мышки под ковром

синее-синее море было со мною, мам. я то нырял в пучину, то по течению плыл. мама, я был дельфином, нужным кому-то был от: в. ток, любовная лирика, 03.10.2013 02:25

феликс пахнет шампунем с заснеженным мыльным морем. он любит рождественские песни, жуëт мятные жвачки в декабре, запивает их водой – обязательно прохладной, – носит с собой ртутный градусник, а сейчас прижимает руку к дереву, прилепляя к нему снежок, и смеётся: — смотри, получилась мышка. с веток слетают птицы. снежок-мышь тоскливо отрывается от коры и падает вниз. — больше на кролика похоже. размазанного, — ворчит хëнджин. он поднимает снежного питомца (вместе с настроением феликса), заново его комкает, спасая форму, и придавливает обратно. — другое дело. теперь енот. нет, реально мышь. — красиво. спасибо, что спас еë. смотри-смотри, на ней осталась пряжа с твоей варежки! у неё теперь будто спинка линяет. кстати, классные варежки. — ты их вязал. — я их вязал, — феликс сияет бледно-розовым носом. — на пяти спицах, между прочим. и всё в лучших условиях проверено: пряжа не линяет. если тебе интересно, то я намочил нитку и прогладил её утюгом на своей белой рубашке. следов не осталось. — откуда ты всё это знаешь? — я ходил на курсы. — на курсы кондитера, — подсказывает память хëнджина. феликс снова во всеуслышание смеётся. — и всё же мышка будто линяющая. в лоб хëнджина прилетает чистый снежок. — пойдём есть пломбирное мороженое, — паникует феликс, когда видит масштаб ответного оружия, — не бросай, я без шапки! хëнджин забрасывает его снегом и валит вниз, целуя в морозные щёки. рот наполняется богатейшей палитрой одного вкуса: льда. феликс очень холодный – и очень хочет пломбир. — пойдём, — вздыхает хëнджин, помогая встать. — интересно, остальные уже проснулись? — наверное. будет странно, если что-нибудь со стола останется. они же все сто процентов голодные. феликс волшебным образом достаëт медовые хлебцы — последние уцелевшие сладости. счастливый хруст крошится под ноги. в новогоднюю ночь пиром и фейерверками дирижировал бан чан. бан чан, собственно, первым и отрубился. наверняка проснётся голодным, с желанием не выкурить, а сожрать сигареты. он даже рёбра и скорлупу обглодает. чанбин без конца жëг сначала бенгальские огни, затем просто спички. его вырубило вторым. а остальных раскидало как попало. чонин уснул под утро, сынмин до победного разговаривал с полудохлым минхо. джисон орал песни с феликсом, хëнджином и собаками. — купим им таблеток? — и ваты. кто-то говорил, что у него утром пойдёт кровь из носа. они переглядываются и мельком улыбаются. в полночь съев сахарную галактику, псалом, глазунью и каштановый тасик, феликс стал чудом – для хëнджина. таким и остаётся. — вернулись, — отмечает сынмин, бесцеремонно заглядывая в пакет. из носа торчит красный ватный диск. — не шумите, мне надо умыться. потом вместе похлопаем кастрюлями над джисоном. квартира пока что тихая. в деревянную подставку для аромапалочек падает пепел. подоконник весь размазан: тушью, чайной и кофейной пятнистостью, засохшими бутонами, которые развалились надвое. розарий висит на цветке. стучит по вазочке на январских ветрах. в комнате низкая температура. бан чан и чанбин сидят в халатах и смотрят в одну точку. минхо мешает кофе. сублимированный и горький, чтобы никто другой его не украл. бан чан отрывается от точки и смотрит вперёд. — утро, — весело улыбается ему хëнджин. — доброе-доброе, — добавляет феликс. — вы курить? нет? пошлите курить. — балкон не открывается. — тогда я в окошко, — бан чан спешно крутит ручку. — вы типа не видели. — хорошо выглядите, — негодует минхо, особенно старательно задевая ложкой каждый край кружки. чанбина передëргивает, но он стойко терпит. шевельнëтся – умрëт. — это даже как-то оскорбительно. — мы ещё и хорошо всё помним. в лоб хëнджина прилетает горячая ложка. — я не пил так с восемнадцати, — откуда-то выползает чонин в пелерине. — тебе семнадцать, — тупит бан чан. — стоп. стоп. это я уже такой старый? — я с тобой, бро, — тянет чанбин, отваживаясь поднять руку и отбить кулак. — е-е-е. ух, тошнит. открой окно пошире. вы купили таблеток? герои, е-е-е. феликс исчезает и возвращается с подносом, на котором чашки пломбира. чонин достаёт откуда-то пиво. на него синхронно пялятся – как на монстра. знали бы они размер болта, который он забивает на эти взгляды, то не тратили бы своë время. — а где джисон? все прислушиваются. там, среди бутылок, в самых разномастных пачках, заваленный куртками и вросший в ковëр джисон уютно спит. бан чан откидывает окурок и каким-то образом оказывается рядом. минхо заваливается на пуховик, сынмин – на минхо. — не трогать меня, — приказывает чанбин, но его всё равно тянут в горку пуха, перьев и сердец. — вы жестокие. — героизм строится на крови, — ехидно улыбается феликс. они ногами расталкивают джисона. тот просыпается очень, очень обескураженной ведьмой, что-то бормочет, укрывается многоцветным пледом и молит: — давайте сварим суп. с ним начинают жутко спорить. а феликс смотрит в потолок, ест пломбир с мандаринами и думает, что лежит на брюхе времени. мягком, детском времени. все рядом. все здесь. все светят, задевают друг друга, трут узоры на ковре (а ковёр жжëт узорами их кожу) и ловят сверкание. всё хорошо.