No tenderness

Ей нравилось видеть его беззащитным, вот в чем соль. Джинкс провела ладонью, — такой маленькой по сравнению с его рукой, а ведь они объективно были тоже не большими, — по кляпу в его рту, и Силко замычал. Она могла бы составить энциклопедию этих звуков, разобрать оттенки и вложенные смыслы, но зачем? Джинкс даже не пыталась понять, чего он там хотел. Понимание неизбежно вызывало сочувствие. Сочувствие — последнее, чего бы ей хотелось в таком сексе. Еще ей нравилось видеть его связанным, с руками, прижатыми к бокам, с расставленными коленями. Джинкс приходилось себя контролировать, чтобы не смотреть исключительно в глаза — они выражали столько неподдельных эмоций, что заводило, в первую очередь, это, а не поза, не вседозволенность, которую он ей дарил (она брала ее силой!), не исключительное доверие (она его заслужила!), в конце концов, не его собственное возбуждение (она бы довела его из принципа!). Им не требовались пафосные слова. Этот вербальный мусор становился лишним, когда они оставались друг с другом наедине. Джинкс не спрашивала дурацких «хочешь?», потому что знала его лучше, чем кто-либо еще, и желания Силко, как ей думалось, были для нее раскрытой на откровенных подробностях книгой. А он, в свою очередь, не превращал их игру в пошлость и фарс — не звал «госпожой», ну какая из нее госпожа? Она однажды предложила ему что-то такое, и Силко так закатил глаза, что Джинкс показалось — больше не выкатит. Она мотнула головой, возвращаясь в реальность — в ту, где перед ней сидел горячейший правитель нижнего города, голый, беззащитный, ожидающий. Джинкс провела языком по шраму от левого глаза до губы, но не дала себя поцеловать — сразу отстранилась. Без макияжа он нравился ей больше. Силко мог сколько угодно рассказывать о своей якобы монструозной внешности, но для нее эти отметины, следы и пятна были настолько естественны, что без них Силко не был Силко. И она любила его таким, настоящим. Джинкс села на стол — карта привычно скомкалась под ее задницей. Хорошо, что в этот раз она закрыла дверь. Почему-то ей было принципиально трахаться именно здесь, в шаге от публичности — азарт, адреналиновая бомба, молодость. Она капнула смазкой — пилтоверской, не дешевкой какой-нибудь! — на головку. Будь она хорошей девочкой, то спросила бы, нормально ли ему возбуждаться от происходящего, но Джинкс не была хорошей девочкой. Ее нога — тоже маленькая, аккуратная, с разукрашенными ногтями — игриво легла на член, и Силко едва заметно дернулся в веревках, но сразу успокоился. Так, будто его это вообще не касалось. Джинкс знала, что это тоже его любимая игра — покажи дочурке, что тебе похуй, хотя все говорит об обратном. Она сомкнула ступни вокруг ствола, задевая большими пальцами скользкие капли, и начала двигать ими — медленно, испытующе. Джинкс подалась вперед, чтобы лучше видеть выражение глаз, — если можно считать их за фетиш, то он у нее присутствовал, — и провела вверх-вниз ногами еще несколько раз, а потом отняла одну и прижала второй ступней член к чужому животу. Не надо было смотреть вниз, чтобы чувствовать, как у Силко напряглись мышцы. — Может, оставить как есть? — спросила она. — Севику позвать. Она тебя быстренько развяжет, слова не скажет, ты же знаешь. Но еще ты знаешь, о чем она будет думать этой же ночью... и всеми последующими… Силко застонал — не от удовольствия. Представил. — Ты же сказал в прошлый раз что? Слушаться ее на задании. Джинкс в какой-то мере ревновала. Даже без осознания, что это, в первую очередь, ревность, она думала, что ненавидит Севику — за то, что он ее принимает. Она мстила сейчас — им обоим. Просто так. Потому что хотелось. Большой палец уперся в маленькое отверстие головки, и задорный голубой цвет ногтя торжествовал так же, как Джинкс, потому что месть свершалась и была сладка. Тогда Силко начал смотреть — так, как умел только он и только на нее. Любяще. С извинениями. С просьбой. И Джинкс снова сомкнула ноги, сжав член между ними, и любрикант, наконец, размазанный по всей длине, начал помогать. И стон, с которым Силко кончил, — довольно быстро, она бы еще помучила, — был совсем не похож на тот, первый. Джинкс покрутила золотой кляп в руке, усмехаясь. — Ненавижу, когда ты так делаешь, — сказал Силко хрипло, и в его голосе не было ни капли обвинения — он смеялся, просто без смеха как такового. — Я тебя точно тут так и оставлю! — Не оставишь. Джинкс дернула ногой за веревку, пачкая ее спермой, и та спала с рук и плеч Силко так, будто не была завязана вообще. — Не оставлю. Только потому, что теперь ты мне должен. Теперь она могла закрыть глаза. Вернее, не могла не закрыть, потому что никто не может, когда Силко делал то, что обычно делал только с ней. На карте остались пятна.