Самый достойный, самый нужный

Се Лянь особенно сильно хватается за чужие крепкие плечи в момент, когда понимает, что иначе не сможет удержаться из-за туманности сознания и ярких пляшущих точек перед глазами. Он старается удержать равновесие, сидя на прохладных, но частично нагретых благодаря трению, бёдрах, толкаясь и не понимая, что делает. Кажется, совсем недавно они с Хуа Чэном обсуждали прошедший день, дела в небесных и призрачных чертогах, невинно улыбались друг другу, нежно притискивались... однако касания в какой-то миг перешли на новый, более раскрепощённый уровень. Оба растерянно хватались за нижние одежды, сбрасывали тонкую ткань — всё происходило настолько быстро, что на осознание не оставалось ни секунды. Они притрагивались к шеям друг друга, груди, бокам, животам и другим частям тела, о которых принц даже заикаться боится, над чем часто подшучивает его верный супруг, хоть и не имеет намерения задеть или обидеть. Совсем нет. Просто смотреть на стыдливо зажатого, родного и такого своего мужа невыносимо, приходится тихо смеяться из-за плещущего внутри счастья. Осознание искренности чувств Се Ляня Хуа Чэну всегда давалось нелегко, что уж говорить о желаниях принца в постели. Демон временами думает, что никогда не сможет привыкнуть к иногда проявляющейся инициативе возлюбленного, ведь провести восемь сотен лет в одиночестве, познать вкус боли и тоски... это всё заставляет поверить в некоторые убеждения, шепчущие тихо и язвительно о недостойности всего, что готов подарить ему Се Лянь. А подарить, как выяснилось, тот готов целое множество вещей. И не важно, что он практически ничего материального не имеет, поскольку речь идёт о вечности, имеющейся впереди, о несчастном сердце, которое принц готов вложить в холодные пальцы без какой-либо причины, о тайнах, которые он готов раскрыть своему Сань Лану лишь потому, что небожитель отчаянно влюблён. Хуа Чэн готов рассыпаться на тысячи серебряных бабочек от одной лишь мысли о том, что на его месте мог оказаться кто-то более жестокий; кто-то, кто мог бы обмануть Се Ляня, привязать к себе, а затем использовать в самых ужасающих целях. К сожалению, он знает, что на целом свете существует множество подобных существ. Он чрезвычайно рад понимать, что принцу не попался такой же на пути. В некой степени Се Лянь остаётся доверчивым, милосердным, добрым и щедрым человеком, кем-то, кто готов отдать последний кусочек маньтоу, последнюю циновку или крышу над головой незнакомцу, которого повидал от силы пару минут назад. Спустя большое количество веков, когда они повидались в телеге, так и произошло. Благо, Хуа Чэн никогда не желал вредить своему божеству, ведь оставался преданным верующим слишком долго, чтобы покуситься. Ворох мыслей крутится в голове, как это часто случается наедине с принцем, и Хуа Чэн выдёргивается из размышлений громким стоном откуда-то сверху. Он понимает, что Се Лянь уже на грани, поэтому обхватывает любимую талию ещё бережнее прежнего, будто бы переживая о соблюдении равновесия принца, потирается руками, опускает ладони на бёдра, сжимает сильнее, водит пальцами, вырисовывает круги, находясь где-то далеко и безумно близко к нему одновременно. Задай демону любой вопрос, он не смог бы ответить на него сейчас, поскольку вся голова забита прекрасными ощущениями и признаниями в любви, которые, возможно, срываются с губ непроизвольно, потому что Се Лянь на миг задыхается, а затем начинает дышать куда громче и более рвано, чем обычно. Красные простыни смяты и скомканы, быть может, некоторая часть даже одиноко валяется на полу, но в спальне нет никого, кому было бы до этого дело. Двое горячо влюблённых и до сумасшествия возбуждённых двигаются навстречу друг другу, чувствуют тепло на щеках и областях тела, где касаются чужие ладони. Можно предположить, что на улице давно ночь, тьма, местами в окна проникает свет луны, падает на предметы, подсвечивая их, также придавая картине сплетённых тел ещё большее очарование. Се Лянь готов поклясться в том, что будет полностью смущён после прихода в себя, как это часто бывает после запоминающегося и до одури приятного оргазма, однако это произойдёт потом, не сейчас, а значит, нет нужды переживать. Есть нужда только в прикосновениях, трепетных словах, беспорядочных, лихорадочных движениях, гладкости лица Сань Лана, его восхитительных и длинных прядях волос, которые скрывают черты лица чёрными локонами. Он уверен в этом, как ни в чём другом. — Сань Лан... — полушепчет принц, ощущая себя довольным, слегка уставшим и в то же время неудовлетворённым, посему решает схватиться одной рукой за собственную разгорячённую плоть, утолить ту жажду, которая льётся из всех краёв. Но ему не дают этого сделать, перехватывают пальцы на половине пути, мягко сжимают. — Гэгэ, — голос Хуа Чэна звучит вкрадчиво, предупреждающе и слегка сломано; так, словно он держится из последних сил, в крайние утекающие секунды понимает, что творит, а что будет после — проконтролировать не сможет, хотя отчаянно пытается. Привычки не уходят даже при смене обстановки. Демон отпускает любимую ладонь, одной своей же продолжает удерживать супруга, другой направляется к низу живота Се Ляня, который старается разглядеть происходящее через лёгкую пелену перед глазами. И то, что ему удаётся увидеть немного поражает, приятно удивляет. Будто подобное случается впервые. Его Сань Лан поглядывает то на лицо возлюбленного, то на его вставший член, окружённый кольцом белой крупной ладони. Пальцы слегка надавливают, скользят по влажной поверхности, заставляют изнывать от возмущения и потрясающего чувства необходимости, чувства нужности своему преданному верующему. В подобные моменты принц отчётливо понимает разницу между сексом с любимым и любым другим человеком, не имея последнего ни разу, ведь здесь всё отчётливо ясно: ощущение нежности, любви, восторга, привязанности и трепета во время близости нельзя заменить ничем другим. Не существует ничего более значимого! Не существует ничего более волнующего, чем занятия любовью с тем, кому всецело доверяешь, кому хочется отдаться во всех смыслах, не боясь быть отвергнутым и обманутым! Се Лянь знает, что Хуа Чэн не бросит, он будет рядом всегда — если не физически, то мысленно. Эту истину ничто не способно сломать или поменять, нет ничего сильнее их чувств, которыми можно сломить стену, воскресить давно погибших, заставить мстителя одуматься на ровном месте, услышать глухого, увидеть слепого, полюбить того, у кого вместо души камень, разлюбить того, у кого сердце бьётся лишь ради одного... самого нужного. Каждый раз, приближаясь к разрядке, целый водоворот размышлений накрывает их, заставляет сходить с ума, теряться и едва ли не останавливаться и прекращать двигаться навстречу, когда финиш так близок. Однако силой притяжения, велением судьбы, благословением небожителей — чем угодно — они притираются друг к другу, разучиваются дышать, стонут в унисон, чувствуют прилив удовлетворения, счастья, трепета и обожания, сжимают мокрые от пота поверхности кожи и замирают, чтобы кончить с произнесёнными именами друг друга и с громким всхлипом. Тишина. В помещении господствует тишина до тех пор, пока Се Лянь не откидывается на своего невероятного Сань Лана, его обнажённую грудь, с едва слышным ругательством, что довольно непривычно слышать из уст практически не порочного божества. Демон рассматривает потолок, пытаясь осознать произошедшее, понять, как же стоит себя вести теперь, хотя, казалось бы, они занимались подобным не первый раз, смущению места не должно быть. Однако глубоко внутри Хуа Чэн остаётся маленьким мальчишкой, пытающимся понравиться тому, кто очаровал его, заставил становиться лучше, жить ради него. Иногда он не может собраться, осознать, что любим таким, каким является. Настоящим. Искренним. Без лишних выдумок, обличий, образов. Его Высочеству не нужны фальшивые личности, его не интересуют маски. Хуа Чэн необходим таким, какой есть. Последняя фраза крутится в голове, не даёт покоя, забирает драгоценные мгновения приятной неги, объятий и невинных ласок. Видимо, его гэгэ успел отдышаться и как раз в прикосновениях и нуждается, поскольку внимание демона привлекает размытая и махающая ладонь перед глазами, пытающаяся вытянуть Хуа Чэна из плена переживаний. Тихий, заботливый и до дрожи притягательный голос окликает: — Сань Лан, в чём дело? Ты в порядке? Принц слегка хмурится в привычной манере, потирается о живот животом, размазывает белёсые жидкости, напоминая о недавно достигнутом пике. Хуа Чэн сдерживается, пытается не обхватить тело небожителя, хотя где-то на подсознании уверен, что его не отвергнут, а станут лишь поощрять в похожих вещах, ведь Се Лянь тоже любит, Се Лянь тоже желает, Се Лянь тоже хочет быть рядом. Но травмы прошлого не дают ему твёрдой почвы под ногами, дабы без сомнений сделать желаемое. — Мой Сань Лан, я сделал что-то не так?.. Тон кажется надрывным и обеспокоенным. Хуа Чэну хочется ударить самого себя, сказать что-то гадкое и противное, уничтожиться, так как он заставил своё божество нервничать. — Ваше Высочество, нет, нет, простите меня. Я не хотел давать вам повод сомневаться, вы были очаровательны и чудесны, я так счастлив после произошедшего. И, конечно, в самом процессе я наслаждался вашими навыками, таким привлекательным телом, вашим образом... Клянусь, я готов был вознестись от ощущений. Прошу, простите меня, дело не в вас. Ни в коем случае не в вас... Я всего... Его оборвали. — Сань Лан!.. Принц хмурится ещё пуще, едва ли не надувает губы от обиды, приближается к лицу любовника, обхватывает его и заглядывает чуть ли не в самые глубины души, совести, если это вообще имеется у непревзойдённых князей демонов, но, очевидно, не находя там ответа, расстроенно вздыхает. — Тогда почему ты огорчён? Мой муж, мой супруг, любовь моя, свет мой, что случилось? — Хуа Чэн мог бы любоваться щеками принца, на которых переливаются красные пятна, мог бы гладить растрёпанные распущенные волосы, мог бы любоваться подтянутым телом и мышцами, ведь на них до сих пор нет ни лоскутка ткани, однако он слишком занят своими волнениями. Он мысленно зовёт себя неблагодарным эгоистом, которому преподнесли самый прекрасный дар из всех возможных, который не обращает внимания ни на что, лишь думает о собственных желаниях и праве на их исполнение. Ничтожество. Демон вдыхает и медленно выдыхает, находя в себе силы на признание. Доверие, основанное на стремлении Се Ляня помочь Хуа Чэну, помогает справляться с трудностями хотя бы время от времени. — Я не чувствую себя достойным. Принц озадаченно склоняет голову, ожидая продолжения. — Ты достоин гораздо большего, чем я, ты достоин кого-то более умелого, красивого, умного и способного. Я не могу сравниться с тобой, — он отводит взгляд, боясь увидеть в чужом отвращение, ненависть и пренебрежение. Это всегда являлось его самым сильным страхом — увидеть подобные эмоции в глазах Его Высочества. — Ты доверяешься мне ежедневно, даёшь мне так много, а я... я ужасный эгоист, который пользуется твоими чувствами, понимаешь? Мне страшно осознать, что однажды тебе не захочется видеть меня рядом с собой. И ты покинешь меня. — голос Хуа Чэна дрожит так, словно он сейчас стыдливо разрыдается. Он ненавидит слёзы, эту слабость, больше всего на свете. — Я не уверен, что в этом мире есть ещё один смысл, хотя бы отдалённо заставляющий вершить какие-либо дела. Ради чего существовать, если не будет тебя? Се Лянь чувствует невыносимую боль в груди, она сдавливает лёгкие, ползёт выше по горлу, отнимая способность здраво мыслить. Он старается изо всех сил не плакать, чтобы не заставить супруга волноваться в разы сильнее, однако это действительно трудно, поэтому он решает опередить слёзы, накинуться на мужа с крепкими и надёжными объятиями, дабы тот не заметил дрожащих губ. Он произносит: — Самый достойный. Самый нужный. Мне не нужен никто, кроме тебя. Нет никого сильнее Сань Лана, нет никого умнее Сань Лана, не существует никого более красивого, чем ты, мой дорогой, мой хороший, мой обожаемый... ты нужен мне больше всего на свете, потому что я люблю тебя, понимаешь? Ты мне веришь? Ты слышишь, как бьётся моё сердце? Громко, правда? Это всё потому, что я люблю Сань Лана, желаю трогать его, целовать его, заниматься с ним чем угодно, быть близко друг к другу, самое главное — не оставлять ни на секунду, так как в противном случае... я скучаю, моё тело разрывает от тоски по твоим рукам, губам, щекам, плечам, шеи, груди, каждую шраму... чему угодно! Потому что я обожаю каждую, — он делает акцент на последнем слове. — каждую частичку тела моего возлюбленного. Ничто не изменит этого факта, ничто и никогда! Демон долгие минуты не может пошевелиться, он не может произнести даже слова, поскольку чувствует неуверенность, затем потрясение и... тепло. Тепло повсюду. Оно заполняет холодное тело до краёв, заставляет почувствовать себя кем-то важным. Слегка пугает. Хуа Чэн оттаивает, чуть ли не в лужицу превращается, наконец доверчиво прижимается, вдыхает родной запах, трётся носом о макушку, притягивает ближе, обнимает осторожно, но трепетно. Он понимает, что от Се Ляня пахнет домом, благовониями и солнцем. Быть может, последнее описать совсем трудно, однако он знает, что ему необходимо дышать именно этим запахом, чтобы почувствовать себя живым. Он давно мёртв, но сейчас он словно расцветает. Их не волнует ничего, совсем ничего, кроме благополучия друг друга, пока они обмениваются мягкими поцелуями в уголки губ. Да, безусловно, травмы — остатки прошлого, остатки той грязи, которую порой вычистить из себя же довольно проблематично, но самое главное — иметь того, кто готов кусочками, частицами вытягивать из тебя всё то, что скопилось за множество лет, главное — знать, что тот человек, который зовётся самым родным, будет готов пройти с тобой через все самые неприятные места. Особенно если эти места всплывают в сознании через нежданные воспоминания, к которым ты совсем не был готов. Кто знает, вдруг делая маленькие шажки, можно осознать, что прошлое осталось там, где-то совсем далеко, даже Хуа Чэну, прожившему огромный отрезок времени наедине со своими переживаниями? Главное — он не один, он больше никогда не останется один. Се Лянь целует его в пустую глазницу аккуратно, предельно осторожно, отстраняясь и шепча слова признаний, о которых известно лишь им двоим.