого остекленевшего взгляда, который иногда появлялся в ее глазах. Однако Гермиона только наблюдала за ним с дивана, пока Драко не развернулся и не исчез в ночи.

*****

Потребовалось пять дней его постоянного появления у ее окна, чтобы тревога Гермионы утихла. Она начала ждать его. Впервые стала предвкушать возвращение домой с работы. Гермиона не знала, было ли это глупой доверчивостью или глупой бдительностью. Глупой доверчивостью, — решила она в четверг, наполняя полки книгами: он был животным, на которого она проецировала свою эмоциональную незащищенность. Рационально она должна была смириться с тем, что рано или поздно он не вернется. Но после того, как книжный магазин закрылся, и она вернулась домой, спокойные черные глазки снова появились в ее открытом окне, ожидая приглашения, прежде чем войти… И стало намного труднее оставаться рациональной. Он напоминал ей кота: он любил, когда к нему прикасались, а его гладкое тело скользило по ее обнаженной коже, как будто он жаждал тепла. И он лежал, безвольно обмякнув и растянувшись у нее на коленях. И довольствуясь тем, что позволял ей часами играть с его крошечными лапками и зарываться пальцами в шелковистый декаданс его меха. Гермиона читала вслух, и он извивался в ее объятиях, если она замолкала, вглядываясь в страницы книги, будто хотел знать, что может отвлечь ее внимание от него. Он уходил каждую ночь, раз за разом. А после этого она лежала в постели и смотрела на тени, уговаривая себя не привыкать к нему. Не ждать. Говорила себе, что она была наивной. Что на хорька нельзя было положиться. На хорька! Однажды он больше не появится, и она никогда не узнает, просто ли она ему надоела, или он умер. Это снова будет как с Глотиком. Как с Колином, Лавандой, Фредом и Анджелиной, и со всеми теми, кого она убила. Или с теми, кто говорил, что ее слишком много, кто ушел, потому что она была слишком раздраженной, или слишком грустной, или слишком тихой, или слишком громкой. В конце концов, не имело значения, что он был всего лишь хорьком. Гермиона пообещала себе, что больше не будет привязываться. Была причина, по которой она жила в маггловском Лондоне, почему она работала в книжном магазине, почему ее палочка была засунута в заднюю часть шкафа, и Гермиона не прикасалась к ней почти год. Она как будто склеила себя с помощью клейкой ленты. Гермиона снова и снова получала урок, что привязаться к кому-то — это словно дать кому-то в руки ножницы и попросить начать ее резать.

*****

Драко проснулся в пятницу поздно. Солнечные лучи падали на изножье его кровати, проникая через высокое окно. Он перекатился на спину, прижав основание ладоней к глазницам, и провел несколько часов в терзаниях. Время тянулось словно липкая патока. Драко барабанил по клавишам симфонии Бетховена до тех пор, пока сухожилия на руках не заболели, он сжег брускетту, он бегал спринтом по окруженному стеной саду коттеджа, пока не почувствовал жжение в бедрах. А затем лег на теплые камни мощеного внутреннего дворика и наблюдал за плывущими облаками. Наконец наступил вечер. Когда Драко подошел к её окну и остановился, прежде чем проявить себя, он увидел, что она что-то писала. И позволил себе немного понаблюдать за Гермионой Грейнджер в естественном для нее состоянии. Ее кудри были растрепаны и каскадом падали на плечи, скрывая большую часть лица. Он видел, как ее рука яростно строчила нечто в своём в блокноте, и что-то всколыхнулось у него в груди. Что-то очень похожее на счастье. Ее исследования, а также все книги и статьи о первой и второй волшебных войнах оставались нетронутыми с его первого визита в тот дождливый вечер. Но теперь они лежали открытыми на столе, маленькие клочки бумаги прорастали между страницами, словно она выращивала закладки. Несколько раз до этого она немного бессвязно говорила о своем проекте — книге, которую писала о взлете и падении Волдеморта. Гермиона была раздосадована, когда впервые упомянула об этом, так как чувствовала вину за отсутствие прогресса. Она была близка к тому, чтобы сдаться, но, судя по хронологии заметок на белых листах и газетных вырезках, которые были прикреплены к стене и разложены по комнате почти до дальнего окна, казалось, что ее энтузиазм вернулся. Драко скользнул обратно в тень, намереваясь вернуться позже. Или, возможно, он будет сидеть здесь и подсматривать за ней, потому что, помоги ему Мерлин, он не видел ее такой со школы. И он уже нарушил всевозможные границы, так почему бы не нарушить еще одну? Но она, должно быть, уловила его движение, потому что подняла глаза, подперев щеку рукой. И он впервые увидел ее лицо — нахмуренные брови, полная нижняя губа, закушенная между зубами, глубокие мысли в ее темных глазах. Все это длилось всего мгновение, пока Гермиона не заметила его, и Драко мог лишь восхититься, как от восторга изменилось выражение ее лица. Ее глаза превратились в полумесяцы и словно зажглись изнутри, ее губы расцвели теплой и яркой улыбкой. Драко понял, что перед этой улыбкой он таял словно воск. И когда она протянула руку одновременно в знак приветствия и приглашения, он шел к ней так, словно она вонзила крючок ему в живот и тянула к себе. — Мой маленький принц, — сказала она, улыбаясь, и усадила его к себе на колени, вернувшись за стол. — Ты не возражаешь, если я немного попишу, прежде чем мы продолжим читать нашу книгу? Я все еще полна решимости убедить тебя в достоинствах Фрэнсиса Кроуфорда, рыцаря моего сердца. Но сегодня я почувствовала такое вдохновение, что хочу законспектировать эти мысли, пока они не забылись. Ладно? Гермиона посмотрела на него сверху вниз, словно ожидая ответа. Драко обожал это в ней — что с ней он мог почти забыть о своем пребывании в теле хорька. Случайная мысль промелькнула в его голове, когда он прижался к Гермионе. Больше образ, чем слова. О том, чтобы быть самим собой, появиться у ее входной двери как человек, постучать… и даже быть награжденным этой улыбкой, будучи Драко Малфоем. Это было тем, чего у него никогда не могло бы быть. Но на мгновение, на этот краткий, с трудом уловимый миг, когда время и реальность казались всего лишь образами, Драко позволил себе помечтать.