Чумной доктор

Прованс пережил хляби, потоп и чуму, превратившись на несколько лет в столицу ее королевства. И вот пришло иное несчастье, иная болезнь земли. Два года подряд край терзала жестокая засуха. Каменела и трескалась почва. Не успев вызревать, сохли виноград и оливы. Растеряли царское великолепие ирисы, обескровились маки, розы роняли вялые лепестки. Лавандовые поля колыхались от гула тысяч цикад, вольготно плодившихся в пекло и разносивших среди благородных растений заразу. Урожай собрали в первом году плохой, во втором — и вовсе негодный, и это сильно ударило по благополучию города. Закрывались лавки, и плодилась вокруг нищета. Над улицами Салона пылил раскаленный воздух, мучнистый, злой и больной. Дороги, ведущие к окрестным деревням, замостило песком. Обмелели ручьи, родники и колодцы. Вода грязнела и скрипела на зубах. Люди ходили сонные, одуревшие, пьяные, даже малые дети. Употребляли вино и пиво вместо воды, а разбавить их было нечем. Участились смерти от жажды. В церквях каждый день шли молебны о ниспослании дождя. Умельцы делали амулеты, оберегавшие от главных болезней, вызываемых грязной водой и жарой: красной сыпи, жидких поносов, раздражения глаз и разрыва сердца. Добрые провансальцы предприняли и другие меры. Отыскали в деревне ведьму, о которой было достоверно известно, что она насылает засуху и неурожай. Закололи старуху вилами. Вторую спалили на костре, смело справились сами, не тревожа внимания инквизиции. Третью особо могущественную ведьму трогать не решились и честь по чести отправили в Тулузу на суд. Пока ждали избавления от черных проклятий, жгли траву белену, ибо сказано в книге друидов, что так можно вызвать дождь. Дурели от жженой белены почище, чем от вина, но дождя все не было, и стали говорить, что белену надо не жечь, а, произнеся магическую формулу, кидать ее в воду. Много об этом спорили — кидать или жечь? До драк доходило. Словом, жили, как могли, между пьянством, непосильной от тяжкого зноя работой и надеждой на помощь от высших сил — инквизиции и небес. А Нострадамус лечил людей, давая советы, которых они иногда даже слушались, пусть и сильно им удивлялись. Как-то раз, выпроводив очередного пациента с наказом есть больше соленой пищи, что удерживает воду «невидимыми сетями» в теле — такова была врака, изобретенная им на сей счет, — он отправился в свою темную алхимическую комнату, где в самый зной сохранялась умеренная прохлада. Не слушая призывов жены, звавшей его обедать, стал задумчиво чертить на бумаге. Чертил, чертил, создавая подобие географической карты, и вышел из кабинета с мыслью, отраженной в глазах. — Надо строить канал, — сказал он. — Ежели отвести воды Дюранса к Салону, ими смогут пользоваться не только горожане, но и до десяти деревень в округе. — На какие же средства ты это задумал? — нахмурилась Анна, заранее беспокоясь, ибо у мужа ее был необычный нрав и чудные идеи. В прежние времена он изготовлял на собственные деньги розовые пилюли, которые раздавал больным чумой без оплаты. После их свадьбы тут же залез в ее приданое и снова наделал пилюль. Сказал, пусть будут запасы на случай новой заразы. Женщиной Анна была состоятельной, первый муж не оставил ее бедной вдовой. Но на увлечения вроде канала никаких сбережений не хватит. Нострадамус почесал в затылке. — Я попрошу ее величество. Мадам Екатерина, наверное, мне не откажет. И сел сочинять письмо в Париж в надежде, что королева поможет. На Карла IX, еще не вошедшего в совершенные лета, особых надежд он не возлагал, хотя король назначил его личным медиком при своей высокой особе. Говоря о короле, следовало понимать, кто за этим стоит. Так Екатерина наградила его за пророчества, пожаловав должность с хорошим окладом. Своего царственного пациента он и не видел, жили-то в разных концах страны. Нострадамус писал иногда Екатерине, расспрашивая о здоровье ее августейшего сына, и велеречиво, в выспреннем придворном духе, излагал предложения: пусть король ест меньше сластей и больше зеленых яблок, пусть пьет настой из овса и упражняется на свежем воздухе, пусть играет и веселится с детьми для бодрости духа. В запуганном мальчике Шарле, он заметил при встрече, свила гнездо наследственная болезнь, но исцелить ее он не мог. Не придумали от нее нужных лекарств и придумают еще нескоро. Королева-мать ответила на его просьбу благосклонно, дозволив прокладывать канал и похвалив его за заботу о крае. Он еще подумал тогда, что Екатерина искала власти не для себя одной, не только для того, чтобы отомстить за долгие годы бесправия и унижений. Но и отомстить ей тоже хотелось, хотя супруг ее был давно мертв, а несколько лет назад умерла в своем замке Диана де Пуатье, старая и всеми забытая. И в гроб бывшей фаворитке пришлось ложиться без подаренных ей королем бесценных жемчугов и бриллиантов: Екатерина отобрала у нее драгоценности, не успело остыть тело Генриха II. Пока король был еще жив, Пуатье рвалась его навестить, а сам он все звал ее в бреду, чтобы повидать перед смертью. Екатерина, конечно же, этого не допустила. Говорили, Пуатье позволила себе последнюю дерзость. — Вы же убьете меня, ваше величество, — сказала она, вздернув еще красивую голову. — Как рано или поздно убивали всех, кто стоял у вас на пути. Екатерина пожала плечами. — Я не воюю со старыми шлюхами, у меня есть настоящие враги. Да и мне намного приятнее будет знать, что ты догниваешь в одиночестве в своей провинции. Никто даже не решится к тебе заехать. После смерти мужа Екатерина ждать была не намерена больше ни минуты, однако снова пришлось. У трона ее потеснило семейство лотарингских принцев Гизов, приходившихся родней молодой королеве Марии Стюарт. Навалились всей толпой и отодвинули Екатерину в сторону, распоряжаясь своей племянницей и ее коронованным супругом по своему усмотрению. Франциск II, воспитанный еще Пуатье, родной матери почти что не знал и ее воле не покорялся, слушаясь во всем Марию, а через нее — Гизов из Лотарингии. Пришлось Екатерине снова отодвинуться в тень. Но свежеиспеченный король вдруг скоропостижно умер от болезни уха, которую брался лечить королевский хирург Амбруаз Паре. Он-то брался да Екатерина ему не позволила. Гизы едва не в королевскую спальню ломились, но Екатерина оказалась проворней и выставила перед дверями свою итальянскую стражу. — Не смейте копаться у моего сына в мозгах, — заявила она на правах королевы-матери. — Это святотатство, запрещенное самим небом! Я не желаю, чтобы мой несчастный мальчик попал из-за вас в ад. И Франциск II умер, не успев толком привлечь внимание народа или чем-то запомниться. Промелькнул и пропал, будто не было, и на трон взошел следующий по счету сын Екатерины. С ним у нее не было ни соперников, ни соперниц. Мальчик Шарль жил у нее в кармане и, наверное, до сих пор боялся хлюпать носом в ее присутствии. И вот Екатерина стала вести все дела королевства, решая, что строить, где воевать и кого нужно вешать. В изнемогающий от жары и сухости Салон приехал королевский архитектор месье Адам де Краппон. Началось строительство канала, и вновь забурлила в городе жизнь, чумазая от рытья земли. Месье де Краппон выражал Нострадамусу большое почтение. Расспрашивал об особенностях местности, показывал свои чертежи, поставил на одной из должностей при строительных работах сына Нострадамуса, молодого Сезара, и любил поговорить за стаканчиком вина о всяком: о сочинениях поэта Ронсара, о скандальных высказываниях ученого Пьера де ла Раме против Аристотеля и схоластов, о недавних волнениях горожан в Валансьене и о своей больной печени. — Я принимаю чудодейственный териак, составленный по рецепту великого Галена, но отчего-то он мне совсем не помогает, — жаловался Краппон. — Может, мясо жабы в составе заменить мясом змеи? Некоторые доктора так советуют. Нострадамус посоветовал сменить не змею на жабу, а чудодейственный териак — на отвар из календулы. — Без мяса, — отметил он. — Пейте лишь травяной настой. — Однако у териака прекрасная репутация, — возразил архитектор. — Это правда, — сказал Нострадамус. — Толку от него нет, но репутация безупречная. Ему было жаль, когда де Краппон уехал. Он привык к их неспешным беседам в саду, разбитом стараниями Анны в маленьком дворике при доме, где они жили. Зато прорыли канал, и светлый изгиб новой реки сиял по ночам лунным серебром, а днем — солнечным золотом, делая здоровей и краше зеленые земли Кро. В Салоне воцарилась чистота и открылись на радостях целых двенадцать мыловарен! Город смыл грязь и пот, отряхнул песок из волос, и каменное его тело вновь стало лоснящимся и душистым. Отрадно было думать, что он посодействовал возвращению благополучия. Сны к нему приходили, как прежде, но все больше короткими рывками, фрагментами и рваными лоскутами. Не столько страшные, сколько диковато-чудные, смутно тревожные и нелепые. В гигантском белом шаре распахнута дверь, сквозь которую проходят люди, постоят и уходят обратно. Зачем приходили, неясно. Раскалывается обветшавший мост, соединявший две земли, на его обломках скачут и скалятся краснозадые обезьяны. Трехголовый пес Цербер из древних легенд кружит у ног мрачного голого старика и лает: — Оплутонили тебя, оплутонили тебя… Нострадамус постарел, и вместе с ним — его сны, похожие на порождения расслабленного рассудка. Город Салон процветал, но на юге страны было сумрачно. Францию все сильнее штормило. Католики и гугеноты уже много лет грызлись между собой, и в воздухе витали предчувствия бед, как черные духи. Чтобы утихомирить юг, Екатерина предприняла по своим владеньям поездку, захватив с собой короля и остальных детей. Путешествовали они долго и шумно, с размахом. Народу показывали короля, в честь которого на улицах произошло немало кровопролитных стычек: всем хотелось на него поглядеть и понять, что за птица. Карл IX людям пришелся по душе, ибо, как утверждали очевидцы, юный король был скромен, галантен и лишен надменности. Улыбался всем без разбору, приветливо махал рукой, кланялся старшим, а дамы одобрительно замечали, что у него очень красивы глаза, напоминающие об отце, последнем короле-рыцаре Генрихе, человеке чрезвычайных достоинств, лишь слегка совращенном с пути старой потаскухой Пуатье. — Славный король, — решили люди о Карле. — Такой милый и благовоспитанный мальчик не станет пить нашу кровь. Кровь, однако, все время кто-то пил, и скоро опознали виновницу. Чертова ведьма в черном вечно маячит зловещим призраком у мальчика за спиной и нашептывает ему всякое вредоносное. Конечно, чужеземке до Франции нет никакого дела! Высосет из народа все соки, а сама уляжется почивать на пуховых перинах, да еще и станет со своей итальянской сворой бранить наши обычаи. Жалко, Гизы ее не выслали из страны, когда были у власти. Шептались, что бессердечная Медичи отравила своего старшего сына Франциска, как верные Гизы его ни защищали. Очень уж она хитра и всех обманула. Теперь надо следить, чтобы нового короля не отравила, мало ли, что у нее на уме? Вдруг она хочет всех своих сыновей погубить и усесться самой на трон в обход салического закона? А хуже бабы у власти и представить нельзя! Вы на Англию посмотрите, что там творится. Совсем ударились в ересь с тех пор, как Елизавета взошла на престол. Там теперь можно молиться на любой лад, местные гугеноты вовсю строят свои поганые храмы, а на площадях проповедуют язычники и сарацины, коим благоволит королева-блудница, что меняет любовников каждую ночь. Женщина незамужняя, потому все мысли у нее похотливые, а в стране сплошной беспорядок. Убереги нас Господь от баб! Но болтовня болтовней, а принимали Екатерину в каждом городе пышно. Путешествие ее продолжалось, и однажды Нострадамус получил послание, в котором королева-мать извещала, что скоро прибудет в Салон и желает его увидеть. В тот день, когда королевский кортеж миновал городскую заставу, Нострадамус никуда не пошел. Шумных сборищ он не любил, к тому же его сразил приступ жестокого ревматизма. Не помогала рыбная диета, которую он сам себе прописал. Сколько ни ешь форель и сардины, со временем тело ветшает. Но на следующее утро, только занялся веселый рассвет, в дверь постучались. На улице Нострадамуса дожидались носилки и важный молодой человек при оружии, сопроводивший его в замок Ампери, где разместилось королевское семейство. Замок стоял на холме, носилки тряслись, Нострадамус пыхтел и сквернословил. По замку он шел, опираясь на палку, часто останавливался и скрипел. Доскрипел наконец до королевских покоев. Зрение с годами сильно ухудшилось, но, войдя, он быстро обнаружил изменения в составе семейства. Шотландская королева Мария после смерти своего юного мужа Франциска уехала обратной домой, в Шотландию. Екатерина ее выставила разве что не пинками под зад, до того ей хотелось самой начать править. Горбатую девочку Клод выдали замуж за лотарингского принца, теперь она исправно рожала сыновей и дочерей, пополняя дом Гизов, и частые роды, всем на диво, ее пока не убили. Старшую принцессу Елизавету продали в Испанию: того требовал дон Филипп в исполнение мирного договора, унизительного для французов. Поначалу принцессу сватали за его сына Карлоса, но король испанский как увидел красавицу, воспылал жгучей страстью. Отобрал невесту у сына и женился на ней третьим браком, хотя годился девчонке в отцы. Некоторые приличия он, впрочем, соблюл: спросил у нее, не противно ли ей будет выйти за старика. Но что ему могла ответить Елизавета? «Противно! Отпустите меня домой к папе с мамой!». Говорят, проплакала среди кукол, которые привезла с собою из Франции, а потом пошла под венец, как положено благонравной девице, которую для того и родили на свет. Звалась она теперь Изабеллой, жила в мрачном монастыре Эскориале, что почитался у испанцев за королевский дворец, и посещала вместе с доном Филиппом главные местные развлечения — костры для еретиков, что жгли там, наверно, десятками каждый день. Принцессы исчезли, юноша Франциск умер от воспаления уха (или от яда, как все шептались), его сменило другое дитя, совсем жалкое на вид. Бледное до прозрачности, перекошенное и рябое от оспы. Сидит так тихо, как будто и нет его тут. Мышонок. На кушетке у стены вольготно развалились и обмахивались веерами двое — прехорошенькие, нарядные, словно куколки. В них Нострадамус опознал Маргариту и Александра-Эдуарда, которому остригли волосы до приличествующей юношам длины. Брат и сестра перебрасывались потайными смешками и шептались, видно, позабыв прежние детские ссоры. В томности взглядов, что они друг на друга бросали, в изяществе жестов, в прикосновениях тонких рук ощущалось взрослое, тревожащее кокетство. Маргарита вдруг подняла на Нострадамуса взгляд и улыбнулась своими подкрашенными губами ему, старику, с той же томностью, что своему брату. Она словно бы очаровывала всех по привычке, наделяя безличной милостью, источая ее, как аромат духов. И тут же ошеломленный Нострадамус увидел, как принц в точности повторил жест, улыбку и манящий взгляд своей сестры. Дети переглянулись между собой, застыли на миг зеркальными отражениями и удвоили смех. — Silenzio! — велел строгий голос. — Margot, Sandro, non fate i bambini. — Mi dispiace, Vostra Maestà! — откликнулись они веселым хором. Короля Нострадамус едва смог узнать. Толстый приземистый мальчик усох до почти болезненной худобы и вытянулся до немалого роста. Он сутулился, словно стараясь ужаться в размере и занимать меньше места. Взгляд у него оставался прежний, голодный, будто король Франции недоедает. Но вряд ли в том было дело. Екатерина восседала за столом у окна и что-то быстро писала. Нострадамус подумал, что остальные в комнате присутствовали как часть обстановки: стулья, стол, картины, кушетка, драпировки на стенах, занавески на окнах, принцы, принцесса и его величество французский король, пожаловавший ему для поцелуя холодную влажную руку. Екатерина тоже изменилась, но не исхудала, а наоборот, прибавила в весе, и лицо ее оседало, как комковатое тесто. В трауре она казалась внушительней и заметней. Запах — ее самой или духов — стал только сильнее и глубже со временем, Нострадамус ощутил его прямо с порога. Королева-мать с ее крошечным ростом заполоняла всю комнату. Она приветствовала доктора своим большим теплым голосом. Представила новое действующее лицо — слабенького мальчика, названного, словно в насмешку, Эркюлем, могучим Геркулесом. Доктор едва удержался, чтобы не погладить принца по голове. Выжить после оспы — это большая удача, но жить безобразным — испытание не для слабого духа, а мальчуган выглядел совершенно затравленным. Александр-Эдуард, сказала Екатерина, теперь зовется Генрихом в честь своего отца, он принял такое имя при конфирмации. — Я всегда находила между ними сходство, — проговорила она с мечтательным выражением. Прекрасный принц проворковал что-то на итальянском, подражая интонацией матери, и получил в награду ее улыбку. Маргарита понимающе усмехнулась, как взрослая. Король громко и презрительно фыркнул, нехорошо прищурившись на своего красивого и удачливого младшего брата. Мальчик Эркюль внимал, безмолвно и жадно, он был совершенно бескровным, но его глаза рыскали, как две борзые. Покончив с этикетом, королева-мать пристально посмотрела на Нострадамуса. Ожидала заключений прямо с порога. Он скомкал в руках свою шляпу. — Ваше величество, я ничего не вижу, — пробормотал он, чувствуя себя очень глупо. — Совсем, мэтр? — разочарованно спросила она. Он покачал головой. — Но в прошлый раз у вас было такое сильное и яркое видение, — сказала Екатерина. — Это произошло помимо моей воли. — Может быть, вам нужно больше времени? — Может быть. Но я этим все равно не управляю. — А если очень постараться? Он начал злиться, но на королевских особ злиться не положено. — Если вы позволите мне присесть, государыня, — значительно произнес он, опираясь на палку. — Пожилой возраст, знаете ли… — Простите мои манеры, — спохватилась она. И лично усадила его на кушетку, согнав с нее детей, а потом услала всех вон. — Генрих, Марго, отправляйтесь на свой урок испанского. Эркюль, малыш, ступай к воспитателю и скажи, чтобы он вывел тебя в сад. Оденься теплее, день солнечный, но ты так легко простужаешься! — Да, мадам, — пролепетал принц еле слышно. — Если хочешь, можешь взять с собой на прогулку нашего гостя. — Да, мадам. — Но не бегай с ним! Он всегда носится, как угорелый. И не лазайте на деревья. Узнаю, что снова лазали, прикажу выпороть обоих и лишу на неделю десерта. Слова застряли у принца в горле, он побледнел еще сильнее и судорожно закивал. — Матушка, мы сегодня будем с вами обедать? — ластясь, спросил принц Генрих. — Нет, мой милый. У меня совершенно нет времени. Принц состроил обиженную мину любимца и баловня: — И для меня? — Для всех, — отрезала Екатерина. — Почему вы еще здесь, когда я велела уйти? Детей как ветром сдуло. В комнате остались Нострадамус, Екатерина и его величество французский король, источавший обиду и плохо подавленный гнев, бросивший краску на его белые щеки. Тощая долговязая фигура — почти нелепая, почти смешная. Еще мальчишеская неловкость и неуклюжесть человека, которому неуютно в собственном теле. И все же этот юноша был королем, и он помнил об этом. Карл сдавил кулаки, огонь ярости опалил его тусклый взгляд. Вполголоса он пробормотал грубое ругательство, и Екатерина с удивлением на него посмотрела. Стало ясно, что, отсылая детей, она просто о нем забыла. — Вы еще здесь, Карл? Мне нужно поговорить с мэтром наедине. — Она повелительно махнула рукой. — Я вас больше не задерживаю. И он послушно, без возражений и проявлений законного гнева, ушел вслед за своими братьями и сестрой. В этом было что-то нехорошее и пугающее. Он никогда не научится править, если она продолжит обращаться с ним, как с ребенком. А злиться со временем станет только сильнее, пока однажды… Он видел это «однажды». Стрелок, палящий из дворцового окна в бегущих людей с торжествующими воплями: попал, попал! До этого, заходясь в безумном припадке, он кричал: — Тогда убейте их всех! Убейте всех! Мать слишком долго держала его на поводке. Что будет, когда он сорвется?.. Екатерина заметила выражение его лица и пустилась в откровения, ибо ему доверяла. — Мой сын Карл — совершеннейший простак, в этом он так похож на своего отца. К тому же он очень молод и должен многому научиться. — Она вздохнула. — Его величество пока совсем не разбирается в искусстве правления. — Уверен, что ваше величество уделяет этому должное внимание, — с намеком проговорил Нострадамус. — Как бы ни были мудры советники короля, я скромно полагаю… Екатерина оборвала его сладкой улыбкой и без объяснений сменила тему.  — Так что же вы скажете, дорогой мэтр, по поводу судеб моих детей? — Я рассказал вам все, что мне открылось, мадам. — И ничего нового не сообщите? — Увы, государыня. Королева-мать поджала губы, копя недовольство. — А вы прикладывали усилия? — Ваше величество, я никогда не делаю ничего сам! Это просто… — Он развел руками. — Иногда случается. А иногда — нет. — Тогда составьте для них новые гороскопы, — сказала она суховатым тоном. — Если уж на большее вы не способны. Она хотела его задеть, но способность пророчествовать никогда не была предметом его гордости. — Новые гороскопы, ваше величество, повторят вслед за старыми. — У него больше не получалось сдержать раздражение, и голос скрипел, как его распухшие суставы. — Я сожалею, но ничем не могу вам помочь. В ее глазах растревоженной змеей метнулась ярость, и пугающе было слышать паточное воркование: — Вы преуменьшаете свои способности, дорогой мэтр. Наверняка вы можете мне помочь, и я создам вам для этого все условия. Королева-мать посадила астролога Нострадамуса под арест. Его заперли в замке Ампери, заставив составлять новые гороскопы. Он не знал, плакать или смеяться. Екатерина, похоже, считала, что может приказывать звездам, небесам, или чем еще были те непонятные силы, что позволяли ему видеть вещи, которых нет пока в мире. Конечно, это был не настоящий арест. Обращались с ним исключительно вежливо, отвели ему удобные покои, кормили с королевского стола, а его жене отписали: ваш муж задерживается на службе его величества, не извольте беспокоиться, сударыня. Безо всякой охоты он принялся за вычисления, присочиняя в них так, чтобы удовлетворить королеву, одновременно не вызвав ее подозрений. Первый гороскоп вернулся с пометкой Екатерины, ткнувшей в самое очевидное звездное вранье. От злости она пронзила пером бумагу насквозь, а замечание ее гласило, что, видно, он начал путаться сослепу, и нужно ему быть осторожней, иначе можно пропустить день большой неудачи. Получив неприкрытую угрозу, он стукнул себя с досады по лбу. Следовало помнить, что ученица астролога Руджиери не позволит провести себя так легко. Ложь сделалась изощренней и тоньше, переплетаясь с правдой в нужных местах. Туманность высказываний терялась в изящности слога, и следующий экземпляр гороскопа королева-мать приняла. В награду ему разрешили выходить из комнаты под присмотром стражника, бродить по замку и гулять в саду. Он отправился первым делом на кухню. Еда с королевского стола громоздко ворочалась в его желудке, грозя устроить ему несварение. Вот уже много лет, как он предпочитал простую и легкую пищу, которую сам готовил. В юности он варил золото из свинца, сейчас ему больше нравилось томить в сахаре апельсины и айву, делать желе из черешни, пирожные с марципанами и нугу из кедровых орехов. Сам не ел, не мог уже переваривать подобные сласти, просто угощал всех желающих. Придя на кухню, он приступил к готовке под удивленными взглядами поваров. Стражник прилепился к нему, как кусок нуги, бряцал шпагой и очень мешал. Но да черт с ним, решил Нострадамус, нарезая спелые помидоры и сладкий красный лук для салата. Почистил и бросил в кастрюлю с кипящей соленой водой артишоки. Пока они варились, чуть обжарил на сковороде лепестки розовой семги, сбрызнув рыбу золотистым лимонным соком. Порубил петрушки и орегано, для пряности прибавил щепотку пахучего черного перца и разбросал на большом блюде. Весь Прованс на тарелке — разноцветный и ароматный. Велел стражнику — пусть на что-то сгодится — захватить салфетку и вилку: при Екатерине их использовали за столом, она-то и привезла их во Францию, дивясь на французских дикарей, которые ели руками. В одном из писем Екатерина признавалась ему, что после родной Италии ей казалось, что она попала в жалкую деревню, где ни о чем новом отродясь не слыхали, а единственное, что есть стоящее при французском дворе — портрет госпожи дель Джокондо кисти маэстро Леонардо. Он зашаркал к выходу, торжественно неся блюдо перед собой. Тут на него напали. Боднули головой в живот и едва не сбили с ног. Он охнул и выронил драгоценное блюдо. По счастью, стражник действительно пригодился: поймал на лету тарелку, иначе остаться бы Нострадамусу без обеда. А Нострадамус увидел налетевшего на него почти голого мальчишку в развязанной сорочке и льняных брэ. Взъерошенный и босой, бронзовый от крестьянского загара и такой оживленный, что даже стоя на месте, мельтешил перед взглядом. — Извиняюсь, дядька! — выпалил он с гортанным говорком самого дальнего юга. — Быстро бежал, я люблю быстро, чтобы оно, значит… Заметив длинную бороду Нострадамуса, перестал тараторить и восхищенно расширил глаза. — Какая большая, больше, чем у моего деда, — похвалил он бороду и, похоже, намеревался ее потрогать, но опять оборвал самого себя, увидев красивое блюдо. Так им заинтересовался, что сунул длиннющий крючковатый нос прямо в салат. — Дядька, это у тебя что? — Мальчишка шумно втянул разноцветный аромат, поведя своим клювом. — Ого, вкусно пахнет! Я тоже такое хочу. Подняв голову, он посмотрел на поваров, весь как-то вскинулся, выпрямился, сверкая ребрами под натянувшейся смуглой кожей, и властно потребовал: — И мне такое дайте. Я эти ваши фигульки с мясом в мармеладе жрать не могу! Меня от них пучит. И для убедительности погладил живот. В его темных, торчащих во все стороны густых волосах, сиял золотой венец. Сияние было столь ослепительным, что заслоняло мальчишку. Ложилось на узкие детские плечи и грудь. Тянулось за ним следом куда-то далеко-далеко… Из коридора заорали: — Анри! Куда делся, бесенок? А ну иди сюда, живо! — Я видал, он в кухню рванул, — прозвучал второй голос и густо рассмеялся: — Побежал без порток. — Сейчас поймаю и шкуру спущу. — Грозно свистнула розга. — Опять в саду лазал, чистая белка. Анри, иди сюда, мадам Екатерина велела тебя выпороть! Мальчишка испуганно взвизгнул, а через миг расхохотался и понесся из кухни прочь, только босые пятки сверкали. От него пахло детским бездумным счастьем и чесноком, а еще железом и кровью, но она лилась не сейчас, а прольется потом и ее будет много. Нострадамус спросил: — Кто это был? А ему ответили: — Генрих, внук короля Наварры, что живет на скотном дворе, ведь все беарнцы — дикари, грубияны и гугеноты. Королева-мать взяла мальчика с собой в путешествие, чтобы он улучшил манеры. Его обещают в мужья нашей принцессе, а мадам Маргарита страсть как не любит грубых манер. Нострадамус доделал последний гороскоп с враньем, и Екатерина отпустила его восвояси. На прощание он ей сказал: — Мадам, я не узнал ничего нового о судьбах ваших детей, но узнал, что ожидает мальчика Генриха, которого вы держите при себе. Он станет королем Франции, и впереди у него — великая слава. Она до того изумилась, что аж ресницами стала хлопать. — Быть такого не может. У меня трое сыновей, хочу вам напомнить! К тому же он еретик, а во Франции никогда не бывать королю-протестанту. Вам, наверное, померещилось из-за того, что он обещан в мужья Маргарите. Этот союз был давно заключен моим мужем, но все может перемениться. Я еще дважды подумаю, стоит ли дочери Франции выходить за беарнского мужика! А даже если и выйдет, через нее ему тоже не бывать королем, ибо у сыновей моих будут свои наследники… Тут она тяжело замолчала. Взгляд стал пустым, а потом рыжая нищенка в обносках снова проступила сквозь ее черты. — Но вы мне обещали, — зашипела она. — Вы говорили, что Сандро меня переживет. Когда же вы пророчите корону Беарнцу? — После него, вероятно, — сказал Нострадамус. — У Сандро не будет детей? — Этого я не знаю, мадам. Но выходит, что так. Род Валуа прервется, а принц из Наварры станет следующим королем. Глаза Екатерины сверкнули. Голос разросся так, что вздрогнули стены: — Этого никогда не будет, клянусь Мадонной! Я скорее его убью! Нострадамус пожал плечами. — Я всего лишь выступаю вестником звезд, мадам, — сказал он и склонился. Не перед ней. Пред королем, которого нет еще в мире.